Санитарная рубка - Щукин Михаил Николаевич

— В администрацию! — приказал Караваев, едва лишь сел в машину.

Водитель послушно кивнул и включил скорость. Мелькнули за стеклом домишки и дворцы Кулацкого поселка, мелькнул трубопровод и старые трехэтажки, потянулись шумные городские улицы, а в машине все стояла тишина. И так, молчком, доехали до администрации.

— Ждите меня. — Караваев, сердито хлопнул дверцей и быстро, почти бегом, поднялся по ступенькам.

Бекишев, провожая его долгим взглядом, снова постучал кулаком по колену. Хорошо изучив характер своего шефа, он прекрасно понимал, что тот сейчас пребывает в ярости и запросто может швырнуть стул или пепельницу. Тревожился: «Наломает дров, а там, как ни крути — власть, хоть и хреновенькая, а все равно — власть. Ее нельзя руками трогать, иначе она хребет переломит».

Сам Караваев про власть не вспоминал и не думал, он ее вообще никак не воспринимал, она для него, как некая дымка, маячила — ее ведь не возьмешь и не пощупаешь, а он привык иметь дело с людьми, живыми и конкретными. Вот с ними, с людьми, он знал, что делать и как подчинять их своей воле — напугать, обмануть, купить или просто-напросто растереть, как комара, который укусил и пытается напиться крови. После встречи с Магомедовым весь расклад поганой ситуации был для него сейчас яснее ясного: Астахов и Сосновский, завязнув в игрушках с непонятной иконой, которая нужна им к выборам, как яичко к Пасхе, опасаясь начальника областной милиции, который собирает на них чернуху, закинули мешок своих проблем на него, Караваева, как будто он у них нанятый работник. А про договоренность о благодарности Магомедову в виде барахолки позабыли или вид сделали, что позабыли. Теперь, если искра проскочит, придется с Магомедовым воевать. И хотя он такой войны не боялся, даже, может быть, желал ее, все равно брала злость: сидят, два этих хомяка, жуют за обе щеки, а он должен за них дерьмо разгребать.

Вот с таким злым настроем, даже не глянув на секретаршу, словно ее здесь и не маячило, Караваев по-хозяйски шагнул в кабинет к Астахову. Тот разговаривал по телефону, чего-то записывал на бумаге и кивал головой, как будто собеседник мог его видеть. Продолжая разговаривать, кивать и строчить на бумаге, Астахов показал своему нежданному посетителю на стул, приглашая сесть. Но Караваев на стул садиться не пожелал. Подошел к окну, откинул штору и, подпрыгнув, вольно расположился на подоконнике, свесив ноги. Сейчас, когда он сверху глядел на Астахова, ему стало еще азартней. «Ну, держите меня семеро теперь!»

Наконец, телефонный разговор закончился, трубка с легким стуком легла на свое место, и Караваев, опережая хозяина кабинета, не давая ему рта открыть, сразу огорошил:

— Сергей Сергеич, когда памперсы покупать поедем? Очень пригодятся, вам с Сосновским — особенно.

— Ты чего, Караваев? Коньяку лишку накатил? Слезь с подоконника. — Астахов снял очки и принялся протирать их платочком, близоруко прищурившись, смотрел на свои записи, делая вид, что читает. Заматерел, научился держать паузу и вышибить его из привычной, уже наторенной колеи, было не так-то просто. А давно ли этот самый хмырь в помятом пиджачке приходил к Караваеву просить денег? Летит время, летит…

— Не помню я, чтобы ты мне наливал. Значит так, надевай свои очки и слушай. В комитете по имуществу Магомедову все его хотелки обломали. Крайний — я. Если не разгребем, тут война будет, как в Чечне. Оно вам надо с Сосновским? Да еще под выборы. Надо?

Астахов не отвечал, продолжал протирать очки, но на исписанный лист уже не глядел, не делал вид, что читает. А Караваев, не сдерживая себя, напирал:

— С милицейским начальником у вас, сам говорил, швах, мои люди никого найти не могут, а Магомедов нашел. И Богатырева этого, и девицу, и знает, где они вместе с бумагами, а может, и с иконой этой чертовой прячутся. Расклад ясен?

