Не жди моих слез - Наталья Калинина

Мой новый покровитель как-то пригласил меня в ресторан, подпоил, похвалил и признался, что я ему очень нравлюсь как женщина. Правда, он не собирается разводиться со своей женой, но готов обеспечить мне как творческую, так и материальную поддержку. Он не требовал от меня немедленного ответа — он дал мне время на размышления. А тут, как назло, очередное вмешательство судьбы: Галя влюбилась, и я в некотором роде стала для нее обузой, из-за троек меня лишили стипендии, не было зимнего пальто и сапог — ничего у меня не было, кроме перелицованных юбок и грубошерстных, ручной маминой вязки, кофт. А ведь меня всегда так угнетала бедность…

Я не возненавидела себя, когда стала любовницей того покровителя, наоборот, почувствовала себя гораздо лучше в беличьей шубе и английских шерстяных колготках. Вдобавок ко всему у меня появился свой уютный уголок: однокомнатная, отлично обставленная квартира с письменным столом и пишущей машинкой. Со временем я научилась отделять себя прежнюю от себя настоящей. Как ни странно, обе прекрасно между собой уживались, хоть и поклонялись, можно сказать, диаметрально противоположным идеалам.

Галя порадовалась за меня, но попросила звонить ей и чистосердечно обо всем рассказывать. Мудрая Галя! Скоро я забеременела, мой покровитель, узнав об этом, очень обрадовался и заявил: если я рожу ему нормального здорового ребенка, разведется с прежней женой и женится на мне. Галя забрала меня к себе под свое широкое крыло, потому что разъяренная жена жаждала мести. Я была уже с огромным пузом и вся в коричневых пятнах, когда Стаська разыскала меня в институте и попросила, очень настойчиво и ласково, быть свидетельницей при регистрации ее брака.

Я была уверена, что она выходит замуж за Митю, хоть мне никто не говорил об этом, она сама — тоже. Я изо всех сил гнала от себя эту уверенность. «Стаська наверняка бы похвалилась, будь женихом Митя», — приводила я себе один и тот же аргумент. Я пыталась представить себе Стаськиного будущего мужа солидным респектабельным дядей — ведь его, убеждала я себя, выбрала Нинель.

Я не стала что-либо подправлять в своей безнадежно испорченной внешности — заплела волосы в косу, надела широченный размахай, правда, французский. Со стороны вряд ли кто-то мог заподозрить, что мы с Митей когда-то были…

Нет, мы не отлюбили свое. Я поняла это, едва увидела Митю.

Галя снова пришла мне на помощь: всю ночь утешала, увещевала, бранила, ревела вместе со мной.

— Эка дура — родишь, еще красивей станешь. А для Мити твоего это замечательный урок. Теперь он еще сильней тебя захочет. У вас будет лучше, чем было раньше, поверь мне…

Галя оказалась не права — с Митей у нас больше никогда не было ни радости, ни счастья. Зато было много боли.

Совет № 5

С ЭТИМИ МОЖНО СОХРАНИТЬ ДРУЖБУ

Сперва долго не соединялось, вернее, ты слушал мои «але» с таким же трепетом (если это не так — позволь мне остаться в неведении), как два года назад. Только теперь тебе этот трепет нужно было во что бы то ни стало скрыть. Итак, после третьего моего «але» ты назвал меня по имени. Не своим голосом, хоть я и узнала тебя в самую первую долю мига. Быстрее, чем успел сработать разум.

— Ты знаешь, что у меня был инфаркт?

— ?

— Врачи уложили на две недели в больницу.

— А теперь как… с сердцем? — спрашиваю тихо, но почти не испуганно — то ли не поверила, то ли не успела испугаться.

— Ну, в общем-то, это был не инфаркт, а предынфарктное состояние.

Почувствовал, наверное, что палку можно перегнуть, а то и вовсе сломать.

— Я ничего не знала, — начинаю оправдываться я. — Торчала безвыездно на даче. Откуда я могла узнать?

— Я, между прочим, тебе звонил.

Пауза. Ты ждешь, что я дрогнувшим голосом начну расспрашивать тебя о здоровье. Я жду (конечно же, жду — что толку врать самой себе?), что ты скажешь хоть одно слово, напоминавшее о былом. Но так уж повелось, что ни ты, ни я не делаем того, чего ждем друг от друга.

— Как дела? — спрашиваю принужденно.

— Дела? — Последний твой слог звенит на той самой высокой ноте, на какой звучали два года назад все наши телефонные диалоги. — Дела идут неплохо. Слушай, приезжай на премьеру моей новой пьесы. Послезавтра. Если не сможешь, через неделю будет еще спектакль. Артисты великолепные — все звезды.

