Том 1. Стихотворения - Константин Бальмонт

Кукольный театр

Я в кукольном театре. Предо мной,Как тени от качающихся веток,Исполненные прелестью двойной,

Меняются толпы марионеток.Их каждый взгляд рассчитанно-правдив,Их каждый шаг правдоподобно-меток.

Чувствительность проворством заменив,Они полны немого обаянья,Их modus operandi прозорлив.

Понявши все изящество молчанья,Они играют в жизнь, в мечту, в любовь,Без воплей, без стихов, и без вещанья,

Убитые, встают немедля вновь,Так веселы и вместе с тем бездушны,За родину не проливают кровь.

Художественным замыслам послушны,Осуществляют формулы страстей,К добру и злу, как боги, равнодушны.

Перед толпой зевающих людей,Исполненных звериного веселья,Смеется в каждой кукле Чародей.

Любовь людей — отравленное зелье,Стремленья их — верченье колеса,Их мудрость — тошнотворное похмелье.

Их мненья — лай рассерженного пса,Заразная их дружба истерична,Узка земля их, низки небеса.

А здесь — как все удобно и прилично,Какая в смене смыслов быстрота,Как жизнь и смерть мелькают гармонично!

Но что всего важнее, как черта,Достойная быть правилом навеки,Вся цель их действий — только красота.

Свободные от тягостной опекиТого, чему мы все подчинены,Безмолвные они «сверхчеловеки».

В волшебном царстве мертвой тишиныОдин лишь голос высшего решеньяБесстрастно истолковывает сны.

Все зримое — игра воображенья,Различность многогранности одной,В несчетный раз — повторность отраженья.

Смущенное жестокой тишиной,Которой нет начала, нет предела,Сознанье сны роняет пеленой.

Обман души, прикрытый тканью тела,Картинный переменчивый туман,Свободный жить — до грани передела.

Святой Антоний, Гамлет, Дон Жуан,Макбет, Ромео, Фауст — привиденья,Которым всем удел единый дан: —

Путями страсти, мысли, заблужденья,Изображать бесчисленность идей,Калейдоскоп цветистого хотенья.

Святой, мудрец, безумец, и злодей,Равно должны играть в пределах клетки,И представлять животных и людей.

Для кукол — куклы, все — марионетки,Театр в театре, сложный сон во сне,Мы с Дьяволом и Роком — однолетки.

И что же? Он, глядящий в тишине,На то, что создал он в усладу зренья,Он счастлив? Он блаженствует вполне?

Он полон блеска, смеха, и презренья?

Наваждение

Когда я спал, ко мне явился Дьявол,И говорит: «Я сделал все, что мог:Искателем в морях безвестных плавал, —

Как пилигрим, в пустынях мял песок,Ходил по тюрьмам, избам, и больницам,Все выполнил — и мой окончен срок».

И мыслям как поющим внемля птицам,Я вопросил: «Ну, что же? Отыскал?»Но был он как-то странно бледнолицым.

Из двух, друг в друга смотрящих зеркал,Глядели тени комнаты застывшей,Круг Месяца в окно из них сверкал.

И Дьявол, бледный облик свой склонивши,Стоял как некий бог, и зеркалаТот лик зажгли, двукратно повторивши.

Я чувствовал, что мгла кругом жила,Во мне конец с началом были слиты,И ночь была волнующе светла.

Вокруг окна, волшебно перевиты,Качались виноградные листы,Под Месяцем как будто кем забыты.

Предавшись чарам этой красоты,Какой-то мир увидел я впервые,И говорю: «Ну, что же? Я и ты —

Все ты, да я, да ты: полуживые,Мы тянемся, мы думаем, мы ждем.Куда ж влекут нас цели роковые?»

И он сказал: «Назначенным путем,Я проходил по царственным озерам,Смотрел, как травы стынут подо льдом.

Я шел болотом, лугом, полем, бором,Бросался диким коршуном со скал,Вникал во все меняющимся взором».

И я спросил: «Ну, что же? Отыскал?»Но был он неизменно бледнолицым,И дрогнул лик его меж двух зеркал.

Зарницы так ответствуют зарницам.«Что ж дальше?» И ответил Дьявол мне:«Я путь направил к сказочным столицам.

Там бледны все, там молятся Луне.На всех телах там пышные одежды.Кругом — вода. Волна поет волне.

Меж снов припоминаний и надежды,Алеют и целуются уста,Сжимаются от сладострастья вежды.

От века и до века — красота,Волшебницы подобные тигрицам,Там ласки, мысли, звуки, и цвета».

И предан снам, их стройным вереницам,Воскликнул я: «Ну, что же, отыскал?»Но Дьявол оставался бледнолицым!

Из двух, друг в друга смотрящих, зеркалГлядели сонмы призраков сплетенных,Как бы внезапно стихнувший кагал.

Все тот же образ, полный дум бессонных,Дробился там, в зеркальности, на дне,Меняясь в сочетаньях повторенных.

Сомнамбулы тянулись к вышине,И каждый дух похож был на другого,Все вместе стыли в лунном полусне.

И к Дьяволу я обратился снова,В четвертый раз, и даже до семи:«Что ж, отыскал?» Но он молчал сурово.

Умея обращаться со зверьми,Я поманил царя мечты бессонной:«Ты хочешь душу взять мою? Возьми».

