Враги. История любви Роман - Исаак Башевис-Зингер

— Это не воры, — сказала она, — это соседи все унесли. Оно и к лучшему. Теперь здесь ничего не осталось. Я закончила все дела в этом проклятом городе. Абсолютно все.

— Что делать с мебелью?

— Я вызвала скупщика, хотела продать ему пару вещей, а он попросил оплатить ему перевозку мебели. Так он долго будет ждать. Мама права, для нас война еще не закончилась.

Герман вошел в свою комнату и увидел, что книги остались нетронутыми. Часть из них принадлежала рабби Лемперту, остальные — Герману. В комнате валялись рукописи. Герман нашел на полу лист бумаги с текстом для раввина. На листе было написано: «Необходимо помнить, что десять заповедей — это утопия, человеческий род до сегодняшнего дня не понял, как воплотить их в жизнь».

VII

Маша закрыла входную дверь, чтобы соседи не могли войти и продолжить воровство, и пошла в комнату Германа. Она села на кровать, с которой украли и подушку, и одеяло, на ее лице появилась странная улыбка. Это была улыбка ребенка, радующегося всякому изменению в доме, каждому нарушению повседневной рутины. Маша закурила, лицо ее выражало любопытство и удивление.

— Это и в самом деле произошло? Я не верила, что способна на это, но случилось то, чему суждено было случиться. Я не верила, что ты оставишь польку. Мы обсуждали это годами, и чем дальше, тем больше это казалось фантастикой. И вдруг я решилась.

— А что бы ты сделала, если бы я не согласился?

— Я знала, что если поставить тебе ультиматум: с ней или со мной, то ты выберешь меня.

— Что ты сказала матери?

— Правду.

— И что она ответила?

— Да ничего, ничего. Вечные фразы: это меня убьет, ты хочешь от меня избавиться и тому подобное. Для меня все временно. Это даже не философия, а сама суть моей жизни. У меня были все шансы превратиться в пепел или быть похороненной где-нибудь в России. Маме опять же я больше ничего не могу дать, разве что постоянно с ней ссориться. Это не просто кража. Это знак того, что мы не можем здесь больше оставаться. В Торе написано: я вышел голым из чрева матери и голым вернусь обратно. Что имеется в виду под этим «обратно»? Мы же не возвращаемся в живот матери.

— Земля — наша мать.

— Да, верно, но прежде чем вернуться обратно, мы проживаем жизнь. Мы должны решить, куда мы едем и когда. Мы можем лететь, ехать на поезде или на автобусе. На автобусе будет дешевле, но до Калифорнии ехать долго, целую неделю, мы приедем туда еле живыми. Мне кажется, что нам нужно поехать в Майами. Дорога отнимет чуть больше суток, у раввина там есть санаторий. Я могу сразу начать работать. Сейчас, весной, там все очень дешево, жарко, но не опасно для здоровья. Как говорит мама, в аду будет жарче.

— Во сколько автобус?

— А, я позвоню. Телефон они не украли. Они не тронули старый чемодан, а это все, что нам нужно. Мне кажется, что я вернулась в старые времена. Так я шаталась по Европе. У меня даже чемодана не было, только узелок — рубашка и кусок хлеба, завернутый в платок. С ним я и проехала от Средней Азии до Мюнхена. Не смотри так растерянно! Найдешь себе занятие. Не хочешь писать для раввина, можешь работать учителем. Старым людям нужно, чтобы с ними разобрали недельный раздел или пару стихов из Торы. Тридцать долларов в неделю я тебе обещаю. А я буду зарабатывать сотню в неделю, мы будем жить, как короли.

— Ну, все решено.

— Я бы так и так не стала брать с собой весь этот скарб. Я как раз не знала, что со всем этим делать. Это чудо, что нас обокрали!

И на мгновенье Машины зеленые глаза засмеялись. Солнце освещало ее лицо, волосы блестели. Дерево под окном, стоявшее всю зиму в снегу, уже оделось яркими листьями. Герман посмотрел на него с тоской и удивлением. Это дерево, росшее во дворике среди металлолома, жестянок и никогда не убираемого мусора, стало для него символом творения, его, Германа, любви к Маше. Каждую зиму Герману казалось, что дерево засыхает и умирает. Ветер ломает на нем ветки. Бездомные собаки гадят на его корни, которые со временем не становятся толще, а истончаются и искривляются. Окрестные дети вырезают свои инициалы, сердечки и всякие ругательства на его коре. Но наступает лето, и дерево расцветает. Птицы щебечут в его кроне. Дерево выполняет свое предназначение, не заботясь о том, что любой топор, пила или окурок, которые Маша часто выбрасывала в окно, могут положить конец его существованию. Хорошо бы и человек мог существовать так же! Но он, Герман, обременен грехом, заботами, стыдом и страхом. «Чем сейчас занимается Ядвига? — спрашивал он себя. — Что говорят соседи?» Кто знает? Может быть, они сообщили в полицию, и Герман уже сегодня может оказаться в тюрьме. Его, не церемонясь, депортируют в Польшу… Он обратился к Маше:

— У раввина есть санаторий в Мексике?

