Реми-отступник (СИ) - Твист Оливер

— Все в порядке Эйфи, — прохрипел Реми, пытаясь улыбнуться. — Мне пора. Проводи меня немного, хорошо.

Не отнимая от груди одной руки, он нашел, не глядя, другой рукой ее хрупкое плечо и тяжело оперся на него. Постоял, немного пошатываясь, сделал несколько неуверенных шагов и тут почувствовал, как Джой, подставив свое плечо, поддержал его. На влажные от пота виски Реми легли прохладные и невесомые ладони Королевы мьюми, на кончиках пальцев которой плясали голубые огоньки. Они окутали сиянием его грудь, облегчая боль и, Реми смог перевести дух, прошептав едва слышно: «Прощай прекрасная Королева Юта. Благодарю тебя за все.»

Она коснулась поцелуем его лба и быстро отвернулась, скрывая заблестевшие на глазах слезы. Реми кивнул Джою и повернулся к Эйфории, не сводившей с него встревоженных глаз.

— Что это значит, Реми, — спросила она голосом дрожавшим от волнения и недоброго предчувствия. — Я не понимаю… Если тебе нужно уйти, я пойду с тобой. Все равно куда. Я ни за что здесь не останусь без тебя.

— Эйфи, милая, — он взял ее за руку и повел за собой, тихонько присвистнув. На его зов отозвалась негромким ржанием одна из гнедых кобылок, звонко зацокав по камням копытами вслед за ними. Какое-то время они шли молча в обратную от границы Края Воронов сторону. Вот скрылись за поворотом фигуры Джоя и Юты, которые смотрели им вслед, застыв на месте, думая каждый о своем. Эйфория шла молча, чувствуя жар его руки, она боялась заговорить, боялась услышать то, что может сказать Реми, и сердце ее замирало в предчувствии беды. Наконец, Реми остановился у невысокого чахлого дерева с тонким, причудливо искривленным стволом, корни которого кое-как находили себе пропитание в скудной почве горного перевала. Мелкие, круглые листья его едва заметно трепетали, хотя воздух был неподвижен и тих. Реми посмотрел на девушку долгим, затуманенным взглядом, произнес негромко:

— Эйфи, послушай меня, пожалуйста, и сделай так как я прошу. Хорошо?

— О чем ты хочешь меня попросить? — сказала она голосом полным тревоги.

Он помолчал, предвидя непростой, мучительный для них обоих разговор, потом сказал, придав голосу безмятежность, которой совсем не чувствовал:

— Мне нужно сейчас уйти. Вернуться к воронам, чтобы отдать им кое-что и освободиться окончательно. Мы так условились. Понимаешь? И тогда, они больше не станут преследовать тебя, а я смогу стать по настоящему свободным.

Он с надеждой взглянул ей в лицо, но Эйфи отрицательно помотала головой, на лице ее отразились тревога и страх. Она пристально заглянула ему в глаза:

— Я пойду с тобой. Не оставляй меня, пожалуйста.

Реми уловил в ее голосе знакомые упрямые нотки и вздохнул:

— Нет, Эйфи, тебе нельзя возвращаться. Тогда все окончательно погибнет. Я должен прийти один. Ты побудешь пока у мьюми, вместе с Джоем. Ты должна отпустить меня Эйфория, иначе они никогда не оставят меня в покое.

— Реми! — на глазах Эйфории показались слезы, а голос дрогнул. — Пожалуйста, не оставляй меня. Не уходи, прошу тебя, я не вынесу нашей разлуки. Да, я боюсь воронов, но еще больше я боюсь, что потеряю тебя. И лучше я пойду с тобой обратно, чем буду в безопасности, но без тебя. Ты говоришь, что это даст тебе свободу, но почему-то у меня так тяжко стало на душе. Я не хочу, чтоб ты к ним возвращался. Не делай этого, пожалуйста. Ведь мы могли бы убежать от них, укрыться где-нибудь с тобой. Быть только вдвоем, чтобы никто нас не нашел.

— Нет, Эйфи, милая. Пойми, я не хочу, чтобы мы повторили судьбу моих родителей. Вороны, они найдут нас рано или поздно, где бы мы не укрылись, как бы далеко не убежали. Поэтому не удерживай меня.

— Мы будем очень осторожны. Реми, прошу тебя!

