Одиночка - Гросс Эндрю

— Насколько мне помнится, я обещал его не трогать, пока смогу, — глядя в зеркало, он поправлял форму. — Но, боюсь, это больше не в моей власти.

— Ты обещал, Курт, — Грета поднялась. — Ты все еще можешь спасти хотя бы одного еврея в этом аду. Ты делаешь это, чтобы уязвить меня.

— Боюсь, у меня связаны руки, — он пожал плечами и отвернулся. — Это приказ из Берлина. С самого верха. Тик-так. Часики спешат. Да, дорогая?

Она смотрела на него с отвращением.

— Ну и сволочь же ты, Курт!

— Я? — переспросил он с полуулыбкой.

— Кем ты стал? Я больше не узнаю тебя. Мы мечтали о будущем, ты собирался стать адвокатом. В какое животное ты превратился?

— В такое же, как и все вокруг. Ты смотришь на нас каждый день и не видишь. Ты ослепла? Да, сегодня будет много работы… — Положив руку ей на шею, он улыбнулся. — Ты же знаешь, как я люблю наших новых гостей.

Курт посмотрелся в зеркало и остался собой доволен. Он надел фуражку, слегка сдвинув ее набок, совсем чуть-чуть, до нужного угла.

— Пойду займусь нашим маленьким шпионом и его охотником за трюфелями… Оказывается, у нашего кротика в лагере есть сестричка. Кто бы мог подумать, в нашем оркестре. Но не волнуйся, милая, мы с этим вот-вот разберемся, — он нагнулся и поцеловал ее щеку губами, жесткими, как наждачная бумага. — Приятного тебе дня, любовь моя, — он подошел к двери. — О, чуть не забыл…

Она подняла глаза, чувствуя, как в животе пульсирует тупая боль.

— Когда будешь в лазарете, передавай привет милейшему доктору, будь любезна. Не пора ли нам пригласить их на ужин, как считаешь?

Глава 57

Блюм отвел Лизу в свой блок и спрятал ее в санитарном отсеке в глубине барака.

— Ложись здесь, — прошептал он, укладывая ее на койку. Он принес ей одеяло. — Накройся. — Приближался вечер, скоро начнут собирать ночную смену. — Тут ты в безопасности, никто тебя не увидит.

В отсеке был всего один больной, но он вытянулся на койке с открытым ртом и больше походил на мертвого нежели на живого.

— Натан, я никак не могу поверить, что ты рядом, — Лиза взяла его лицо в ладони, ее глаза сияли. — Что я могу дотронуться до тебя.

— А я не могу поверить, что после всего случившегося ты осталась жива! Столько времени я был уверен, что…

— Не говори об этом, — она прижала палец к его губам.

— Я не могу. Мне кажется, что ты восстала из мертвых. Надо же, я получил свою сестренку обратно! Ты помнишь, как я называл тебя в детстве?

— Конечно, Ямочки, — ответила она. — Только, боюсь, их больше нет. А ты был Мышонок. Ты был верткий, как мышонок, и мог найти выход из любой неприятности.

Блюм засмеялся.

— Помню, как мама прогоняла меня с кухни: «Уходи, Мышонок, пошел, пошел, или я позову кота!» — При воспоминании о прошедших днях глаза его засветились, но очень скоро он отвернулся. — Знаешь, я так себя и не простил. Ни на секунду. За то, что уехал. И бросил их. И тебя.

— Ты не бросил нас, Натан. Это папа настоял, чтобы ты уехал.

— Если бы я был там, я бы ни за что не позволил им выйти на площадь. Я знал ход. Из квартиры пана Лорачика можно было выбраться на крышу соседнего дома. Это было бы совсем нетрудно. Мы бы прокрались оттуда на соседнюю улицу.

— И что потом? Бегали бы из подвала в подвал, как преступники, пока кто-нибудь не выдал бы нас? Они бы никогда с тобой не пошли, Натан. Ты это знаешь. Их судьба не изменилась бы. — Она попыталась сменить печальную тему. — Они так гордились тобой, мой старший брат. Они всегда любили тебя и мечтали о твоем будущем. В конце это была наша единственная надежда. Что бы ни случилось с нами, мы знали, что ты, по крайней мере, выжил. И вот полюбуйтесь… — Слезы полились из ее глаз. — Ты тут… в этом лагере. Вместе со всеми. В чем тогда смысл?

— Смысл в том, что мы оба спасемся, Лиза, — он взял ее за руку. — Ты и я. Вот увидишь.

