В водовороте века. Мемуары. Том 2 - Ким Сен

Каким я был наивным! Думал, что будет защищать Северо-восток такой человек, как Чжан Сюэлян. Он трус и генерал разбитой армии, предавший доверие китайской нации и отказавшийся от антияпонской войны. Когда я был в Шэньяне, весь город был занят войсками военщины, весь был наполнен ими. На всех улицах кишмя кишели солдаты с винтовками нового образца на плечах. И вот эта большая армия отступила, не выстрелив ни одного патрона. Какой позор! Как это понимать? — продолжал он, взволнованный, пеняя на себя.

Утром того дня Чэнь Ханьчжан, всегда спокойный и рассудительный во всяком деле, не мог унять волнение и кричал хриплым голосом.

Впоследствии Чжан Сюэлян выступил за антияпонскую войну и внес свой вклад в сотрудничество Гоминьдана и компартии, но была недоброй его репутация во время Маньчжурского события.

Я пригласил Чэнь Ханьчжана в комнату и уговаривал его тихим голосом:

— Успокойтесь, товарищ Чэнь. Ведь мы же и сами предвидели, что японская армия вторгнется в Маньчжурию. Стало быть, незачем так шуметь. Теперь нам следует хладнокровно следить за развитием событий и вести соответствующую подготовку.

— Конечно, надо так делать. Но меня взяла такая обида и досада. Кажется, я возлагал слишком большую надежду на этого Чжан Сюэляна. Всю ночь не мог глаз сомкнуть. Промучился всю ночь без сна и вот прямо прибежал сюда. Товарищ Сон Чжу, вы знаете, сколько солдат насчитывает Северо-Восточная армия, которой командует Чжан Сюэлян? Ни много ни мало три ста тысяч. Триста тысяч! Это же не малое число. А эти триста тысяч отдали Шэньян за одну ночь, не выстрелив ни одного патрона… Неужели так труслива и беспомощна наша китайская нация?! Неужели погибла родина Конфуция, Чжугэ Ляна, Ду Пу и Сунь Ятсена?! — горько сетовал Чэнь Ханьчжан, бия себя в грудь. По его щекам струились горькие слезы.

Было естественно, что он так обиделся и горевал, думая о трагической участи, которая постигла его нацию. Это было чувство чистое, какое могут ощущать только те, кто любит отечество, это было их неотъемлемое священное право.

Когда-то я тоже тайком проливал слезы в сосняке родного края, думая о Родине, растоптанной японскими самураями. Помню, это было воскресным вечером. Я был в Пхеньяне и увидел там незнакомого старика, он лежал на улице весь в крови, истерзанный кованым сапогом японского полицейского. Вернувшись домой, я целый день не мог унять обиду и просидел на сопке Манген до заката солнца.

«Наша страна славится древней, пятитысячелетней историей. Как же она покрыла себя таким позором, будучи порабощенной в один прекрасный день?! Как смыть этот позор?» — думал я тогда с горечью на душе подобно Чэнь Ханьчжану.

Оказалось, и я и Чэнь Ханьчжан испытывали на себе один и тот же позор. Раньше нас сблизила общность идеалов, а теперь удесятерила нашу дружбу общность положения. Как говорится, взаимное сочувствие у несчастных людей. Можно сказать, что люди глубже понимают друг друга и еще теснее дружат и сближаются в беде. В прошлом народы и коммунисты Кореи и Китая столь легко подружились, как родные братья, благодаря общности положения, цели и дела. Коммунисты обеспечивают прочную интернациональную солидарность во имя общей цели борьбы — освобождения человечества и его блага, тогда как империалисты добиваются временного соглашения ради прибылей. Я воспринял горесть Чэнь Ханьчжана как свою собственную горечь, трагедию китайской нации — как трагедию корейской нации.

Положение изменилось бы, если бы Чан Кайши, Чжан Сюэлян, другие политические и военные правители, в чьих руках находились сотни тысяч и миллионы войск, обладали такими патриотическими чувствами и проницательностью, какие имел один юноша из Дуньхуа. Если бы они ставили судьбу нации выше собственных интересов и интересов своих группировок и подняли вооруженные силы и все народные массы на антияпонскую войну, выступая не против коммунистов, а за сотрудничество с ними, то смогли бы пресечь агрессию японского империализма на первых порах и с честью защитить территорию своей страны и свой народ.

Однако они закрыли глаза на судьбы отечества и нации. Еще до нападения Японии на Маньчжурию Чан Кайши отдал Северо-Восточной армии Чжан Сюэляна письменный приказ: «В случае провокации со стороны японских войск придерживаться серьезности и всячески избегать столкновения», и тем самым заранее сдержал сопротивление армии. Позже это вызвало гнев сотен миллионов китайцев.

И после возникновения события 18 сентября Нанкинское правительство Чан Кайши опубликовало капитулянтское заявление, что армия и народ Китая не должны сопротивляться японским войскам, а должны сохранять спокойствие и проявлять терпеливость. Это снизило боевой дух армии и народа Китая. Судьба Маньчжурии была предопределена еще до события 18 сентября. Помимо того, Нанкинское правительство послало своего представителя в Токио и проводило тайные переговоры с японским правительством. На переговорах чанкайшисты без колебания совершили предательский акт, дав японским империалистам согласие на уступку им зоны советско-китайской границы при условии отказа Японии от захвата других районов Китая.

Чан Кайши, махнув рукой на свое достоинство как главы государства, прославленного сотнями миллионов населения и площадью территории в несколько миллионов квадратных километров, без всякого стеснения позволил себе такой безрассудный поступок, что выделил японцам крупную часть своей государственной территории. Это объясняется тем, что он боялся дула винтовки народа своей страны, выступающего против помещиков, компрадорской буржуазии и гоминьдановского чиновничества, больше, чем японской пушки.

Так трехсоттысячные войска северо-восточного края Китая, отступая под натиском частей Квантунской армии, численность которых не превышала даже двадцать пятой части их вооруженных сил, обратились в бегство, бросив всю обширную территорию Маньчжурии с ее несметными природными богатствами.

— Теперь нельзя больше верить в какую-либо партию, военщину или политические силы. Надо верить только в самих себя и в свои собственные силы. Общая ситуация требует от нас вооружить народные массы и встать на антияпонскую войну. Путь к выживанию у нас один — взять в руки оружие, — сказал я Чэнь Ханьчжану, рыдавшему от обиды за обреченную страну.

Он молча крепко пожал мне руки. Тогда я целый день провел вместе с ним, стараясь улучшить его настроение. А что касается обиды за обреченную на тяжкие беды страну, то я испытывал ее больше, чем он. У него была отнята лишь часть отечества, а у меня — вся моя Родина целиком. Я был сыном народа, потерявшего всю свою страну.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});