Астахов закончил протирать очки и воздрузил их на нос. Посуровел, и голос у него, когда заговорил, зазвенел, как у большого начальника:

— Караваев, а тебе не кажется, что ты края потерял…

— Не кажется, когда кажется, я креститься умею. Начальника из себя не корчи, а врубайся — ключик от этой иконы у Магомедова, а Магомедов хочет барахолку. Если не получит, то и ключика, как своих ушей, никому не видать. И будем мы Богатырева с девкой ловить еще пятилетку. Врубайся, Сергей Сергеич, врубайся. И вот мое условие: зовешь сейчас сюда начальника комитета вашего сраного и даешь ему указивку, как он плясать должен, если не зовешь и дальше в большого руководителя играешь, тогда я видел вас в гробу и в белых тапочках. Спрыгнул и отвалил.

И он, действительно, спрыгнул с подоконника и подошел к столу, оперся на него двумя руками и наклонился над Астаховым, словно собирался его боднуть. Тот криво усмехнулся, открыл ящик стола, пошарился в нем и вытащил кожаную визитницу, а из визитницы — прямоугольник из толстой бумаги, протянул его Караваеву. Тот, ничего не понимая, прочитал: «Клуб боевых искусств “Успех”, Сила и здоровье — будущее России. Искренне благодарим Вас за поддержку будущего». А внизу эмблема — две мускулистых руки, сомкнутых в рукопожатии.

— Что за хрень?

— Не хрень это, уважаемый Василий Юрьевич, достопочтенный господин Караваев, а благодарственная визитка клуба боевых искусств «Успех». Я понимаю: большой бизнес — большие заботы, до обыденной жизни вам дела нет и на барахолке вы не бываете и что там делается, не знаете. Так вот, рассказываю. Приехал торговец, выложил свои тряпки на прилавок, а к нему подходят крепкие ребята в кожаных куртках и предлагают помочь спорту. И торговец, деваться ему некуда, на помощь звать бесполезно, делает добровольный взнос. Ребята ему на обороте пишут дату и целый месяц, начиная с этой даты, к торговцу никто не подойдет и даже не чихнет в его сторону, а через месяц — будьте любезны! — снова взнос. Контролирует клуб «Успех» ленинская группировка, насколько мне известно, вы в тесном контакте с ними, даже в дружеских отношениях. К слову сказать, этот клуб помогал в свое время Борису Юльевичу. И как вам в этом свете видится передача барахолки Магомедову? Может, подскажете умное решение? Поближе вам надо быть к реальной жизни, Василий Юрьевич, к земле поближе, а то сильно уж высоко взлетели.

— Бабу свою жизни учи, а я этот урок прогуляю. Сами разгребайте, без меня. Если сильно понадоблюсь — звони.

«Обнаглел, господин Караваев, обнаглел. Подожди, дай срок, призовем к послушанию, никуда не денешься, будешь плясать, как скажем, как миленький будешь плясать!» — Астахов сердито рылся в кожаной визитнице и никак не мог отыскать нужную ему визитку. Наконец, нашел, вытащил ее из целлофанового кармашка, положил перед телефоном и вздохнул. На визитке значилось: «Горелик Марк Маркович, депутат Сибирского областного Совета депутатов». Астахов еще раз вздохнул и принялся набирать номер.

33

Еврейский мальчик из приличной семьи просто обязан, по судьбе, научиться играть на скрипке, чтобы стать знаменитым музыкантом. Софья Борисовна Горелик искренне была в этом убеждена и готовила своего сына, маленького Марка, для поступления в музыкальную школу. Но в семье был еще один Марк, большой, муж Софьи Борисовны — Марк Леонидович Горелик, который в этот раз супругу свою не послушался и переиначил по-своему. Он редко в семейных делах проявлял решительность, но, если уж задумал сделать что-то именно так, как задумал, а не иначе, Софья Борисовна отступала. Умная была женщина, понимала, что мужчине тоже требуется самоутверждаться, хотя бы раз в пятилетку. Но в данном случае Марк Леонидович шагнул за край: вместо музыкальной школы отвел маленького Марка в секцию бокса. Когда ребенок явился домой с разбитым носом, на кухне и в спальне три дня подряд не выветривался запах валерьянки, рыдания перемежались криками о том, что родной отец решил избавиться от своего кровного сына, что он сошел с ума и что ему непременно нужно лечиться в психиатрической больнице, куда она, хоть и слабая женщина, готова донести его на себе. Марк Леонидович мужественно выдержал этот шторм, устоял, и маленький Марк из секции бокса не ушел. Более того, ему там понравилось. С упорством, какого за ним раньше не замечалось, мальчишка тренировался до седьмого пота, удивляя тренера и ровесников, которые быстро приняли новенького в свой круг, и он вошел в него, как патрон в патронник.