Как подчинить мужа. Исповедь моей жизни - Рихард Крафт-Эбинг

Волшебное слово «Париж» произвело впечатление в Линдгейме. Захер-Мазох объявлял о своем скором прибытии.

Оставалось подготовить почву для его приема в Париже. В таких случаях «Фигаро» играла всегда большую роль. В то время как Арман старался в редакции, чтобы Захер-Мазох был представлен Парижу под покровительством этой сильной газеты, я отправилась к Филиппу Жилль и просила его принять участие в писателе, который намерен обосноваться в Париже.

В «Фигаро», где все отлично знали, что я живу с Сэн-Сэром, Жилль встретил меня так, как будто был приятно удивлен моим присутствием в Париже; когда я объяснила ему цель своего визита, он поспешил меня уверить, что Захер-Мазох будет принят на улице Друо так, как обыкновенно принимают принцев. Он наговорил мне много чрезвычайно лестного о таланте Захер-Мазоха и просил передать ему, что «Фигаро» с восторгом напечатает его большой роман в самом скором времени и предлагает гонорар, который она платит первым французским писателям, по франку за строку. Он прибавил, что «Фигаро» устроит в своих залах прием в честь Захер-Мазоха, который таким образом сразу вступит в парижское литературное общество. Затем он неожиданно спросил меня:

– Неправда ли, ваш муж очень богат?

Я чуть не растерялась. Инстинкт подсказал мне, что здесь Захер-Мазох должен слыть богатым для того, чтобы отчасти не лишиться того уважения, которое ему оказывали.

– Боже мой! Он, конечно, не Ротшильд, – отвечала я с улыбкой.

– Нет! В литературе их нет! – со смехом заметил Жилль.

Если б у меня хватило смелости сказать, что Захер-Мазох так же богат, как был Тургенев или как Толстой, возможно, что ему увеличили бы гонорар с одного на два франка.

* * *

Не помню, кто из нас, я или Арман, написал эти новости в Линдгейм, но верно то, что результатом их явилось усиленное подготовление к отъезду.

12 декабря 1886 г. Захер-Мазох приехал в Париж.

Мы наняли для него комнату в меблированном доме на улице Эдинбург, совсем недалеко от нас, где также обитал Морис Бернар, сын Сары Бернар. Обедать Захер-Мазох должен был у нас.

Он был так бедно одет, что нельзя было и думать показать его в таком виде парижанам. А так как он был без гроша, то Арман тотчас же заказал ему платье и купил белье.

Мне кажется, что Арман, которого Захер-Мазох столько раз оскорблял и который в продолжение трех лет заботился о жене и ребенке знаменитого человека, почувствовал тихую радость, что ему придется еще взять, кроме того, и его самого на свое попечение.

На следующий день после того, как Захер-Мазох представился «Фигаро», газета поместила о нем передовую статью, настолько лестную, что сам Захер-Мазох, который в этом отношении был нечувствителен ко многому, был растроган.

Теперь осуществилось то, о чем я когда-то мечтала для него и детей: почет, слава и богатство. Слишком поздно. Меня уже не трогало это счастье.

А он расхаживал большими шагами по комнате, размахивал руками, говорил и декламировал громогласно, точно перед ним была многочисленная аудитория, о заслуженном им почете, которого он наконец добился, о Франции, которую он любит как свою родину, о ясном уме французов, которые одни только могли понять его, которые не удивлялись каждой оригинальности выдающегося человека, не поднимали руки к небу, не возмущались от стыда…

Стыд! Это слово точно кнутом хлестнуло меня. Кровь прилила к лицу и унесла мои мысли далеко, в Будапешт… туда, где однажды вечером женщина, ослабевшая от голода, в легких, прорванных башмаках, шла по снегу; воротник ее дорогой шубы поднят, густая вуаль закрывает исхудалое и изможденное горем лицо. Большие хлопья снега яростно кружатся вокруг нее, залепляют ей лицо и смешиваются со слезами, которые она проливает втайне перед тем, как должна улыбаться.

Она идет по незнакомым улицам, где она никогда не проходила, и вдруг луч надежды блеснул ей: что если она заблудилась… если никогда не дойдет туда, куда она направляется, никогда не достигнет этой цели…

– Сюда, сюда, – слышит она картавый голос, и маленький толстый безобразный старик показывается в темных дверях.

И позор, ожидающий ее, спокойно и уверенно ведет се по незнакомому пути, среди снежных хлопьев, крутящихся и вышивающих белое кружево на черном мехе, – в блестящую освещенную переднюю, мимо любопытных взоров лакеев… и так приходит она, бледная и холодная, со смертью в душе.

Стыд! С какой радостью пошла бы я к тебе навстречу и навсегда сделалась бы твоей рабыней, если бы ты мог вернуть мне то счастье, которое унесла эта маленькая могилка!