— Нет, Эйфи. Не проси. Они придут, когда мы будем счастливы и спокойны, когда поверим, что все плохое уже позади, а впереди только долгая жизнь и счастье, и наша любовь. Это вороны, и они умеют ждать. Они терпеливы, Эйфи, и не знают милосердия и жалости. И я дал клятву, которую нельзя нарушить, иначе проклятие погубит многих, а моя кровь будет сжигать меня заживо, обратившись в яд. Прости. — Он прикоснулся к ее волосам рукой, перебирая пальцами густые, медные пряди, ладонью вытер слезы, беззвучно бегущие по ее щекам, прикоснулся губами к ее глазам, поцеловав мокрые, дрожащие ресницы. И всматривался в ее лицо и не мог насмотреться, стараясь удержать до конца в памяти каждую его черточку, каждую золотую веснушку. — Ты помнишь, как я учил тебя вороньему языку, и ты спросила, как будет звучать на нем «любимая».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Эйфи кивнула:

— И ты сказал, что нет такого слова.

— Мне кажется, теперь я знаю, как оно звучит. И это слово ты, Эйфория. Только с тобой я узнал, что это значит по-настоящему жить, только с тобой одиночество перестало грызть мое сердце…

— Если ты меня любишь, Реми, то не оставляй или позволь следовать за тобой.

— Я люблю тебя, Эйфория. И поэтому хочу, чтобы ты жила, чтобы ты была счастлива, чтобы ничто не угрожало тебе больше. А для этого мне нужно исполнить клятву. Не плачь, прошу тебя.

— Тогда возвращайся поскорее, — произнесла она, не скрывая своих слез. И настойчиво спросила, стараясь заглянуть ему в глаза. — Ты ведь вернешь, Реми? Пообещай мне, что вернешься.

Вместо ответа он снял с шеи тонкую цепочку с небольшой золотой пластиной и бережно надел ее на Эйфи. Цепочка была теплая, словно живая:

— Пусть она будет у тебя до моего возвращения. Только пообещай, что сделаешь как я тебя прошу.

— Я сохраню ее, ты только возвращайся поскорее, — сказала Эйфория и коснулась рукой испещренного письменами прямоугольника, потом спросила с внезапно вспыхнувшим любопытством:

— Ты так и не смог прочесть, что здесь написано? Какое-то заклинание или слова силы?

— Я не прочел, — ответил он. — Я вспомнил, всплыло вдруг в памяти, что видел ее в детстве. Это не заклинание, просто стихи. Хотя, возможно, они имеют какую-то силу, какое-то значение. И если это так, то пусть они хранят тебя, Эйфория, на путях твоей жизни.

— Прочти мне их, — попросила она.

Реми закрыл глаза и произнес немного нараспев:

— Тепло наших тел — это то, что заставляет нас теснее прижиматься друг к другу в холоде осенних ночей. Жар наших сердец — это то, что не дает остыть теплу наших тел.

Закончив говорить Реми открыл ярко заблестевшие глаза, привлек к себе Эйфорию, крепко обнял и поцеловал. И этот его прощальный поцелуй не был похож на те другие, прежние. В нем не было ни страсти, ни упоения, лишь горькая, обжигающая нежность и печаль, соленая от слез. Потом он, не оглядываясь, быстро пошел прочь. Ухватив за узду кобылку, потрусившую за ним вслед, вскочил в седло и пришпорил ее.

— Я буду ждать тебя, Реми, — крикнула Эйфория, но ответом ей был затихающий стук копыт.

Глава 35 Белая птица

Давно стих в ночи стук копыт резвой гнедой лошади, что унесла Реми прочь, а Эйфория все стояла и стояла, замерев в черной тени кривого деревца, не в силах сдвинуться с места. Сердце ее разрывалось от боли, едва обретя друг друга, они вновь расстались, и Эйфория в глубине души предчувствовала непоправимое, но и разум ее, и сердце не хотели принимать этого. Она сильно прикусила зубами большой палец, чтобы не разрыдаться, потому что боялась, что, начав плакать, не сможет остановиться. «Нет-нет, — подумала она, — я не должна, я не буду лить сейчас слезы, будто оплакивая его. Это невозможно, чтобы он не вернулся. Никак невозможно.»

— Я буду ждать тебя, Реми, — прошептала она. — Обязательно возвращайся.

Послышались шаги и на плечо ей участливо легла знакомая рука, осторожно пожала.

— Пойдем, Эйфи, — сказал Джой. — Нам нужно двигаться дальше…

… Рассвет озарил верхушки далеких гор нежным, розовым светом, расплескав по их заснеженным склонам золото нового дня. Огненный диск солнца едва показался над горизонтом, когда Реми вновь очутился в густой, мрачной тени Колдовского бора, где под кронами вековых дубов-великанов еще царила ночь, угрюмо поглядывая из-под тронутых старческой, осенней желтизной листьев на неумолимо светлеющее небо. Недалеко от места, назначенного скаргом, он спешился и отпустил уставшую кобылку, перед этим заботливо обтерев ей пучком травы взмыленные бока, потрепал по густой, спутанной гриве, обнял и на мгновение прижался лбом к теплой, упругой шее. Потом звучно хлопнул ее ладонью по крупу и воскликнул, прогоняя: