Кто стрелял в президента - Елена Колядина

— Жива, жива наша Люба! — затряс Геннадий Павалович Надежду Клавдиевну. — Состояние стабильное.

Он в радостном возбуждении широко прошагал к окну и обратно.

— Молодец, Любовь! Горжусь! Ты подумай — президента своим телом закрыла! Моя кровь! Моя, Зефировская!

— Ишь ты, Зефировская! — сквозь слезы радостно заартачилась Надежда Клавдиевна. — Кого это ты своим телом спасал? Чего-то не помню?

— Да ты просто не знаешь. Я не рассказывал никогда.

— О чем?

— А в армии кто ротного прикрыл? Ему за ту гулянку знаешь что светило? А я его прикрыл!

— За какую гулянку? — насторожилась Надежда Клавдиевна.

— Да ладно, чего теперь вспоминать? — свернул разговор Геннадий Николаевич. — А Любовь — моя кровь!

— Гена, так ведь нам ехать в Москву, поди, надо? За Любушкой ухаживать?

— Само собой, — взволнованно согласился Геннадий Павлович. — Ребенок там в таком положении стабильном, кровью, может, сейчас истекает.

— О-о-й!

— В смысле, может, ей кровь моя нужна? Надежда, какая у меня группа, не помнишь?

— Не помню, — отмахнулась Надежда Клавдиевна. — Гена, давай собираться. Чемодан у нас где?

— В сарайке.

— Беги в сарайку.

— Надежда, ты не суетись. Куда мы среди ночи поедем? На чем? Догнать разве только Ирину Власьевну, да на ней верхом, вон у нее загривок-то какой, троих увезет!

— Геннадий, ты чего, кстати, спектакль устроил? Вздумал вдруг над уважаемой женщиной издеваться? Если б не она…

— Если б не она со своими тараканами в картах, — перебил Геннадий Павлович, — я бы давно телевизор включил и все узнал в подробностях.

— Гена, а может, пешком сейчас на трассу пойдем? Попутку поймаем? Лесовозы круглую ночь ходят, лес наш в Москву везут.

— Надежда, не сходи с ума. Куда ты там сядешь, в лесовозе? На фанкряж верхом? Дождемся утра, и на автобус. Может, на перекладных придется.

— Ну уж поезда до послезавтра ждать не станем!

— Нет, не станем, — согласился Геннадий Павлович и радостно добавил: — а ты ведь, Надежда, теперь мать-героиня.

— Да ну тебя с шутками твоими. Гена, чего же делать нам сейчас? Я ведь до утра не усну. Ой, Гена, растопляй титан, надо вымыться в дорогу. Где там в этой Москве намоешься?

— Да уж нигде, ясное дело.

Неожиданно в дверь скромно, чтоб не разбудить да не напугать хозяев со сна, постучали.

— Да кто же это? — развела руками Надежда Клавдиевна.

— Можно? — дверь приоткрылась и в прихожую вступила клюшка профессора Маловицкого. — У вас тут не заперто почему-то?

— Это ясновидящая не закрыла, — догадалась Надежда Клавдиевна.

— Могла бы и сквозь стену, вообще-то, удалиться, чтоб хозяев не беспокоить, — весело посетовал Геннадий Павлович. — За такие-то деньги.

— Вы телевизор смотрели? — Леонид Яковлевич не успел договорить.

— Леонид Яковлевич, дорогой! — Надежда Клавдиевна горячо обняла Маловицкого.

— Любовь-то наша!.. — голос Геннадий Павловича дрогнул, и неожиданно он заплакал, обняв Леонида Яковлевича с другого плеча. — Собой заслонила…

Впрочем, буквально через секунду Геннадий Павлович устыдился своей слабости, и, отерев глаза, срывающимся голосом принялся извиняться.

— Чего же мы в коридоре? — опомнилась Надежда Клавдиевна. — Гена, достань там, из колонки. С майских оставалось.

— А я с собой принес, — смущенно признался Леонид Яковлевич. И извлек из кармана плоскую бутылочку коньяка. — С прошлого Нового года стоит. А тут как услышал!.. Как все это произошло? Подробности какие-либо известны?

— Хорошо-то как, что вы к нам пришли, — засуетилась уже в комнате, возле стенки с бокалами и сервизом, Надежда Клавдиевна. — Ничегошеньки, Леонид Яковлевич, не знаем! Только то, что по телевизору сейчас сказали. Любушка как уехала, ни письма, ни весточки, вредная девчонка! И мобильник нарочно не взяла, на тумбочке оставила. Гена, чайник поставь. Я рюмки сполосну.

Устроились за кухонным столом.

— Вообще-то я не пью, — предупредил Леонид Яковлевич.

— Но за такое дело! За сохранение гаранта конституции и стабильности в стране геройским поступком моей любимой ученицы.

— Да я и сам до питья не охотник, — признался Геннадий Павлович.

— Слушайте вы его, Леонид Яковлевич, — встряла Надежда Клавдиевна. — До питья он не охотник! Голубь прямо сизокрылый.

