Рим. Роман о древнем городе - Стивен Сейлор

Когда появилась Пинария, голоса притихли, лица обратились к ней, и люди расступились, чтобы освободить место для весталки. Глядя на удалявшихся юношей, весталка беззвучно шевелила губами. Думая, что они присоединяются к молитве жрицы, солдаты тоже стали просить Квирина смилостивиться над его почитателями. Однако на самом деле слова, которые слетали с губ Пинарии, не были обращены ни к какому богу.

«Возвращайся! – молча молила она. – Возвращайся ко мне, Пеннат!»

* * *

Часы тянулись медленно. Послеполуденное солнце, чье мрачное свечение пробивалось сквозь затягивавшую небосвод дымную пелену, начало сползать к маячившим за Тибром дальним холмам. Самые зоркие римляне напрягали глаза, силясь разглядеть, что происходит на Квиринале, но не видели ничего, что могло бы прояснить судьбу Дорсона и Пенната.

Пинария ходила взад-вперед по открытой площадке на Капитолии и бормотала привычные молитвы Весте, хотя в душе чувствовала, что попусту сотрясает воздух. Очаг с огнем богини покинул Рим, а ее храм осквернен безбожными дикарями. «Должно быть, Веста далеко, очень далеко, – подумала Пинария, – за пределами досягаемости даже самой преданной весталки».

Но с другой стороны, будь богиня здесь и услышь она ее, кто помешал бы ей заглянуть Пинарии в душу и понять, что это не молитва, а профанация. Конечно, помолиться за благополучие и успех Дорсона не зазорно и весталке: он набожный римский гражданин, рискующий жизнью ради свершения священного обряда. Но молитва, которая непрошено слетала с губ Пинарии, не имела никакого отношения ни к праведному патрицию Дорсону, ни к его благочестивой миссии. Что бы подумала богиня, услышав, как одна из ее девственниц столь отчаянно молит о возвращении раба? Оно и к лучшему, что богиня отсутствует и не может слышать молитву Пинарии, ведь иначе Веста сразу поняла бы, что творится в ее сердце.

Из мрачных раздумий Пинарию вывел крик одного из наблюдателей.

– Там! У подножия Капитолия! Я их вижу! Дорсона, раба и галлов, сотни галлов…

Эти слова вселили в Пинарию мгновенную вспышку надежды, но потом повергли в отчаяние. Она представила, как Дорсон и Пеннат бегут со всех ног, преследуемые и настигаемые дикарями. Вот их головы уже поднимают на копьях… Она подбежала к баррикаде, поднялась наверх и всмотрелась в основание крутого склона холма.

– Вон! – указал наблюдатель. Они на тропе, идут в нашу сторону.

Девушка посмотрела в указанном направлении и увидела вовсе не то, чего ожидала и боялась. Горделиво выпрямившись, неся в поднятых руках теперь уже пустые жертвенные сосуды, Дорсон и Пеннат поднимались по петлявшей тропе ровным, неспешным шагом. Огромная толпа галлов действительно следовала за ними с мечами и копьями, но они держались на расстоянии и ничего не делали, чтобы помешать их движению.

Начальник караула на баррикаде покачал головой:

– Эти галлы всегда были склонны к жестоким играм: подождут, пока Дорсон приблизится к самой стене, а потом убьют его на наших глазах. Надо обстрелять их, пока у Дорсона еще остается возможность убежать. Стрелки, за луки!

– Нет! – воскликнула Пинария. – Неужели вы не видите их лица? Все идет так, как предсказал Дорсон. Галлы благоговеют перед ним, держатся позади, не смея приблизиться. Видите, они перешептываются и толкают друг друга, чтобы лучше его разглядеть? Он наложил на них чары. Одна пущенная стрела, и эти чары будут разрушены. Опустите луки! Ничего не делайте и не поднимайте шума!

Люди на баррикаде опустили луки и умолкли.

Следуя по петляющей тропе, Дорсон с Пеннатом подходили все ближе и ближе. Галлы настойчиво следовали за ними. Сердце Пинарии отчаянно колотилось в груди. Ожидание было мучительным. Почему они так медленно идут? Мельком она увидела лицо делающего последний поворот Дорсона – безмятежное лицо человека, пребывающего в мире с самим собой и своей судьбой, готового жить или умереть, на усмотрение богов. Потом она увидела Пенната: их глаза встретились, и сердце ее встрепенулось в груди.

Он улыбнулся, а потом подмигнул ей.

Двое римлян дошли до баррикады. Товарищи протянули руки, чтобы принять у них сосуды и помочь им взобраться. Дорсон вскарабкался на вершину завала и глянул через плечо.

