Черная метка - Патриция Корнуэлл

Руфь Стван была известна своей необычной системой, которую ввела в обиход. Когда убитые горем родственники входили в здание, их встречали участливые дежурные медсестры и провожали к врачам. Одна из таких медсестер подошла ко мне и повела по выложенному плиткой коридору, где в синих креслах ждали своей очереди судмедэксперты. Из медицинских терминов, которыми они перекидывались, я поняла, что этой ночью кто-то выбросился из окна.

Я шла за своим молчаливым проводником мимо небольшого похоронного зала с витражами, где супружеская пара оплакивала маленького мальчика, лежащего в открытом белом гробу. Здесь с мертвыми прощались совсем по-другому. В Америке попросту не было ни времени, ни средств на похоронные залы, часовни и оплакивание покойных: у нас каждый день в морги поступали жертвы перестрелок и о мертвых почти никогда не думали.

Доктор Стван работала в прозекторской, "Salle d'Autopsie", как значилось на табличке, укрепленной на автоматически открывающейся двери. Когда я вошла, мной вновь овладела тревога. Мне не следовало сюда приходить. Я не знала, что сказать. Руфь Стван взвешивала легкое, ее зеленый халат был забрызган кровью, на стеклах очков тоже виднелись капельки крови. Я поняла, что она работала над трупом мужчины, выбросившегося из окна. Его лицо было вмято, губы содраны до кости, большие берцовые кости вбиты до уровня бедренных.

– Подождите, пожалуйста, минутку, – обратилась ко мне доктор Стван.

В прозекторской лежали еще два трупа, работающие с ними врачи были одеты в белые халаты. Они распиливали череп электрической пилой, и ее визжание заглушало звук громко льющейся из крана воды. На школьной доске были написаны имена и номера трупов. Доктор Стван была живой, энергичной крупной женщиной со светлыми волосами, чуть старше меня. Я припомнила, что, когда мы были в Женеве, она ни с кем не общалась.

Доктор Стван закрыла простыней не исследованный до конца труп и стянула перчатки. Направляясь ко мне уверенными твердыми шагами, она развязывала на спине халат.

– Как дела? – спросила она.

– Трудно сказать, – ответила я.

Если ответ и показался ей странным, она не подала виду.

– Пожалуйста, идите за мной. Мы поговорим, пока я буду приводить себя в порядок. Потом выпьем кофе.

Она провела меня в небольшую раздевалку и кинула халат в корзину для белья. Мы обе вымыли руки дезинфицирующим мылом, а она, кроме того, помыла им лицо и вытерлась жестким синим полотенцем.

– Доктор Стван, – начала я, – очевидно, что я приехала не для дружеской беседы или ради интереса к вашей системе судебно-медицинской экспертизы. Мы с вами обе понимаем это.

– Разумеется, – ответила она, встретив мой взгляд. – Я не слишком подхожу для светских визитов. – Она слегка улыбнулась. – Да, мы виделись в Женеве, доктор Скарпетта, но не общались. Действительно досадно, тем более там было мало женщин.

Она говорила, пока мы шли по коридору.

– Когда вы позвонили, я знала, о чем пойдет речь, потому что это я попросила вызвать вас сюда, – добавила она.

– Вы заставляете меня волноваться, – произнесла я. – А мне в последнее время приходится нервничать достаточно часто.

– У нас одна цель. Если бы вы были на моем месте, я бы приехала к вам, понимаете? Я бы стала убеждать вас, что это необходимо прекратить и нельзя допустить продолжения подобного. Мы не можем позволить, чтобы умирали женщины. Сегодня в Америке, в Ричмонде. Этот Оборотень – чудовище.

Мы вошли в ее кабинет, где не было окон и всюду лежали груды папок, журналов и рассыпанные стопки листков с заметками. Она подняла трубку и, набрав внутренний номер, попросила кого-то принести кофе.

– Прошу вас, устраивайтесь поудобнее, если найдете место. Я бы с удовольствием убрала бумаги, но мне некуда их сложить.

Я придвинула стул поближе.

– В Женеве я чувствовала себя не в своей тарелке, – сказала она, закрывая дверь. – Причиной отчасти является здешняя французская система. Здесь судебно-медицинские эксперты абсолютно изолированы; это не изменилось, пока я работаю, скорее всего так и не изменится. Нам не разрешают делиться сведениями, и это не всегда плохо, потому что мне нравится работать одной.

Она закурила.

– Я составляю список повреждений, а полиция при необходимости рассказывает о случившемся. Если преступление требует особого отношения, я сама разговариваю с магистратом и, возможно, получаю то, в чем нуждаюсь, а нередко не получаю. Иногда, когда я поднимаю этот вопрос, мне не дают возможности проводить лабораторные исследования; понимаете, о чем я говорю?

– Значит, в каком-то смысле, – поняла я, – ваша работа заключается лишь в том, чтобы установить причину смерти.

Она кивнула.