— Опять ты про тот случай! — с досадой произнес Геннадий Павлович. — Совершенно случайный и не характерный для моего мировоззрения. Кстати, Леонид Яковлевич, я вот никак не понимаю, что значит «гарант конституции»?

— Не знаю, как там мировоззрение, может оно у тебя и случайное было, а только мы тебя тогда всем миром тащили, а на пороге вон до сих пор отметина, — перебила Надежда Клавдиевна.

— Да ну тебя, — с досадой отмахнулся Геннадий Павлович и обиженно открутил пробку с бутылки. — Пила ржавая.

— Давайте поднимем эти, образно выражаясь, кубки, за вашу дочь! — предложил Леонид Яковлевич. — За прекрасную молодую россиянку с глубоко символичным именем — Любовь.

Надежда Клавдиевна зашмыгала носом.

— Спасибо вам за добрые слова, Леонид Яковлевич.

— Планы теперь у вас какие? — поинтересовался Маловицкий.

— А планов у нас никаких, — доложилась Надежда Клавдиевна. — Утром на автостанцию, и на перекладных в Москву.

— А там куда?

— Ой, — Надежда Клавдиевна отставила рюмку. — А там куда глаза глядят. В Кремль, наверное? Всяко люди подскажут, как в Кремль пройти? Поди не убьют?

— Надежда, не смеши! — с досадой произнес Геннадий Павлович. — Вот все там, в Кремле, сидят и ждут, когда Зефировы прибудут!

— А как же? Ребенок мой кровь за президента пролил!

— Да вся Чечня этой-то кровью за него залита, — бросил Геннадий Павлович. — Много матерей в Кремль пустили?

— Это же другой случай… — растерянно произнесла Надежда Клавдиевна.

— Так что, Леонид Яковлевич, куда мы в Москве двинем, пока не ясно, — заключил Геннадий Павлович.

— По больницам сами будем искать, — решила Надежда Клавдиевна.

— В Москве больниц, полагаю, великое множество, — покачал головой Леонид Яковлевич. — Может быть, через наших земляков попробовать?

— А кто у нас в Москву перебрался? — задумались Надежда Клавдиевна и Геннадий Павлович.

— А товарищ Каллипигов? — напомнил профессор. — Я его так по привычке товарищем и зову. Он, говорят, высоко поднялся в должности.

— Верно, — встрепенулась Надежда Клавдиевна. — Только как его отыскать? Гена, а Бориса свояченица Каллипигову не троюродной сестрой приходится?

— Какая свояченица? А Борис это который?

— Господи, сроду ты ничего не знаешь! — возмутилась Надежда Клавдиевна. — Ходишь, ни на кого не глядишь, ни с кем не здороваешься. Люди обижаются! Давеча Ложкина обижалась мне…

— Да погоди ты с Ложкиной со своей, — отмахнулся Геннадий Павлович. — Борис-то, со стороны Василия Краснозадова?

— Ну!

— Значит, действительно родня, — вступил в разговор Леонид Яковлевич. — Не имею вообще-то права говорить, но раз уж такое серьезное государственное дело, Каллипигов и есть Краснозадов, он в свое время сменил фамилию.

— Надо же, — выпучила глаза Надежда Клавдиевна. — Небось, Зинаида ему плешь проела. Ой, что-то я про ту историю с фамилией припоминаю. Но так полагаю — с мужем надо жить в богатстве и в бедности, в Зефирове и в Краснозадове.

— Сравнила, — слегка обиделся Геннадий Павлович. — Да за мою фамилию любая бы пошла, только свистни!

— Ой-ой-ой! Рассвистелся.

— Уж у тебя-то фамилия была, не чета моей — Коровина.

— Да среди Коровиных одни сплошные художественные личности, — зашумела Надежда Клавдиевна. — А среди Краснозадовых? В смысле — Зефировых?

— Каллипигов икает, наверное, сейчас без передышки, — смеялся Геннадий Павлович, и подливал коньяку.

— Икать он, может, и икает, а адрес его свояченица нам навряд ли даст. Такая вредная баба!

Громкий стук в окно заставил всех вздрогнуть.

— Еще не легче, — сказал Надежда Клавдиевна. — Власьевна, видать, заплутала, да назад вернулась.

— Власьевна заплутать не могла, — начал спорить Геннадий Павлович. — Она — ясновидящая.

— Тетюев Феоктист, что ли, увидал, что не спим, да опохмелиться запросит? — Надежда Клавдиевна распахнула окно. — Кто здесь?

— С телевидения, — звонко сообщила корреспондент местной студии Лариса Северная. — Корреспондент Лариса Северная. Можно к вам?

— Заходите, у нас открыто, — оторопело пригласила Надежда Клавдиевна. — Геннадий, встречай корреспондентов. Чудеса!

Надежда Клавдиевна выбежала в прихожую, и через секунду Геннадий Павлович и Леонид Яковлевич услышали ее оханье:

— Ой, не снимайте на камеру, дайте я хоть губы накрашу!