Неизвестный Бондарчук. Планета гения - Палатникова Ольга Александровна

– Как получилось-то? Как я смотрелся?

Бондарчук в ответ:

– Конь-то как хорош! Красавец-конь.

Олег ждёт комплимента в свой адрес, мол, какой он лихой наездник. А Бондарчук коня нахваливает, и весь эффект пропал. Конечно, он старался не обижать коллег, но подковырку – всегда умную, тонкую – праздновал.

Случались у нас беседы о нашем времени, о политике. Сергей Фёдорович вовсе не во всём соглашался с тем, что происходило в Советском Союзе. Горячо не возмущался, но критиковал. И вместе с тем интересовался моими взглядами. У меня с ним сходились мысли, я тоже сердился на какие-то явления нашей общественной жизни. Но разговор был обтекаемый.

– А вы всем довольны? – спросил он однажды.

Я откровенничать остерёгся, ответил кратко:

– Всё нормально.

– А что бы вам хотелось?

– Да у меня всё есть. Вот дачный участок дали, снимаюсь у вас, в театре – интересные роли. Много ли мне нужно? Чтоб работа захватывала, и чтоб дома жена ждала. А у меня и работа хорошая, и хорошая жена.

– Что ж, когда всё хорошо – и переживать не о чем…

Такое было время: далеко не обо всём можно было говорить начистоту и не всех обсуждать вслух. Он это прекрасно понимал и не вытягивал из меня острые высказывания на политические темы. Очень порядочный Сергей Фёдорович был человек. Но я свидетельствую: болела его душа о нашей жизни, о нашей стране.

Вторая наша картина – «Степь» – почему-то прошла куда менее замеченной, чем «Война и мир». Считается, «Война и мир» – фильм грандиозный; про «Степь» я хвалебных статей не читал. А фильм очень правдивый: народ показан, доля крестьянская показана с любовью и болью. Может быть, в таком показе что-то не нравилось начальству, возникали аналогии с современностью – ведь русское крестьянство при любых властях живёт в трудах и тяготах. Может, начальство уповало, что Бондарчук вскроет недостатки старой жизни, как бы в противопоставление новой. Тогда на старый режим критику наводили, а положительные персонажи надеялись на лучшее будущее. А будущее – это, дескать, наша социалистическая действительность. Только Чехов-то, какое имеет отношение к этой действительности? Не интересовала она Бондарчука. Он запечатлевал душу простого народа. Однако эту картину Бондарчука почему-то показали вторым экраном, то есть, замолчали. Очень обидно и несправедливо. Это тоже большое полотно о нашей Руси-матушке – «Степь».

На «Степь» я был утверждён тоже без проб. Но над гримом корпели долго. Я ведь играл лицо духовное, отца Христофора – совсем не типичная по тем временам роль. Сергей Фёдорович дотошно искал особенности моего облика, – какой длины борода, как я причёсан. Гримёр был прекрасный, все его пожелания выполнял. Над текстом тоже много работали. Бондарчук пресекал даже маломальское мельтешение в интонациях, просил большей плавности в речи, как у священника на службе в храме. Я старался.

Сергей Фёдорович по большей части рассказывал, как он видит персонаж, объяснял актёру, что от него ждёт. Какие-то внешние штрихи подсказывал очень редко. Мне разок показал. В «Степи» есть сцена, где мы сидим на травке, полдничаем. Беру я сваренное вкрутую яичко, привычно начинаю откусывать по кусочку.

– Нет, Николай Николаевич, он как-то особенно ест яйцо.

Очищает яйцо, распевно начинает мой текст и в маленькой паузе всё яйцо кладёт в рот, жуёт и продолжает играть мои реплики. Сразу стало и потешно и трогательно. Маленькая деталька, а у отца Христофора своеобычная красочка появилась. У меня поначалу не выходило – не помещалось целиком яйцо в рот. Но, в конце концов, я наловчился, только крутых яиц наелся, кажется, на всю жизнь. Зато Бондарчук остался доволен.

А как трепетно он относился к чеховскому тексту! потрясающую чеховскую поэтичность стремился воплотить как можно точнее. Написано у Чехова: «…и вдруг вся широкая степь сбросила с себя утреннюю полутень, улыбнулась и засверкала росой» – так он и снимал на рассвете, в три-четыре утра, когда выпадала в степи первая роса, и солнце только-только всходило. Аромат какой был! Вся эта атмосфера очень благотворно отражалась на нашей работе. Я те съёмки до сих пор вспоминаю, как, может, лучшие в жизни.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Один случай не забуду до конца дней. Съёмки близились к завершению. Со мной осталось отснять небольшой эпизод: перед тем, как лечь спать под бричку, отец Христофор читает молитву; на актёрском языке – небольшой монолог. Ради этой молитвы я приехал из Ленинграда к ним на натуру всего на день. Снять это нужно было на закате. Только Бондарчук с оператором присмотрелись, со мной отрепетировали – вдруг пошли тучи, заката не видно, вот-вот дождь польёт. А утром я должен обязательно уехать, и не домой – с театром в заграничные гастроли. Скоро начнёт смеркаться, ночью снимать нельзя – значит, что? Из-за маленького монолога съёмку откладывать на месяц и мне опять к ним приезжать? Я его тороплю:

– Сергей Фёдорович, надо что-то придумать.

