Убийство в теологическом колледже - Филлис Джеймс

– То есть вы с мистером Дэлглишем обсуждали, что мне следует или не следует делать? Отец, мне кажется, такие вопросы должны решаться между нами.

Отец Себастьян на секунду склонил голову, а потом посмотрел девушке в глаза:

– Я прошу прощения, Эмма. Я выразился бестакт-но. Все не совсем так. Я предположил, что вы захотите уехать.

– Но почему? Почему вы так решили?

– Дитя мое, убийца среди нас. Нужно смотреть правде в глаза. Мне было бы легче, если бы вас здесь не было. Я знаю, нет причин предполагать, что кто-либо из нас находится в опасности, но сейчас у нас неспокойно, и это неподходящее место и для вас, и для всех.

– Но это не означает, что я хочу уехать. – Голос Эммы прозвучал уже мягче. – Вы говорили, что колледж должен продолжать обычную жизнь как можно дольше. Я думала, что останусь и проведу три семинара. Не понимаю, при чем здесь полиция.

– Полиция тут ни при чем, Эмма. Я обратился к Дэлглишу, потому что понял: нам с вами все равно придется поговорить, а до того стоит выяснить, позволительно ли кому-то из нас вообще уезжать. Иначе бессмысленно было бы обсуждать ваши желания. Простите мою нетактичность. Мы все в некоторой степени заложники своего воспитания. Боюсь, я инстинктивно пытаюсь запихнуть всех женщин и детей в спасательную шлюпку. – Он улыбнулся и добавил: – На эту привычку все время жаловалась моя жена.

– А как же миссис Пилбим и Карен Сертис? – поинтересовалась Эмма. – Они тоже уезжают?

Он помедлил и страдальчески улыбнулся.

– Ну же, отец, – Эмма даже смогла рассмеяться, – вы же не хотите сказать, что с ними все будет в порядке, потому что у них есть мужчины, которые их защитят!

– Нет, я не собираюсь усугублять свой проступок. Мисс Сертис сообщила полиции, что намеревается остаться с братом, пока не арестуют подозреваемого. Вероятно, она пробудет здесь какое-то время. И мне кажется, что в данном случае защитником выступит она. Миссис Пилбим я предложил съездить в гости к одному из своих женатых сыновей, на что она сурово поинтересовалась, кто в таком случае будет готовить еду.

Эмму смутила неприятная мысль.

– Простите мою резкость, наверное, я вела себя как эгоистка, – сказала она. – Если вам будет спокойнее – если будет спокойнее всем, – тогда, конечно, я уеду. Я не хотела доставлять неудобства или прибавлять вам забот. Я просто думала о том, что хочу сама.

– В таком случае оставайтесь, прошу вас. Ваше присутствие, особенно в последующие три дня, может, и прибавит мне забот, но оно, безусловно, успокоит и ободрит нас. Вы всегда положительно на нас влияли, Эмма. Вы и сейчас нам нужны.

Они снова встретились взглядами, и девушка без всякого сомнения прочла в глазах священника дружелюбие и облегчение. Эмма опустила веки, понимая, что в ее взгляде директор мог распознать менее приятную эмоцию – жалость. Он уже не молод, подумала она, и вся ситуация для него ужасна; возможно, это конец всему, над чем он работал и что любил.

17

Обед в колледже Святого Ансельма проходил несколько проще, чем ужин, и состоял обычно из супа, нескольких салатов, холодного мяса и какого-нибудь вегетарианского горячего блюда. Как и во время ужина, все по большей части ели молча.

Но сегодня возможность молчать лишь обрадовала Эмму; как ей показалось, это обрадовало и всех присутствовавших.

Когда все собирались вместе, молчание казалось единственно возможной реакцией на случившееся, ведь гротескный ужас этой трагедии был столь же неописуем в словах, сколь и недоступен пониманию.

Молчание в Святом Ансельме всегда было не просто отсутствием речи, а благословением, и теперь оно придало трапезе легкий оттенок нормальности. Конечно, съели не много и даже супницы отставили в сторонку наполовину полными, а бледная миссис Пилбим ходила между собравшимися словно механическая кукла.

Эмма хотела вернуться к себе в комнаты и поработать, но поняла, что сосредоточиться ей не под силу. Повинуясь необъяснимому вначале порыву, она решила проверить, нет ли Джорджа Грегори в коттедже Святого Луки. Она не всегда заставала его во время своих визитов, но когда это удавалось, они с удовольствием общались, при этом никогда не переступая границ. Сейчас ей нужно было поговорить с тем, кто не принадлежал к колледжу; с тем, с кем не нужно было взвешивать каждое слово. Ей стало бы легче, если бы она смогла обсудить убийство с человеком, который, по всей вероятности, считает произошедшее не личной трагедией, а загадочным событием.

