Как подчинить мужа. Исповедь моей жизни - Рихард Крафт-Эбинг

Я положила руку на ее шею, и мы сидели так неподвижно, прижавшись, следя вместе за миром звуков.

Была уже полночь, когда Арман утомился играть.

С этой минуты собака не расставалась со мной. Чтобы я ни делала: сидела или стояла – она была рядом со мной.

Утром, когда подъезжал извозчик, она спокойно смотрела на него из окна, без всякой жалобы, а когда я выезжала, она сидела возле меня. Когда кучер пробовал звать ее, она смотрела на меня и точно улыбалась.

Душа животного гораздо сложнее, чем мы думаем. Я видела в глазах умиравших собак те же слезы, как и у человека, и ту же предсмертную тоску, как у людей.

Инстинкт? Инстинкт заставляет ребенка любить свою мать; половое желание влечет мужчину к женщине; почему собака любит своего хозяина, который бьет ее и гонит пинками? Почему она готова умереть, защищая его в случае нападения на него?

Собачья привязанность!

А почему и нет, если она стоит большего, чем любовь человека?

* * *

Мы были приглашены с Захер-Мазохом на большой обед у Доде. Я была одета и ожидала его. Он не приходил. Я велела служанке съездить в экипаже на улицу Эдинбург, чтобы поторопить его, так как было уже поздно.

Горничная вернулась, передав мне от его имени, чтобы я ехала одна, он не расположен ехать и останется дома; там женщина, прибавила она с той сдержанной и выразительной улыбкой, с какой обыкновенно французская прислуга сообщает подобного рода новости.

Я тотчас же телеграфировала м-м Доде, извещая ее, что Захер-Мазох внезапно заболел и просит извинить нас.

Я больше никогда не видела Захер-Мазоха.

Только гораздо позже я поняла причину этого резкого разрыва. В то время художник Шлезингер писал его портрет для Салона. Захер-Мазох сошелся с семьей Шлезингера и влюбился в его дочь, а она – в него. Их считали женихом и невестой, но пока тайно, так как это могло быть объявлено только после нашего развода.

В то время как он был тайным образом помолвлен, Мейстер, последовавшая за ним в Париж и жившая на улице Каде, родила 8 января 1887 года второго ребенка.

Около того времени Эрвье посетил Захер-Мазоха на улице Эдинбург; вот что он писал по поводу своего визита в «Le Journal» 26 ноября 1895 г.:

«…После этого посещения у меня осталось ясное впечатление от видения, явившегося мне в тумане сомнения и недоумения. Дверь маленькой квартирки в европейском квартале, в которую вела темная лестница, открыло мне необыкновенно очаровательное существо, которое могло быть юношей лет пятнадцати, но было скорее женщиной.

На нем (?) были короткие черные бархатные панталоны, высокие сапоги, красный шелковый кушак и черная бархатная куртка. У нее (?) были длинные волосы, разделенные на лбу на две пряди, точно два огромных крыла. Это оригинальное создание, безукоризненно прекрасное еще не вполне определившейся красотой, внезапно исчезло, не говоря ни слова, не ответив на вопрос, оставив полуоткрытой дверь в бедную парижскую прихожую, вызвав впечатление чего-то восточного, таинственных степей и глубокой беспредельной неизведанной стороны человеческой природы…»

Это «безукоризненно прекрасное» создание – теперь счастливая мать и жена. Дай Бог ей быть счастливой во всю ее жизнь!

* * *

В то время, когда между Захер-Мазохом и нами была некоторая связь и он жил за счет Армана, развод был приостановлен. Теперь процесс снова был возбужден.

Лейпцигский суд признал меня виновной в прелюбодеянии с Арманом.

Es erben sich Gesetz               und Rechte Wie eine ewge Kzankheit fort;Sie schleppen von Geschelech sich zum Geschiechte,Und riicken sacht von Ort zu Ort.Vernunft wird Unsinn, Wohltat-Plage;Weh dir, dass du ein Enkel bist!Vom Rechte, das mit uns gebozen ist,Von dem ist – leider! – nie die Frage.

(Faust)* * *

Если б, решив жениться, мы с Захер-Мазохом вместо того, чтобы идти в церковь, отправились бы к нотариусу, как это делают люди, желающие оформить договор, и если бы мы объяснили ему, чем мы хотим быть друг для друга, при каких условиях мы желаем жить вместе или расстаться, каким образом, в случае надобности, мы расстанемся, причиняя наименьшее зло себе и детям, и каково будет в таком случае мое положение и положение детей, если б мы сделали это, тогда я была бы избавлена не только от ненужной и нелепой комедии церковного брака, но и от отвратительной и жестокой процедуры развода.

