Первая вокруг света - Кристина Хойновская-Лискевич

Бланк как бланк. Каждая власть хотела, чтобы я что-нибудь вписывала и подписывала. Переписала корявыми буквами — после трудов перед входом в порт у меня болели руки — некоторые данные из паспорта, отдала бланк на моторку. Она уехала. Я, конечно, не поверила в сказочку о хлебе: чтобы привезли свежий хлеб в полночь, да еще полицейские? Начала убирать на палубе, потом повозилась немного в каюте. Пока лениво размышляла, съесть что-нибудь или сразу лезть в спальный мешок, услышала крик снаружи:

— «Мазурка», вылезай на палубу, привезли хлеб!

Мне подали прямо в руки буханку свежего душистого хлеба.

— Приятного аппетита и спокойной ночи. Счастливой стоянки в Дурбане.

Все же я сперва поела — хлеб был великолепный.

Дурбан

Гавань я осмотрела утром. Вместе с солнцем появился сильный северный ветер, которого я так ждала целую неделю, — догнал меня уже только в Дурбане.

Карантинный досмотр прошел формально: сотрудник ловко заполнил все бумажки, похвастался знанием нескольких польских слов и уехал. Остальных представителей власти обещал прислать уже в клуб. Сразу же явилась очередная моторка — «Пойнт яхт-клуб» приглашал на стоянку и предлагал буксировку. Приехавший на моторке рыжий человек объяснил, что сейчас у гостевого причала много народу, но для меня один из клубных коллег освободил буй. Через два-три дня для «Мазурки» найдут более удобное место. Стоять на собственном якоре яхтам не рекомендуется — по Дурбану гуляют сильные ветры, и для администрации порта нежелательны лишние хлопоты с дрейфующими судами. Будущее показало, что эти опасения имели основание: ветер со скоростью 30 узлов случался здесь ежедневно, а вечерние бури были еще сильнее. В предпоследний день года шторм силой 55 узлов вызвал наводнение, которое затопило несколько районов города и замусорило всю акваторию порта массой веток, кустов и пней.

Но первый день пребывания в Дурбане был прекрасен. Я пришвартовалась к одолженному бую между многочисленными яхтами, с удовольствием обнаружила, что в порту уже стояли «Спектрум», «Рамблер» и «Челленджер» — мои старые знакомые.

Пограничный и таможенный досмотры прошли без проблем. Я получила на подпись очередную кипу бланков и подробную инструкцию о дальнейших действиях. Оказалось, что управление порта желало видеть капитана каждой иностранной яхты лично с целью проведения соответствующего инструктажа относительно условий плавания. Полиция, со своей стороны, желала дать приют имеющемуся на яхтах оружию. Правда, это относилось к моей двустволке, но все равно мне надлежало явиться туда лично. Я начала с управления порта, посчитав, что полиция может подождать.

Управление порта в Дурбане располагается во внушительном здании. С папкой, набитой бумагами, я довольно долго добиралась до него пешком. По ошибке попала сначала в таможенное управление, которое, впрочем, явно обрадовалось: толстый таможенник сам отвел меня в нужную комнату.

В управлении порта ко мне отнеслись совершенно неформально. Капитан порта расспросил меня о пройденном пути, о яхте, а затем попросил описать трассу, которой я собиралась плыть дальше. Похвалил за намерение обойти Африку на расстоянии, по крайней мере, 100 миль и попасть прямо в Кейптаун. После этого ознакомил меня со статистическими данными, касающимися выбранной мной трассы, в частности с количеством зарегистрированных суперволн высотой в несколько этажей, скоростью течений на отдельных участках, количеством поврежденных и погибших яхт и судов. Он не запугивал меня и не пытался внушить мне, что я совершаю что-то необыкновенное. Просто речь шла о разработке такого варианта трассы, который гарантировал бы безопасное и эффективное плавание яхте определенной величины и с данным экипажем. Морские консультации давались всем экипажам. Пренебрежение добрыми советами уже кончилось для нескольких яхт большими неприятностями. Особой заботой окружали в Дурбане одиночных яхтсменов, и это было очевидно из разговора с капитаном порта. Вероятно, поэтому сразу после моего выхода из Дурбана все береговые станции стали передавать навигационное предупреждение о польской яхте с одиночной яхтсменкой на борту с просьбой обращать внимание на это судно. Вслед за штормовым предупреждением и другими предполагаемыми катаклизмами трижды в сутки мною пугали всех в эфире на 1000-мильной трассе. Поскольку сообщались точные размеры яхты и номер на парусе, многие суда явно уступали мне дорогу, были и такие, которые подходили и спрашивали, все ли у меня в порядке.

Вторым срочным делом была передача в распоряжение полиции оружия. Взяв двустволку под мышку, я переправилась речным трамваем на берег. Оружие следовало сдать на железнодорожном посту, так как административно порт подчинялся железной дороге. Бродить по путям, разыскивая этот пост, было опасно, и я направилась в центр метрополии в надежде, что тут полицейский найдется сам. Обнаружила его за первым же углом. Его любезность была прямо пропорциональна величине предмета, который я тащила. Он заботливо объяснил, что я могу не затруднять себя и не искать железнодорожный пост, так как главная городская комендатура расположена рядом. Даже проводил меня туда, чтобы я не заблудилась.

Однако здесь я не произвела такого большого впечатления. Вероятно, там было и другое оружие. Дежурный офицер передал меня в распоряжение молодой панны. Вместе со мной и двустволкой панна заперлась в кабинете и принялась за дело. Была, очевидно, на стажировке, так как дело двигалось медленно. Сперва долго размышляла, как записать принесенный мною предмет. Просмотрела каталог смертоносного оружия, потом отправилась к начальнику, оставив меня в кабинете с кипой совершенно секретных документов на столе. Начальник распорядился считать мазуркино оружие винтовкой. Одну проблему мы решили. После этого панна попросила разрешение на оружие. Оно осталось на яхте, возвращаться мне не хотелось, и я заявила, что в Польше разрешение не требуется. Панна с удивлением покачала головкой и неуверенно попросила паспорт, ожидая, очевидно, очередного заявления от меня. Но паспорт был со мной, панна раскрыла его, посмотрела и опять удивилась:

— Оказывается, ты белая. Ты такая загорелая, что я думала… Прошу прощения.

Я утешила ее, сказав, что не сержусь, тем более, что белая я до противности, причем с рождения. В атмосфере взаимопонимания она записала меня и двустволку и выдала кусочек бумаги, но с печатью. Заверила, что забрать смертоносное оружие я могу в любой момент.

В конце пребывания в Дурбане, за день до выхода, я явилась в комендатуру забрать свое оружие. Был канун Нового года, что явно чувствовалось по неделовой обстановке. Меня шутливо встретил веселенький дежурный, однако бумажка с правильной печатью и записью в толстой книге сделали его серьезным.