Но он стоял как некий бог, склоненный,И явственно увидел я, что он,Весь белый, весь луною озаренный —

Был снизу черной тенью повторен.Увидев этот ужас раздвоений,Я простонал: «Уйди, хамелеон!

Уйди, бродяга, полный изменений,Ты, между всех горящий блеском сил,Бессильный от твоей сокрыться тени!»

И страх меня смертельный пробудил.

Химеры

Высоко на парижской Notre DameКрасуются жестокие химеры.Они умно уселись по местам.

В беспутстве соблюдая чувство меры,И гнусность доведя до красоты,Они могли бы нам являть примеры.

Лазурный фон небесной пустотыОбогащен красою их несходства,Господством в каждой — собственной черты.

Святых легко смешаешь, а уродствоВсегда фигурно, личность в нем видна,В чем явное пороков превосходство.

Но общность между ними есть одна:Как крючья вопросительного знака,У всех химер изогнута спина.

Скептически произрастенья мрака,Шпионски-выжидательны они,Как мародеры возле бивуака.

Не получив ответа искони,И чуждые голубоглазья веры,Сидят архитектурные слепни, —

Односторонне-зрячие химеры,Задумались над крышами домов,Как на море уродливые шхеры.

Вкруг Церкви, этой высшей из основ,Враждебным станом выстроились зданья,Берлоги тьмы, уют распутных снов, —

И Церковь, осудивши те мечтаньяСердец, обросших грубой тканью мха,Развратный хаос в мире созиданья, —

Где дышит ядом каждая кроха, —Воздвигла слепок мерзости звериной,Зеркальный лик поклонников греха.

Но меж людей, быть может, я единыйВ глубокий смысл чудовищ тех проник,Всегда иное чуя за картиной.

Привет тебе, отшедший мои двойник,Создатель этих двойственных видений.Я в стих влагаю твой скульптурный крик.

Привет вам, сонмы страшных заблуждений!Ты — гений сводни, дух единорог,Сподручник жадный ведьмовских радений.

Гермафродит, глядящий на порок,Ты жабу давишь в пытке дум бессонных,Весь мир ты развратил бы, если б мог.

Концы ушей, продленно-заостренных,Стоят, как бы заслышавши вдалиПротяжный гул тобою соблазненных.

Колдуний новых жабы привели.Но ты уж слышишь ропот осужденья,Для вас костры свирепые зажгли.

И ты, заклятый враг деторожденья,Колдунья с птицей, демоны-враги,Препоны для простого наслажденья!

Твое лицо — зловещий лик Яги,Нагие десна алчны и беззубы,Твоя рука имеет вид ноги,

Твои черты безжалостные грубы,Застыли пряди каменных волос,Не знали поцелуев эти губы, —

Не ведали глаза химеры слез,И шерстью, точно сорною травою,Твой хищный стан уродливо оброс.

Как вестник твой, крича, перед тобоюСтервятник омерзительный сидит,Покрытый вместо перьев чешуею.

В его когтях какой-то зверь хрустит,Но как ни гнусен вестник твой ужасный,Ты более чудовищна на вид.

И оба вы судьбе своей подвластны,Одна мечта на вас наводит лоск,Единый гений, жесткий и бесстрастный.

Как сжат печатью вдавленною воск,Так лоб у вас, наклонно убегая,К убийству дух направил, сжавши мозг.

И ты еще, уродина другая,Орангутанг и жалкий идиот,Ты скорчился, в тоске изнемогая.

Убогий демон, выродок, и скот,Герой мечты безумного Эдгара,Зачатой в этом мире в черный год.

В тебе инстинкт горел огнем пожара,И ты двух женщин подло умертвил,Но в цвете крови странная есть чара.

Тебя нежданный ужас подавил,И ты бежал на этот Дом Видений,Беспомощный палач, лишенный сил.

Вы, дьяволы любовных наслаждений,Как много в вас отверженной мечты.Один как ангел, с крыльями… О, гений!

Зачем в беспутном пире срамоты,Для сладости обманчивого часа,Принизился до мелких тварей ты!

Твое лицо — бесстыдная гримаса,Ты нагло манишь, высунув язык, —Усталых ласк приправа и прикраса.

Ты знаешь, как продлить тягучий миг,Ты, с холеными женскими руками,Любовь умом обманывать привык.

Другой наглец, с кошачьими зрачками,Над Городом Безумия склонясь,Всем обликом хохочет над врагами.

Он гибок, сладострастен, и как разВ объятьи насмерть с хохотом удавит,Как змей вкруг тела нежного виясь.

Еще другой, всего превыше ставитБлаженство в щель чужую заглянуть,Глядит, дрожит, и грязный рот слюнявит.

Еще, с лицом козла, ввалилась грудь,Глаза глубоко всажены в орбиты,Сумел он весь в распутстве потонуть.

Вы разны все, и все вы стройно слиты,Вы все незримой сетью сплетены,Равно в семье единой имениты.

Но всех прекрасней в свите Сатаны,Слияние ума и лицемерья,Волшебный образ некоей жены.

Она венец и вместе с тем преддверье,Карикатура ей изжитых дум,Крылатый коршун, выщипавший перья.

Взамену чувств у ней остался ум,Она ханжа в отшельнической рясе,Иссохший монастырский толстосум.

Застывши в иронической гримасе,Она как бы блюдет их всех кругом.Ирония прилична в свинопасе.

И все они венчают — Божий Дом!

Шабаш