– В каждом случае судья поручает мне определить причину смерти, и это все.

– Вы не занимаетесь расследованием?

– Не так, как у вас. И не так, как мне этого хотелось бы, – ответила она, выпуская дым. – Видите ли, проблема правосудия во Франции в том, что магистрат является независимым органом. Я никому не подотчетна – только назначившему меня судье. И только министр юстиции имеет право отозвать дело и передать его другому магистрату. Иначе говоря, если возникает проблема, у меня нет полномочий ее решить. Судья делает с моими отчетами все, что считает нужным. Если я говорю, это убийство, а он не согласен со мной, будет так, как он решил. И это не моя проблема. Это закон.

– Он может изменить отчет? – Меня возмутила сама мысль об этом.

– Именно так. Я одна против всех. Полагаю, вы тоже.

Мне не хотелось даже думать, насколько я одинока.

– Я убеждена, что у нас возникнут большие неприятности – особенно у вас, – если кто-то узнает о нашем разговоре, – сказала я.

Она жестом остановила меня. Дверь открылась, в комнату вошла та же молодая женщина, которая ранее сопровождала меня; она несла поднос с кофе, сливками и сахаром. Доктор Стван поблагодарила ее и сказала что-то по-французски, я не разобрала что. Женщина кивнула и тихо вышла, закрыв за собой дверь.

– Я попросила ее принимать все звонки, – пояснила доктор Стван. – Должна сразу вам сообщить, что я очень уважаю магистрат, который назначил меня на это дело. Но на них оказывают давление, если вы понимаете, о чем я говорю. Давят даже на министра юстиции. Не знаю, откуда оно исходит, но по этим делам не проводилось ни одного лабораторного исследования, и поэтому прислали вас.

– Прислали? Я думала, что приехала по вашей просьбе.

– С чем вы пьете кофе? – спросила доктор Стван.

– Кто сказал, что меня прислали?

– Конечно, вас послали выведать все мои секреты, и я с удовольствием поделюсь ими. Сахар, сливки?

– Черный.

– Когда в Ричмонде убили женщину, мне пообещали, что вас направят сюда, если я соглашусь поговорить с вами.

– Иначе говоря, вы не просили, чтобы я приехала?

– Я бы никогда об этом не попросила, потому что я и представить не могла, что мою просьбу выполнят.

Я подумала о частном самолете, потом "конкорде" и обо всем остальном.

– Можно сигарету? – попросила я.

– Извините, не предложила. Не знала, что вы курите.

– Я не курю. Это исключение. Исключение, которое длится около года. Вам известно, кто меня послал, доктор Стван?

Я подумала о сенаторе Лорде.

– У меня больше нет сил работать с жертвами Оборотня. Уже восемь женщин, – произнесла она, глядя вдаль. В ее застывшем взгляде читалась боль.

– Что я могу сделать для вас, доктор Стван?

– У нас нет доказательств того, что убитые были изнасилованы, – сказала она, – или имели анальные повреждения. Я взяла мазки со следов укусов: очень странные следы с отсутствующими молярами, неправильным прикусом и мелкими зубами. Я собрала волосы и все, что можно. Но вернемся к первому случаю с очень странными последствиями. Как можно было ожидать, судья отдал распоряжение предоставить все улики в лабораторию. Шли недели, месяцы, но результаты исследований так и не поступили. После этого я поняла, что к чему. Во всех последующих случаях, которые приписывались Оборотню, я уже не просила исследовать улики в лаборатории.

Она немного помолчала, думая о чем-то.

Затем продолжила:

– Он странный, этот Оборотень. Кусает ладони, ступни. Должно быть, для него это что-то значит. Никогда не встречала ничего подобного. А сейчас вы должны бороться с ним так, как это делала я.

Она остановилась, как будто ей было неловко произнести следующие слова.

– Пожалуйста, будьте осторожны, доктор Скарпетта. Он придет за вами, как пришел за мной. Видите ли, я та жертва, которая осталась в живых.

Я была потрясена так, что не могла произнести ни слова.

– Мой муж шеф-повар в ресторане "Ле Дом". Он почти не бывает дома по вечерам, но Богу было угодно, чтобы несколько недель назад он заболел именно в тот день, когда эта тварь подошла к моим дверям. Шел дождь. Оборотень сказал, что попал в аварию и ему нужно позвонить в полицию. Естественно, первым желанием было помочь. Я хотела убедиться, что он не ранен. Я очень беспокоилась о нем. Это было мое слабое место, – продолжала она. – Думаю, у врачей комплекс спасителя. Мы можем браться за проблемы независимо от их сложности – на это он и рассчитывал, втягивая меня в свою игру. В нем не было абсолютно ничего подозрительного, поэтому он знал, что я впущу его. Я так и сделала. Но Поль, услышав голоса, поинтересовался, кто пришел. Оборотень убежал. Я не успела его разглядеть. Света на крыльце не было, потому что он выкрутил лампочку. Я обнаружила это позже.