Грегори оказался дома. Дверь в коттедж Святого Луки была нараспашку, и еще на подступах она услышала, что хозяин наслаждается Генделем. Она узнала запись – у нее была такая же, – контртенор Джеймс Боумэн исполнял арию из оперы Генделя «Ксеркс». Изысканной красоты и чистоты голос разносился над мысом. Она подождала, пока закончится музыка, но не успела поднять руку, чтобы постучать, как Грегори уже крикнул «входи». Через кабинет, в котором аккуратно были расставлены книги, она прошла в застекленную пристройку. Хозяин пил кофе, и богатый аромат наполнял всю комнату. В колледже она не стала дожидаться кофе, но когда Грегори предложил принести вторую чашку, не отказалась. Он придвинул маленький столик к плетеному креслу, девушка села, откинулась и неожиданно почувствовала, что сделала правильный выбор.

В голове у нее не было каких-то конкретных идей, но кое-что спросить хотелось. Она смотрела, как он наливает кофе. Эспаньолка придавала слегка зловещий, мефистофельский вид лицу, которое она всегда считала больше интересным, чем привлекательным. Седеющие волосы свисали с покатого лба столь правильными волнами, что выглядели так, словно тут постарались термобигуди. Глаза под тонкими веками обозревали мир с веселым или ироничным презрением. Этот мужчина за собой следил. Она знала, что он бегает и плавает каждый день, за исключением самых холодных месяцев в году. Когда он передавал ей чашку, девушка снова заметила дефект, который он никогда не пытался скрывать. Верхняя фаланга среднего пальца на левой руке была отрезана еще в юности – несчастный случай с топором. Он объяснил эти обстоятельства еще при первом знакомстве, и она поняла, что для него было важно подчеркнуть: это был несчастный случай, произошедший по его собственной вине, а не врожденный дефект. Ее удивило, что Грегори так ненавидел и так стремился объяснить уродство, которое явно не мешало ему жить. Но сочла это лишь проявлением чувства собственного достоинства.

– Я хочу, – начала она, – с тобой кое о чем посоветоваться – нет, не так – нужно кое-что обсудить.

– Признаться, польщен. А почему со мной? Разве не священник больше подойдет для этой цели?

– Отца Мартина волновать не хочется, а что скажет отец Себастьян, мне и так заранее известно – или кажется, что известно, хотя он способен удивлять.

– Но если дело касается морали, они в этом специалисты, – сказал Грегори.

– Думаю, да. Это вопрос морали. По крайней мере этики. Но не уверена, что мне нужен специалист. Как ты считаешь, насколько плотно нужно сотрудничать с полицией? Как много мы должны им рассказывать?

– Это и есть твоя проблема?

– Да, это и есть моя проблема.

– С этого момента поподробнее, – сказал он. – Ты хочешь, чтобы убийцу Крэмптона поймали? Такая постановка вопроса тебя не смущает? Ты же не считаешь, что при некоторых обстоятельствах убийце следует дать возможность уйти?

– Нет, это не про меня. Я хочу, чтобы переловили всех убийц. Не уверена, что с ними следует делать потом, но даже если кто-то им сочувствует – возможно, даже сострадает, – все равно пусть всех переловят.

– Но ты не хочешь принимать слишком активное участие в их поимке?

– Я не хочу, чтобы пострадали невиновные.

– А-а, – протянул он, – но тут ничем не поможешь. Даже Дэлглиш здесь бессилен. Это же расследование убийства: здесь всегда страдают невиновные. А кого конкретно ты имеешь в виду?

– Я лучше промолчу.

Повисло молчание, а потом она сказала:

– Не знаю, зачем я пристаю к тебе с разговорами. Наверное, я хотела обсудить это с кем-то, кто не принадлежит к колледжу.

– Ты пришла поговорить именно ко мне, – произнес он, – потому что я тебе безразличен. Ко мне как к мужчине ты ничего не испытываешь. Тебе спокойно: что бы мы друг другу ни наговорили, наших отношений это не изменит, поскольку их просто нет. По-твоему, я честный, невозмутимый, не дурак, и поэтому мне можно доверять. Так и есть. И ты к тому же не веришь, что я убил Крэмптона. Абсолютная правда: я этого не делал. В сущности, мне не было до него дела, когда он был жив, и еще меньше стало теперь, когда он мертв. Признаю, естественно, мне любопытно, кто же его убил, но этим все и ограничивается. Я бы хотел узнать, как он умер, но ты же мне не расскажешь, а я не стану специально нарываться на отказ. Хотя, конечно, я замешан. Мы все замешаны. И хотя Дэлглиш за мной еще не посылал, я не обманываюсь: это не потому, что я в конце его списка подозреваемых.