Подруга, которая старше меня, уверяет, что мужчины много толкуют о своих делах только потому, что считают недостойным говорить все время о любви. И еще — чтобы, не дай Бог, не избаловать женщину. Но ведь вначале они говорят о ней даже больше, чем мы. Правда, в основном в постели.

— Поздравляю. Наконец.

Говорю это без особой радости — и тут же понимаю почему: все радости позади.

— Приедешь? Я… — щелкает в трубке, — приглашаю всех друзей.

Если бы ты сказал: «Я тебя встречу», вероятно, я бы не смогла выговорить это «нет», похожее на монотонный скрип раскачиваемой непогодой одинокой форточки в сад.

— Почему?

С плохо скрытым разочарованием, а больше недоверчиво.

— Работаю. С трудом вошла в ритм. Прерваться — смерти подобно.

Звучит напыщенно, но суть верна. Потому если ты и обижаешься, то слегка. Для тебя работа — святое.

— Очень жаль.

Не искренне и не официально. Так — никак. Интересно, а если сказать тебе — о чем угодно, но с прежней интонацией? Сказать, что ли?

— Але, але, ты куда-то пропадаешь.

— Связь, как… в девятнадцатом веке. Послушай…

— Да?

С интересом, который не успел скрыть.

— А… как поживает Елена?

Моя знакомая, с которой я только вчера разговаривала по телефону.

— В порядке. Обещала прийти на премьеру.

Больше говорить не о чем — это чувствуем мы оба. Или же можно проговорить, как бывало, час и больше. Все-таки мне еще не хочется расставаться. Тебе — тоже.

— Ты, кажется, собирался изменить финал?

— Да. И написал еще одну картину — в середине. Лирическую. В ней будет две песни.

— На чьи слова?

— Одной нашей поэтессы.

— Кто такая? Талантливая?

Не без укола ревности: знаю твою слабость к талантам!

— Ну… это при встрече. — Обычная присказка говорящих по телефону, тем более междугородному. А может, в самом деле — надежда на встречу? — Понимаешь, нужно было усилить лирическое начало. Лирика — мое уязвимое место. Но теперь, кажется, все встало на свои места. Надо будет учесть это в будущем.

Взять и сказать: а у нас с тобой все в прошлом. Эх ты, потерять так быстро. А ведь хотел, чтобы длилось бесконечно.

— Снова ты пропадаешь. А как твои дела?

— Нормально.

Вот уж не скажу, что долго не могла прийти в себя после твоего… предательства? малодушия? мудрой жестокости? Нет у меня определения тому поступку, после которого все встало, как ты только что выразился, на свои места. Как нет и упреков. Нет и… Неужели в самом деле нет?

— Вышло что-нибудь новое?

— Да, совсем недавно. Но это уже в прошлом.

— Понятно. Все равно поздравляю. А сейчас над чем работаешь?

— Так, кое-что для собственного удовольствия. В ящик стола.

— Ты можешь себе это позволить.

То ли комплимент моему таланту, то ли упрек в обеспеченности. Думаю — фифти-фифти. Золотая середина. То, чего никогда не было в наших отношениях.

— Я все могу себе позволить. Все, что хочу.

«Тебе можно все, все», — слышу твой шепот. И делаю над собой усилие, чтобы вернуться к реальности. Путешествия во времени не для слабонервных.

Молчание. Чувствую, какое между нами огромное расстояние: на проводе далекий — космический — гул.

Во время той болезни, на пределе отчаяния, я спросила у той самой подруги: «Как ты думаешь, может, сделать над собой усилие и поставить точку? То есть позвонить и сказать: прощай, между нами все кончено, спасибо за прошлое. Или что-то в этом духе». — «Глупышка, — сказала она, — романы кончаются сами собой. Без всяких точек. Точки ставят на бумаге. Не будь старомодной. Тем более в жизни всякое случается». Я, кажется, начинаю понимать, что имела в виду Виктория, когда говорила, что «в жизни всякое случается».

— Послушай, может, нам пригласить твою Викторию? Я с ней, правда, незнаком, но ведь ты говорила, что она вроде бы критик?

— Пригласи. Я дам тебе ее телефон.

— Да нет, это, пожалуй, не совсем удобно. Хотя, впрочем, давай…

Знаю, ты не умеешь устраивать свои дела. Но иной раз так суетишься, словно вопрос идет о жизни или смерти. Я тебя могу понять — тоже когда-то суетилась. Пока не поняла, что на самом деле мне не жарко и не холодно от моих успехов и неудач. Но одно дело я, у которой всегда на первом месте были какие-то глупости, а другое…

Теперь я молчу очень долго — испытываю тебя, себя, телефонное время. Наконец не выдерживаю.

— Ты из дома?

— Нет, из театра.