— Почему в Мексике? Подожди, я выйду на улицу. Я отдала пару платьев в химчистку, и, если бы не они, я бы осталась совсем без одежды. Твое белье я тоже отдала китайцам[190]. Вернусь через пятнадцать минут. У меня на счете есть несколько долларов, я их сниму…

Маша искоса, с улыбкой посмотрела на Германа и подмигнула ему.

— Не уходи надолго, — попросил Герман.

— В чем дело? Ты будешь скучать? Если бы я не приняла это решение, ты бы навсегда остался с полькой. А что с другой твоей женой? Ты отдал ей ключи?

— Мы не встретились с ней.

— Расскажешь по дороге. Я тебе не верю, совсем не верю. Может быть, у тебя и есть где-то Тамара, но это не та Тамара. Отец Небесный, с тобой я совсем потеряла чувство реальности. Все стало еще абсурднее, чем в Польше или даже в России. Леон — тоже лгун, но другого сорта. Он хвастался, его ложь меня не трогала, а твои выдумки доведут меня до безумия.

— Потому что это правда.

— Пусть так. Я скоро вернусь.

Маша вышла. Герман услышал, как она захлопнула дверь. Он принялся рыться в книгах и нашел словарь, который может ему понадобиться, если он будет дальше работать на раввина. В ящике лежали блокноты и старая перьевая ручка, которую воры, должно быть, не заметили. Герман открыл рюкзак и попытался засунуть в него книгу, но с книгой его было не закрыть. Герману захотелось позвонить Ядвиге, но он боялся звука ее голоса, криков и плача. «Да, это убийство, настоящее убийство!» — пробормотал он. Герман вытянулся на кровати, он лежал плашмя (подушку украли), без мыслей. Голова была пуста. «Пусть мне будет казаться, что я умер, а этот матрас — могила. Мертвый я уже ничего не смогу исправить. Мне нужно лежать и ждать того, что сделают со мной в аду…» Герман задремал, ему снились сны. Проснувшись, он увидел, что Маша еще не вернулась. «Где это она? — удивился он. — Что-то случилось?» Внезапно Герман услышал шум на лестнице, шаги и голоса. Это Маша? Казалось, что по лестнице тащили что-то тяжелое. Он встал и открыл входную дверь. То, что Герман увидел, было похоже на кошмарный сон. Мужчина с женщиной вели под руки Шифру-Пую, скорее даже несли, нежели вели. Ее лицо казалось желтым, больным, изменившимся. Герман с трудом узнал ее. Он всматривался, как близорукий. «Это точно сон», — решил Герман. Мужчина воскликнул:

— Она уснула в такси! Вы ее сын, да?

— А где Маша? — спросила женщина.

— Она скоро придет.

— Позовите врача!

Герман спустился на несколько ступенек, которые отделяли его от Шифры-Пуи. Она смотрела на него застывшим строгим взглядом, пока Герман пытался взять ее под руку и помочь подняться по лестнице. Он спросил:

— Позвать врача?

Шифра-Пуа вздрогнула и отрицательно покачала головой.

Герман, пятясь, вошел в квартиру. Таксист подал ему сумку Шифры-Пуи и корзину, которую Герман сразу не заметил. Должно быть, тот держал ее за спиной. Таксист потребовал расплатиться, и Герман заплатил ему из своих денег. Шифру-Пую повели в темную спальню. Герман нажал на выключатель, но воры и здесь вывинтили лампочки. Таксист спросил, почему не зажигается свет, а женщина ушла за лампочкой к себе в квартиру. Шифра-Пуа начала жалобно:

— Почему так темно? Где Маша? Горе мне, горе!

Соседка вернулась с лампочкой в руках. Таксист оставил Шифру-Пую на Германа и уехал. Шифра-Пуа дрожала, Герман держал ее за руку и за плечо, а соседка тем временем вкручивала лампочку. Шифра-Пуа взглянула на кровать и спросила почти здоровым голосом:

— А где белье?

— Пойду принесу подушку и простынь, — сказала соседка.

— Прилягте пока так.

Герман подвел Шифру-Пую к кровати. Он почувствовал под руками вибрацию ее дергающегося тела. В последнее мгновенье она повисла на Германе, тот поднял ее и положил на матрас. Соседка уже вышла. Шифра-Пуа стонала, ее лицо позеленело и сморщилось. Она лежала на боку, словно лишившись чувств от боли. Соседка вернулась с подушкой и простыней.

— Нужно срочно вызвать «скорую».

В этот момент с лестницы послышались шаги. Вошла Маша. В одной руке она держала платья на вешалке, в другой — мешок с бельем. Прежде чем она вошла в комнату, Герман крикнул в открытую дверь: