Маленькие Смерти - Дарья Беляева

Теперь все становится правильным — последний штрих нанесен, и картина закончена. Мы стоим у огня, в круге света, и я знаю, что самое страшное, что может случиться — случится, если огонь погаснет.

Я знаю — каким-то удивительным, шестым чувством, что сейчас рук разнимать нельзя и говорить нельзя. Мы там, где любой обряд бессловесен, а суть его в том, чтобы не дать божеству себя обмануть.

Я слышу, как по-животному болезненно воет Мильтон и вижу, что Морин и Мэнди удерживают его.

— Он здесь! Он здесь! Как болит голова, Господи! Сделай так, чтобы это прекратилось!

Грэйди Миллиган здесь — внутри нашего круга. Он божество, которое вынуждено нас оберегать. Но Грэйди Миллиган и снаружи — чокнувшийся мертвый каннибал и медиум, закопавший себя заживо, чтобы стать сильнее.

Я чувствую его присутствие внутри и снаружи, но знаю, что оборачиваться нельзя. Я слышу его шаги, слышу, дыхание Доминика, потому что самому Грэйди дышать не надо. Я знаю, что он позади, но не могу увидеть. Он прохаживается мимо меня, останавливается. Я чувствую дыхание Доминика на своей шее.

Папа смотрит на меня, и я знаю, что он имеет в виду. Не оборачивайся, Фрэнки, не оборачивайся, не смотри.

И я закрываю глаза.

Грэйди останавливается за моей спиной, я чувствую тепло, исходящее от тела Доминика и холод, исходящий от Грэйди.

— Здравствуй, Франциск, — говорит он. — Как твои дела, мой мальчик?

Голос принадлежит Доминику, но интонация — Грэйди.

Я чувствую, что говорить можно только с ним, но на него нельзя смотреть.

— Все хорошо, дедушка, спасибо, — отвечаю я вежливо, вспоминая, ощущения от его пальцев на горле. Грэйди наклоняется ко мне ближе, и я ощущаю его длинные, нечеловеческие зубы там, где бьется у меня на шее жилка. Я слышу перестук паучьих лапок, жужжание мух у него внутри.

Мне нестерпимо хочется увидеть его, но я знаю, что этого нельзя. Зубы у Грэйди острые, как иглы. Он говорит:

— Я знаю, чего ты хочешь, Франциск.

Я смотрю на огонь, который тоже — Грэйди. Чистая сила, готовая нам повиноваться, ждущая приказа.

— Ты хочешь жить. Как и все воскресшие, больше всего ты жаждешь жизни. Подумай только — каждый день до конца мира ты будешь просыпаться и знать, что ты продолжаешь жить. Чувствуешь, как вкусен воздух? Чувствуешь, как хороша ночь? Как ярок огонь? Мы похожи, Фрэнки. Мы оба любим жизнь.

Нет, думаю я. Тот, кто по-настоящему любит жизнь не станет делать с собой то, что сделал Грэйди.

И все-таки, все-таки — воздух сладок.

— Мне нужно согласие каждого, желание каждого — в противном случае у вас ничего не получится. Одно твое слово, Франциск, и я дам тебе целый мир. Ты же помнишь, как страшно умирать. Ты хочешь еще раз испытать это?

Удушье последней секунды, тоска и одиночество. Я вспоминаю их так ярко, что сладость воздуха становится нестерпимой.

— Я могу дать тебе вечную жизнь, Франциск. Мы с тобой можем гарантировать друг другу вечность, ты и я. У меня будет живой потомок, а у тебя — божество, оберегающее тебя от смерти. Всегда.

Зубы больше не касаются моей кожи, но я почти чувствую их на себе.

— Одно твое слово, Фрэнки, и тебя ждут миллионы лет на этой земле. Смотреть, как разбиваются и растут империи, чувствовать вкус, видеть солнце. За это можно многое отдать.

Он не совсем прав. За это можно отдать не многое, а почти все.

Грэйди касается пальцем моей шеи, и я чувствую его коготь там, где безустанно бьется жилка. Но вместо того, чтобы ощутить холод умирания и боль, которую причиняет нож, я чувствую все, что так люблю.

Запах книжек, которые только открываешь, запах лилий, запах свежей краски, запах бензина и запах дождя, вкус мороженого, мяса с кровью, картошки фри, холодного чая и каджунского аллигатора в томатном соусе, звук голоса Джона Оливера, шум машин, двигающихся по шоссе, мерный и помогающий заснуть, гул мотора моего собственного авто, пение птиц и шум прибоя, ощущение бумаги под пальцами, снега в волосах, гладкости стола в моем любимом кафе, вид Океана, огромного, как небо, вид неба осенью, низкого и мягкого, как вата, вид дождя из окна, вид горящего огня.

Все вещи, которые я так люблю — простые и такие нужные.

Вечно смотреть, как встает и ложится солнце, видеть, как меняется небо в течении года. А сколько еще есть всего, что я не узнал, не увидел, не ощутил. Целый мир, который меня ждет.

За это действительно можно отдать не многое, за это действительно можно отдать почти все.

И все-таки я знаю, чего Грэйди не дал мне ощутить. Он не дал мне ощутить химически-горький запах лекарств, исходящий от папы, и вкус кофе, который готовит Итэн, и звук голоса Мильтона, когда он рассказывает о войне, и ощущение от волос Мэнди, когда ее расчесываешь, и вид Ивви с ее синяками под глазами и сигаретой в зубах.

— Нет, — говорю я.

— Ты знаешь, от чего ты отказываешься?

— И знаю, ради чего я отказываюсь.

Глаз я не открываю, мне иррационально страшно. Но под веками вспыхивают карминово-красным сосуды, и я знаю — огонь разгорелся ярче.

Грэйди делает шаг к Ивви. Я слышу, что он шепчет ей. Я чувствую ее дрожь, чувствую ее короткие ногти, впившиеся мне в кожу.

Грэйди шепчет ей о том человеке, которого она убила. О том, что может воскресить его, поднять из могилы, как поднял меня. Это не сложно, если знать, как.

Я открываю один глаз, чтобы посмотреть на Ивви. Она стоит прямая, будто палку проглотила. Я вижу, как ей хочется сказать «да», и снять с себя крест убийцы, который она несет. Но она говорит:

— Нет.

Она готова расплакаться от того, что теряет. Но Ивви отказывается. Не потому, что не верит, а потому что выбирает.

Я глажу косточку на ее запястье большим пальцем, и она улыбается уголком губ. Грэйди не видно в темноте, будто он часть этой темноты. Я знаю, он еще в теле Доминика, и в то же время он не совсем Доминик. Я мог бы увидеть его, если бы обернулся, но этого делать нельзя. Костер разгорается еще ярче, и я чувствую движение Грэйди во тьме.

Морриган дергается, и я знаю, она почувствовала его присутствие. Ей хочется взять крест, но она не может разнять рук. Морриган молится. Я слышу:

— Прибежище мое и защита моя, Бог мой, на Которого я уповаю!

И может быть, Бог, что выше и сильнее Грэйди, защищает ее, а может Грэйди понимает, что от нее ничего не добиться, но он двигается дальше, я чувствую это.

С каждым отказом огонь горит ярче, набирает силу. Но я знаю, стоит кому-то согласиться — и он погаснет.

Что Грэйди шепчет Итэну, я не слышу. Итэн уже ничего не читает — колдовство вуду закончилось, язык культуры, которую мы использовали — закончился. Осталась первобытная обнаженность сил, с которыми мы имеем дело.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});