И это еще не все.

Контракт у нотариуса обеспечил бы мое существование и будущность детей лучше, чем государство и церковь. Он не дал бы возможности мужчине после того, как я пожертвовала ему десятью годами жизни, лучшими годами женщины, и родила ему детей, после всего того, что я делала и переносила ради него и них и чего никогда бы не сделала и не перенесла ради себя самой, после всего этого отвернуться от меня, как от изношенной вещи, и ни на минуту не беспокоиться тем, что будет со мной и ребенком…

Почему не вмешается в это феминистское движение, почему оно не коснется самого корня зла, чтобы смести этот старый прогнивший институт брака, так не подходящий к нашим современным взглядам и чувствам? А если оно не в силах еще смести его, то, по крайней мере, оно могло бы игнорировать его.

До тех пор, пока у женщины не будет смелости разрешать то, что касается ее, без вмешательства государства или церкви, то есть ее отношения с мужчиной, она не будет свободна. Чего бы уже ни добилось или ни добьется еще это движение, оно не будет долговременным, потому что оно старается вывести женщину из сферы, свойственной ей самой природой, а все то, что противно природе, не может ни длиться, ни сделать человека счастливым.

Я надеюсь и желаю, чтобы настал день, когда женщины осознают, что природа дала им высшее и благороднейшее право – право матери и воспитательницы, и если они до сих пор не нашли в семье счастья, о котором мечтали, вина только в них самих, потому что они или не сознавали своего права или не умели воспользоваться им, потому что они не думали о том, что в своих сыновьях они воспитывают будущих мужей.

Тогда обстоятельства переменятся. Мужчина и женщина не будут связаны законом, а единственно своей волей, любовью и дружбой; тогда не будет больше закона, низводящего любовь женщины к долгу и считающего ее собственностью мужчины. Они будут принадлежать друг другу свободно и добровольно, не имея необходимости обращаться к суду, раскрывать самые интимные подробности своей жизни перед равнодушными юристами, чиновниками и судьями, которые путают их, искажают и изменяют в своих бесконечных бумагах и актах.

Они сами будут судьями в своих личных делах, в которых никто, кроме них самих, ничего не понимает, в особенности в том, что касается женщины, потому что она никогда не откроет перед мужчиной всю сущность своего тайного горя, хотя бы она отлично сознавала, что благодаря холодному и суровому закону, который они создали, они могут как ударом молота разбить все ее существование.

Прежде всего женщина должна иметь право оставить мужчину, нравственно павшего, который становится опасным для нее и ее детей, без того, чтобы суд мог ее преследовать по этому поводу и чтобы все ее существование зависело от этого.

Я желаю, кроме того, чтобы женщина не видела в своих отношениях с мужчиной только личное счастье и не довольствовалась им, но чтобы она сознавала значение этих отношений для общей жизни и общего счастья: она почувствует тогда глубокое и настоящее удовлетворение в гармоничности своего существования.

Самое главное – это любовь. Как многое в жизни было бы лучше, если б мы умели любить друг друга!

Любовь должна быть свободна от всяких общественных оков, от всякого принуждения для того, чтобы она могла развиться во всей своей красе и производить то, что только она одна может произвести: благородные существа.

* * *

Вначале Арман писал в «Фигаро» только о Германии; вскоре ему поручили вести всю иностранную политику.

– Арману очень любопытно видеть, как Сэн-Сэр вывернется из положения, – со смехом сказал он мне, передавая эту новость. – Иностранная политика!

Я в ней ничего не смыслю. Но это ничего, возьмемся; что меня утешает – это то, что и остальные понимают не больше моего!

Все пошло отлично. Вскоре Сэн-Сэр считался авторитетом по вопросу иностранных дел.

Впрочем, он не встретил особенных затруднений. Французов не трудно удовлетворить во всем, касающемся других стран. Сэн-Сэр имел то преимущество перед своими товарищами, что он основательно знал немецкий и английский языки и немного испанский; он изучил эти языки за границей и мог читать иностранные газеты в оригинале, что в состоянии делать очень немногие французские журналисты. Он всегда с большим усердием читал газеты, что очень ему помогло теперь. А когда он не знал, что сказать, то молчал; и его молчание было еще красноречивее слов.

Когда кто-нибудь из министров желал иметь какую-нибудь справку по вопросу, относящемуся к загранице, он посылал в таком случае за Сэн-Сэром и получал желаемое.