Но и ты бессилен против судьбы…

То, что ты обещаешь, ты не в состоянии исполнить.

Прошлое! Прошлое!

* * *

Другие газеты последовали примеру «Фигаро», и все чествовали Захер-Мазоха. Люди осаждали наш дом. Гак как Захер-Мазох не мог принимать у себя в комнате, то он принимал всех своих посетителей у нас.

Рошфор принял Захер-Мазоха и с большой сердечностью занялся его делами. Зная благодаря Катерине о наших денежных делах, он боялся, что Захер-Мазох не в состоянии жить в Париже согласно своему положению, и предложил ему устроить какой-нибудь старый, уже переведенный роман. Он взялся продать его немедленно одному издателю за 10000 франков.

Найти роман было нетрудно, потому что у него всегда был один, а иногда и два в ожидании издателя. Захер-Мазох был искренне тронут добротой и дружбой, выказанной ему Рошфором; благодаря ему он временно был выведен из затруднительного положения.

«Revue des deux Mondes» тоже заказывала ему роман. Такая неожиданная и счастливая перемена в его материальном положении совершенно вскружила ему голову, хотя он всячески старался уверить и меня и Армана, что, оставаясь в Париже, он приносит нам жертву, но Арман, который уже не раз раньше слышал от него подобного рода тирады, твердо решил не спускать ему и ответил:

– Конечно, нам придется еще убедительно просить вас не отказываться от 100000 фр. в год. Если вы находите, что жизнь в Линдгейме, сосиски с картофелем да надзор Мейстер интереснее, вам остается только отправиться на Северный вокзал: поезда в Германию отправляются два раза в день.

В таких случаях Захер-Мазох ничего не отвечал и на некоторое время оставлял нас в покое.

Вернуться в Германию, где ждали его забвение и нужда, теперь, когда он испытал парижскую жизнь, когда каждый день приносит ему почет и удовольствие!..

С какой жадностью стремился он ко всем парижским развлечениям. Как блестели его глаза, «почти ослепшие от слез», о которых так часто упоминалось в его письмах и даже в немецких журналах, когда он рассказывал нам по вечерам за обедом о своих приключениях и успехах в свете!

Но как невыносимы были его русско-польские привычки, от которых мы теперь отвыкли и которые делали его присутствие тягостным!

– Как ты можешь мечтать о совместной жизни с ним? – говорила я Арману. – Я знаю, что ни ты, ни я – мы больше не сможем выносить его.

Но он отвечал:

– Будь спокойна и предоставь все мне. С деньгами можно многое вынести. Мы теперь слишком тесно живем. Все пойдет хорошо, когда у нас будет большая квартира. Имей терпение и верь мне.

* * *

За это время со мной произошло одно забавное приключение у Рошфора. Он как-то раз пригласил завтракать Захер-Мазоха и меня с Митчи. У него мы застали герцога Таллейрана-Перигор, владельца «Intransigeant» и троих детей Оливье Пэн, воспитывавшихся за счет Рошфора, которых он пригласил ради Митчи.

Незадолго до того, как мы сели за стол, в комнату пошла молодая женщина, которую Рошфор представил нам и которую я приняла, не расслышав ее имени, за его дочь, бывшую замужем за женевским художником и часто приезжавшую к своему отцу в Париж. Я тем более могла думать, что это была его дочь, что он обращался к ней на ты, а также потому, что на ней был капот и красные туфли – подробность, обратившая на себя мое внимание, но которая, конечно, допустима и для жены артиста. Через несколько дней после этого завтрака Рошфор был в «Фигаро» и рассказывал Арману, что Захер-Мазох со своей любовницей завтракали у него. Арман насторожился:

– С любовницей? Да ведь это была его жена!

Рошфор опешил:

– Жена! Значит, они здесь вместе. Боже мой, какую я глупость сделал! Послушайте, Сэн-Сэр, вы должны мне помочь выйти из затруднительного положения. Я послал приглашение господину Захер-Мазоху и «госпоже», убежденный, что он приехал в Париж с любовницей… Я сказал себе, что моя любовница не хуже его… что они отлично могут позавтракать вместе… Видите, как я попал впросак…

Я часто потом обедала у Рошфора, но больше никогда не видела дамы в красных туфлях.

Рошфор познакомил Захер-Мазоха со многими полезными людьми. Это было смутное время буланжизма. Рошфор, с жаром взявший сторону красивого генерала, повез к нему Захер-Мазоха.

Когда Захер-Мазох вернулся от него, я думала, что он сошел с ума. Мне кажется, сам Наполеон I на вершине своей славы не мог бы внушить ему большего восторга и уважения. К этому надо еще прибавить его любовь ко всему военному или носящему мундир. Он был очарован. Буланже был героем, которому стоило только протянуть руку, чтобы вернуть Франции потерянные провинции; пусть какая-нибудь страна попробует теперь воевать с Францией, она ее живо разнесет!