– Что ж тут придумаешь. Надо, чтоб хоть немножко солнце вышло. Давайте подождём.

Ждём, ждём – всё пасмурно. Он расстроился ужасно:

– Смена закончена, поехали.

И сдерживает себя изо всех сил. Ну, думаю, давай я его немножко расшевелю, чтоб не шибко переживал, может, хоть поспит поспокойнее. И я к нему с вопросом:

– Сергей Фёдорович, я священник?

– Разумеется.

– Моё главное дело – Богу молиться?

Он мгновенно включается:

– Ваша правда, батюшка.

– Вот я сейчас помолюсь – и тучи разойдутся.

– Ой, Николай Николаевич, не до шуток мне сейчас.

– Я не шучу. Вот я сейчас возьму молитвенник…

– Берите. Дальше что?

– А теперь пойду по степи. Хорошо?

– Идите, отец Христофор.

Удаляюсь от них потихоньку… А чуть раньше я приметил, что в дальнем уголке неба возможен маленький просвет. Открываю молитвенник.

– Господи! Дай нам свету, дай то-то, то-то… – не читаю, бормочу под нос, что придёт в голову: Бондарчук не слышит, я уж отошёл далековато.

Вдруг расходятся тучи, и появляется красно солнышко, уже клонящееся к земле. Кричу:

– Что же вы сидите?! Снимайте!

Он тоже кричит:

– Все по местам! Приготовиться к съёмке!

А я «добавляю пару»:

– Не мешкать! Долго солнце держать не буду! Пять минут – и закрою обратно!

Он в этом волнении, в спешке абсолютно всерьёз:

– Николай Николаевич! Не вздумайте закрыть! Мотор!

Камера – тррр! Господи! Всю молитву я прочёл, и даже два дубля сняли, а тучи бегут и заволокли небо.

– Ну, что? Каково, Сергей Фёдорович?

– Это… Это вот… – И слов не может подобрать.

– Так можно и в Бога уверовать, – улыбнулся ему я.

Лето 1977 года. Далека пока от нас новая русская дорога к Храму. А он подошёл ко мне, приобнял, заглянул в глаза и сказал серьёзно:

– А я веровал всегда.

Евгений Самойлов,

народный артист СССР

Роли в фильмах: «Щорс», «Светлый путь», «Сердца четырёх», «В шесть часов вечера после войны», «Адмирал Нахимов», «Тарас Шевченко», «Герои Шипки», «Олеко Дундич», «Неоконченная повесть», «Ватерлоо», «Они сражались за Родину», «Борис Годунов», «В начале было слово» и других.

«Нутряк»

Когда я вспоминаю о Сергее Фёдоровиче Бондарчуке, у меня возникают прямые ассоциации с Александром Петровичем Довженко. На мой взгляд, творческие почерки этих художников близки, и думается мне, что, несмотря на существенную разницу в возрасте (Бондарчук младше Довженко на 26 лет) они – родственные души.

О своём восхищении искусством Довженко и о том, как высоко он ценит мою работу в его кинодраме «Щорс», Бондарчук говорил мне в первые дни нашего знакомства. Вели мы свои беседы в перерывах между съёмками у режиссёра Игоря Савченко, к которому я, как всегда, с удовольствием, пришёл на площадку, чтобы сыграть небольшую роль революционного демократа Спешнева в картине «Тарас Шевченко». С Игорем Андреевичем Савченко мы стали хорошими товарищами ещё в 1936 году – тогда в его кинокомедии «Случайная встреча» состоялся мой кинематографический дебют. А в ту пору, на рубеже 50-х, Савченко был захвачен новой постановкой, образом великого Кобзаря и, конечно, очень трепетно относился к исполнителю главной роли. В образе Шевченко Бондарчук был прекрасен! В нём замечательно сочетались сила духа и лиризм. Глядя на него, общаясь с ним, я радовался: вот он, талантливый сын украинской земли, впитавший в себя её теплоту и щедрость, сохранивший в интонациях мягкую притягательную напевность своего народа. Ещё он мне понравился как личность – серьёзный, немногословный, деликатный человек. Вот так и началась наша бескорыстная мужская дружба.