Рим. Роман о древнем городе - Стивен Сейлор

Они мчались по тропе, которая должна была привести к вершине Капитолия, тем самым путем, которым каждая триумфальная процессия добиралась до храма Юпитера. Опустошенная печалью, парализованная ужасом, Пинария совершенно выбилась из сил, однако стараниями Пенната, который тащил ее, она чуть ли не летела по петляющей тропе. Должно быть, подумала девушка, у раба, в соответствии с его именем, и вправду есть крылья, иначе как бы он мог заставлять ее двигаться, когда ноги не повинуются и воля исчерпана?

Капитолий благодаря крутизне склонов всегда представлял собой естественную крепость, самую защищенную из всех Семи холмов. А поскольку на нем из поколения в поколение возводили множество монументальных строений, соединявшихся арками и стенами, к естественным добавились и рукотворные оборонительные сооружения. Нашедшим прибежище на вершине холма людям оставалось лишь завалить камнями и галькой некоторые проходы, чтобы превратить Капитолий в настоящую цитадель. Этим они и занимались, когда Пеннат и Пинария добрались до вершины.

В перекрывавшем проход завале из камней и бревен еще оставалась узкая брешь, в которой стоял человек, махал руками и громко звал беглецов.

– Скорее сюда! Галлы гонятся за вами!

Еще один римлянин появился над завалом, поднял лук и выпустил стрелу, едва не снявшую с Пинарии скальп. Позади, так близко, что девушка содрогнулась, раздался крик ярости и боли. Преследователи буквально дышали им в спину.

Пеннат нырнул в брешь и протащил за собой весталку. В узком проходе она расцарапала о торчавший обломок дерева плечо, но, главное, оказалась внутри. Одни римляне бросились заваливать проем, другие снова взялись за луки. Потом один стрелок издал торжествующий крик:

– Улепетывают! Один получил от меня стрелу в глаз, другой – в плечо. Даже такие громилы поджимают хвосты и удирают, стоит только дать им настоящий отпор.

Лучник спрыгнул с баррикады, гремя доспехами. Он снял шлем, явив взору Пинарии гладко выбритое лицо, яркие зеленые глаза и копну черных волос. Расправил широкие плечи, выпрямился и звучно представился:

– Гай Фабий Дорсон. – Похоже, звучание собственного имени доставляло ему удовольствие, но эффект получился почти комическим. – Да ты никак весталка? – спросил лучник, взглянув на ее одеяние.

– Меня зовут Пинария, – сказала девушка, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

– А это что? – Дорсон уставился на ее плечо, где платье порвалось и на бледной коже выделялась заметная ссадина, окруженная разводами крови. Он отвел взгляд, сознавая святость ее тела. – Как могло такое произойти? Раб должен был обращаться с тобой очень бережно! Если его нужно наказать…

– Не говори глупостей, – возразила Пинария. – Эта ранка пустяк, а раб спас мне жизнь.

Она прикрыла царапину рукой, поморщилась от боли и посмотрела на Пенната. Может быть, он не был так красив, как ей сперва показалось, и рядом с Гаем Фабием Дорсоном он выглядел слегка нелепо, с плохо подстриженными волосами и обносившейся одеждой. И тем не менее, когда он улыбнулся ей – какая наглость со стороны раба! – она не смогла удержаться от ответной улыбки. А потому покраснела и опустила глаза.

* * *

– Если бы у тебя действительно были крылья, ты мог бы улететь отсюда, – сказала Пинария. – Если бы только…

Она стояла позади парапета на Капитолии, выходившего на Форум и окружавшие его холмы. С прихода галлов прошло уже немало дней, и вид Рима, захваченного дикарями, стал привычным. Правда, в последнее время осажденные на вершине Капитолия римляне все реже слышали крики беспомощных граждан, которых галлы вытаскивали из укрытий и подвергали насилию и пыткам. Кому-то из скрывавшихся посчастливилось добраться до Капитолия, большинство же галлы отловили и истребили. Тем не менее нападения галлов на город продолжались день за днем. Ограбив чей-нибудь дом, они часто поджигали его, чтобы получить удовольствие от разрушения или чтобы позлить римлян, наблюдавших за этим с Капитолия. Вот и сегодня над городом поднимались огромные клубы дыма, который образовывал над холмами серую пелену, скрывавшую летнее солнце и превращавшую полдень в сумерки.