— Хаим тоже должен был спасти меня, — она приподнялась на локте. — Я пошла к нему, Натан. Как ты меня просил. Знаешь, где он был? В морге, в гестапо. А потом его бросили в общую могилу. Не все в твоей власти, Натан. Пора перестать корить себя за маму и папу. Довольно об этом. Я хочу тебе кое-что показать, — сказала Лиза и ее лицо при этом просветлело. — Думаю, тебе это понравится. — Сняв туфлю, она вытащила из щели в каблуке маленький кусочек бумаги и бережно развернула его. — Я носила его с собой с того самого дня, как ты от нас уехал. Ты помнишь, мы пообещали друг другу…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Он уставился на бумажку.

Это была ее половинка странички с концертом Моцарта, которую она разорвала пополам там, на пожарной лестнице, перед его отъездом.

— Конечно, помню, — произнес он, принимая от нее листок.

— Концерт до-мажор Моцарта. Мы поклялись носить его с собой, пока…

— Пока мы опять не встретимся. — Он посмотрел на нее лукаво: — Лиза, я проделал долгий путь, добрался аж до Америки, и потом, я думал, ты погибла. Боюсь, что…

— Натан, не переживай, — она погладила его по щеке. — Я все понимаю. Это ничего…

— Боюсь, что поэтому мне пришлось особенно тщательно его прятать. — Говоря это он широко улыбался и одновременно доставал из-под подкладки своей куртки такой же кусочек бумаги. Он развернул его: это была его половинка нотной страницы.

— Ну, ты, Натан, и чертенок! — воскликнула Лиза.

— Я ни на день с ним не расставался. Это был мой талисман. Но я никогда не думал, что мы сможем выполнить нашу клятву.

Они положили обе половинки на койку, и те идеально совпали друг с другом.

Лизины глаза сияли.

— Я прямо слышу эту музыку. Ла-ла, ла-ла, ла-ла, ла-ла… — Дирижируя, Блюм напевал мелодию. — Я вижу, как сам маэстро Бернхаймер размахивает палочкой.

— Да. Пан Широкие Штаны, — хихикнула Лиза. — Он был похож на какого-нибудь помятого персонажа из романа Толстого. Он у меня тоже стоит перед глазами.

— Наверняка его уже нет в живых, — Блюм покачал головой.

— Да. Я слышала, что его забрали в самом начале, — Лиза поникла. — Почти все наши знакомые уже мертвы.

Он сжал ее ладонь.

— Но, сестренка, завтра ты проснешься, и все это превратится в сон. Этот лагерь. Все плохое. Все останется позади. А мы будем в Англии.

— В Англии? — она заморгала, не в силах поверить в его слова. — Как?

— Я тебе говорил. Неподалеку от лагеря приземлится самолет. Сегодня ночью. Я устрою нас в ночную смену. Ты притворишься мальчиком. Я понимаю, кажется, что это невозможно, но будет темно, и там соберется толпа народу. Это сработает. В ноль тридцать начнется атака партизан, которая обеспечит нам прикрытие для побега. И если все пойдет по плану, они проводят нас к самолету.

Лиза смотрела на брата с благоговейным ужасом.

— Натан, каким образом ты вообще попал сюда? Ты стал военным?

— Да. Год проучился в университете, потом поступил на службу в американскую армию. Меня прислали сюда с заданием. Я должен вывезти из лагеря важного ученого.

— Ученого?..

— По правде, я даже не знаю, чем именно он занимается. Только то, что все это имеет чрезвычайное влияние на исход войны. Ты не поверишь, но эту операцию одобрил сам президент Соединенных Штатов.

— Рузвельт?

— Да, — кивнул Блюм.

— Ты с ним встречался?

— Нет. Но я разговаривал с ним по телефону. Из Лондона. Он пожелал мне удачи.

— Тебе звонил президент? И что ты ему сказал?

— Сказал, что это честь для меня. Но мне не нужна удача, — Блюм взял свою половинку нотного листка, — так как у меня уже есть счастливый талисман от моей сестрички.

— Перестань! Не сомневаюсь, что ты именно так и сказал, — Лиза закатила глаза. Бритая голова и заострившиеся черты лица напомнили ему о гой маленькой девочке из его юности. — Ты очень храбрый, Натан. Мама и папа так гордились бы тобой! Только подумать, сам президент…

— Да, мама скорее всего испекла бы ему миндальный пирог и послала его в Белый дом.

— А папа спросил бы, какой у него размер, и послал ему шляпу. Наверное, котелок.