– Глупые галлы, – пробормотал он. – Лучники! У вас есть возможность прикончить нескольких из этих глупцов. Цельтесь и стреляйте сразу, пока они не успели убежать!

Стрелы со свистом взлетели в воздух, а вслед за ними послышались пронзительные крики и топот разбегавшихся в панике дикарей. Дорсон быстро отвел Пинарию от баррикады и пылко сказал:

– Твое благословение помогло мне, весталка. Я чувствовал, что ты, как за очагом, присматривала за нами на всем пути.

– Правда? Вы правда ощущали присутствие Весты?

Пинария перевела взгляд с Дорсона на Пенната.

– Веста не Веста, но что-то, должно быть, оберегало нас, – признался Пеннат. – Это было занятно. Галлов наше появление поразило. Они слетелись к нам со всех сторон, как мухи на навоз, но не то что напасть, даже приблизиться не решились. Ни один и не тявкнул!

Дорсон и Пеннат обменялись взглядами и порывисто обнялись, смеясь как двое мальчишек после удачной проказы. Пинарии очень хотелось присоединиться к их объятиям, особенно хотелось прижаться к Пеннату и чтобы он прижал ее к себе. Убедить себя в том, что он жив и дышит, почувствовать тепло его тела, коснуться его покрытой волосами груди, где между крепкими мускулами висел черный амулет… Подобные мысли смущали и пугали, она даже покраснела, но отделаться от них не могла.

Могло ли быть так, как сказал Дорсон? Могло ли и вправду случиться, чтобы Веста взяла под защиту обоих мужчин, несмотря на нечистые мысли Пинарии? Или Пеннат уцелел именно потому, что богини здесь не было, и она явится, чтобы наказать и оступившуюся весталку, и предмет ее желания?

Либо Веста знала о страсти Пинарии к рабу и одобряла это (мысль совершенно безумная!), либо Веста покинула Рим, может быть навсегда, и больше (сущее безумие!) не имеет власти над посвященной ей девственницей. И в том и в другом случае у нее нет больше причины сдерживать свои чувства. Понимание этого ошеломило ее. Почва ушла у нее из-под ног, и небеса разверзлись.

Она посмотрела на Пенната. Он посмотрел на нее. Их глаза говорили на тайном языке чувств, и девушка поняла, что он чувствует то же самое. В этот момент Пинария осознала, что пропала, и разразилась слезами. Люди, собравшиеся приветствовать Дорсона, решили, что это слезы радости и облегчения, и почтительно склонили головы при виде святой девственницы, столь глубоко тронутой очевидным свидетельством благоволения богов к народу Рима.

* * *

Возможностей уединиться у скучившихся на вершине защитников Капитолия было немного, но для оказавшейся среди них весталки даже здесь сумели создать особые условия. В то время как остальные спали все вместе в залах храмов и общественных зданий, а то и на улицах, Пинарии предоставили маленькую комнату при храме Юпитера.

Вход в комнату Пинарии находился позади храма, не на виду, но дверь не запиралась. Интересно, что именно Пеннат и предложил Дорсону установить с внутренней стороны двери запор, чтобы никто, даже случайно, не мог войти к весталке незваным. Поскольку Пеннат умел прилаживать такие замки, ему это и поручили.

– Какой ты умелый парень! – заметил Дорсон после того, как замок был установлен.

Однажды ночью в дверь Пинарии постучали.

Час был поздний, но она не спала и, встав с постели, сразу подошла к двери. Не спрашивая, кто там, девушка открыла дверь и увидела плечи и голову юного раба в свете луны. Первой ее мыслью было, что он, наверное, сошел с ума, если пришел к ней такой ясной ночью, когда все залито светом луны и каждое движение бросается в глаза. Что, если его заметили?

В следующий миг он вошел внутрь, закрыв за собой дверь, а спустя еще миг уже обнимал ее и прижимал к себе. Пинария первая припала к его губам. До сего раза она никогда не целовалась с мужчиной, и ей казалось, что в поцелуе слились не только их губы, но и дыхание, и сердцебиение.

Весталки не привыкли обнажаться даже среди себе подобных, но он стремился к ее наготе, и она позволила ему раздеть себя, а потом помогла ему снять тунику: ей не хотелось, чтобы оставалось хоть малейшее подозрение в том, что сейчас что-то делается против ее воли, а не по ее горячему желанию.

Разумеется, даже в своей невинности девушка кое-что знала об акте плотского соития, но и представить себе не могла, что за ощущения сопровождают проникновение твердой мужской плоти в ее тело. Правда, поначалу она почувствовала боль, но эта боль была ничем по сравнению с последовавшим за ней восхитительным наслаждением, высшего пика которого они, слившись в гармонии, достигли одновременно. Волна божественного экстаза прокатилась по всему ее телу.

Дело было сделано, и пути назад не было.