Горстка защитников Рима по-прежнему находилась на вершине Капитолия. Гай Фабий Дорсон настоял на том, чтобы они считали себя именно защитниками, а не пленниками, ибо они – римляне и находятся на римской земле. Недостатка в съестных припасах и питье пока не было. В первые дни оккупации они укрепляли свои оборонительные сооружения – воздвигали частоколы и даже обтесывали некоторые склоны холма, чтобы сделать их более крутыми. Караульные несли дозор день и ночь, и потому их позиция оставалась по-настоящему неприступной. Она была неприступна для врага, но не для отчаяния – ведь у них на глазах дом за домом уничтожали их родной город. Они не имели никакой связи с теми, кому удалось бежать, и, главное, имели все основания полагать, что боги отвернулись от них. Все это повергало в уныние, не покидавшее их ни днем ни ночью. Если бы только у кого-то имелись крылья, он мог бы улететь…

Пеннат, находившийся рядом с ней, улыбнулся. Он всегда улыбался, хотя их положение к тому не располагало. Этот парень не походил решительно ни на кого из тех, что Пинария знала раньше. Рабы, если она вообще обращала на них внимание, держались подобострастно и стремились не попадаться на глаза. Свободные люди, видя в ней весталку, проявляли почтительность, хотя многие испытывали неловкость. В Пеннате ничего такого не было. Он все время шутил, к обстоятельствам, в которых они оказались, относился с удивительной легкостью, а ее высокий статус, казалось, ничего для него не значил. Похоже, он был начисто лишен благочестия, а то и религиозной веры вообще: с его языка частенько срывались высказывания, близкие к святотатству. Этот раб не оскорблял богов, он просто не признавал их существования.

Пинария никогда не встречала подобного человека и даже не представляла себе, что таковой может существовать. Казалось, не было ничего такого, о чем Пеннат побоялся бы с ней заговорить.

Порой казалось, что он заигрывает с ней, но тут ей, по причине неопытности в подобных делах, судить было трудно. Вот окажись рядом Фослия, Пинарии было бы с кем поговорить о необычных ощущениях, которые пробуждал в ней этот необычный раб.

– К добру или к худу, – сказал Пеннат, – но, несмотря на мое имя, крыльев у меня нет да никогда и не было. Я тебе разве не рассказывал, откуда у меня взялось такое прозвище?

Пинария покачала головой.

– Мне дал его мой господин, когда я был младенцем. Моя мать была его рабыней.

– А твой отец?

Пеннат пожал плечами:

– Я его никогда не знал. Но насколько могу судить, сам старый господин тут и постарался.

Пинария покраснела. Пеннат щелкнул языком.

– Правда, что весталкам ничего не говорят насчет продолжения рода и всего, что с этим связано? Ну конечно нет. К какой практической цели может весталка применить такие познания?

Пинария покраснела еще больше.

– Пеннат! Я помолюсь Весте, чтобы ты вел себя более почтительно по отношению к ее жрицам.

– А к чему беспокоиться? Я всего лишь раб. Сдается мне, твоя богиня интересуется мною ничуть не больше, чем я ею.

Пинария вздохнула, раздосадованная.

– Ты начал говорить о том, откуда взялось твое имя.

– А, так это из-за висюльки, которую я ношу. Как видишь, у этой штуковины есть крылышки. Моя мать носила этот амулет, и он вроде как помог ей при родах, но потом она решила отдать его мне. Повесила на мою шею после того, как я родился. Зрение у старого хозяина было плохим, и единственное, что он мог сказать об этом талисмане, так это то, что у него есть крылышки, и потому назвал меня Пеннат – «Крылатый». Матушка умерла, когда я был совсем маленьким, и ее подарок – это все, что у меня от нее осталось.

Пинария устремила взгляд на черный предмет, покоившийся в ложбинке груди Пенната (его туника имела такой низкий вырез, что талисман постоянно находился на виду). Не в первый раз девушка отметила крепкие грудные мышцы и золотые волоски на загорелой коже.

– Из чего сделан этот амулет?

Юноша улыбнулся как-то странно, словно какой-то знакомой шутке.

– А как тебе кажется?

Пинария пожала плечами:

– Свинец?

Он хмыкнул и кивнул.

– А какой хозяин подумает забирать у раба никчемную свинцовую висюльку? Вот будь эта штука из какого-нибудь драгоценного металла – серебра или золота, – любой хозяин забрал бы ее себе, чтобы носить или продать. Даже мой добрый, снисходительный и слегка глуповатый старый господин вполне мог бы так поступить.

– Наверное, – пробормотала Пинария, редко задумывавшаяся о жизни рабов и о проблемах и унижениях, с которыми они сталкивались.

Мир таков, каким его создали боги, и многое в его устройстве кажется само собой разумеющимся и не вызывает вопросов. Но если есть такой человек, как Пеннат, который, судя по всему, не верит в богов, то сколь же иным должен представляться ему мир и живущие в нем люди…