Щит Времени (сборник) - Пол Андерсон

И снова слишком медленно. Толпа загалдела и хаотично зашевелилась. Сквозь сплошной рев Денисон уловил слова «sorsieri» и «juif vengeur»,[9] и тут же другой человек в синем на прекрасном коне пробрался сквозь гудящий рой. Денисон увидел ботинки, короткую накидку, плоский шлем – да, похоже, солдат или полицейский. Но внимание его приковало направленное на него оружие. В чисто выбритом лице всадника Денисон уловил страх – значит может убить.

Агент поднял руки вверх.

Солдат достал свисток и трижды свистнул. Потом выкрикнул команду, призывая людей к порядку и тишине. Денисон с трудом улавливал его слова. Это не был французский, который он знал, – совсем иной акцент и явно выраженные англицизмы, но в то же время язык не походил и на англизированный французский.

– Спокойно! Всем сохранять порядок! Я арестовал его… Святые… Всемогущий Бог… Его величество…

Денисон изумленно слушал речь всадника.

«Я в ловушке, – стучало в сознании Денисона. – Тут хуже, чем в Персии. Там, по крайней мере, была нормальная история. А здесь…»

Удивительно быстро паника утихла. Зеваки застыли на своих местах и уставились на незнакомца. Они крестились и без умолку бормотали молитвы. Человек, которого Денисон свалил с ног, пришел в сознание и застонал. Появились новые всадники. У двоих было стрелковое оружие вроде карабинов, но неизвестного образца. Они окружили Денисона.

– Deelarezz vos nomu! – рявкнул один из них, с серебряным орлом на груди. – Quhat e vo! Faite quick![10]

К горлу подкатила слабость.

«Я пропал, и Синтия, и весь мир».

Он лишь невнятно вымолвил что-то в ответ. Солдат отстегнул от ремня дубинку и сильно ударил Денисона по спине. Тот пошатнулся. Офицер принял решение и рявкнул приказ.

Толпа застыла в напряженном молчании, и всадники повели Денисона прочь. Шли километра полтора. Поначалу спотыкавшийся агент постепенно собрался с силами и вернулся к привычному настороженному состоянию. Он начал осматриваться. Стиснутый всадниками, Денисон мог лишь украдкой бросать взгляды по сторонам, но и столь ограниченный осмотр кое-что говорил ему. Улицы, по которым его вели, были узки и извилисты, хотя и неплохо вымощены. Зданий выше шести-семи этажей не встречалось, большинству на вид было по нескольку столетий, многие наполовину обшиты деревом, со слюдяными окнами. По улице двигалось множество пешеходов: оживленные и подвижные мужчины напоминали французов, но женщины были смирны и благочинны. Дети попадались редко – наверно, еще в школах. Прохожие почти не обращали на процессию внимания, а те, что их замечали, осеняли себя крестом. Видимо, и подобные аресты здесь в порядке вещей. Лошади, оставляя после себя навоз на булыжниках, тянули повозки и редкие, богато отделанные кареты. Когда добрались до берега Сены, он увидел баржи, которые волокли двадцативесельные шлюпки.

Отсюда он заметил Нотр-Дам. Но это не был привычный ему собор. Казалось, он занимает половину острова: гора закопченно-серого камня вздымалась все выше и выше, ярус за ярусом, башня за башней подобно христианскому зиккурату, пока самая верхняя часть не упиралась в небесный свод на высоте в триста с лишним метров от основания. Чьи амбиции сменили прекрасную готику в этом сооружении?

Он забыл про собор, когда отряд вывел его к другому зданию, массивному и похожему на крепость, нависшую над рекой. На главных воротах было вырезано распятие в человеческий рост. Внутри царили полумрак и холод, везде сновали стражники и мужчины в черных рясах с капюшонами, их грудь украшали кресты, в руках – четки. Денисон принял облаченных в черное за монахов или мирских священников. От растерянности и нахлынувшей душевной тоски он соображал плохо, как в тумане. Окончательно Денисон пришел в себя, только оказавшись в одиночной камере.

Камера была крохотной, темной, стены сочились сыростью. Из коридора сквозь железные решетки пробивался свет. В камере не было ничего, кроме соломенного тюфяка, накрытого вытертым одеялом и лежавшего на полу, а также ночного горшка, который, к крайнему изумлению Денисона, оказался резиновым. Будь сей предмет из твердого материала, он пригодился бы в качестве оружия. На потолке был высечен крест.

«Боже, как я хочу пить! Может, хоть глоток дадут?»

Денисон вцепился в прутья решетки, припал к ним и хрипло выкрикнул свою просьбу. В ответ на его крик кто-то из другой камеры, похоже в конце коридора, громко хмыкнул.

– Даже не мечтай, слышишь?! И не ори!

Английский, хотя и со странным акцентом. Денисон отозвался тоже по-английски, но услышал в ответ лишь брань из той же камеры.

Он растянулся на тюфяке. Слова неизвестного вывели Денисона из равновесия. Времени для подготовки к допросам у него не было. Следует немедля все тщательно обдумать. Решение приободрило его. Денисон поднялся на ноги и стал мерить камеру шагами.

Часа через два в замочной скважине щелкнул ключ и на пороге появились двое стражников с пистолетами со спущенными предохранителями и священнослужитель – пожилой человек в черном, морщинистый, подслеповато щурящийся, но с резкими манерами.

– Loquerisne latine?[11] – требовательно произнес он.

«Говорю ли я на латыни? – понял Денисон. – Наверняка этот язык до сих пор остается универсальным средством общения в этом мире. Как он был бы мне кстати сейчас. Никогда не предполагал, что когда-нибудь этот язык мне понадобится. От зубрежки в колледже в памяти ничего не осталось, кроме amo, amas, amat».

Образ миниатюрной пожилой мисс Уолш, представший перед ним в воображении, пропел:

– Сколько раз я тебе говорила, что латынь культурному человеку просто необходима.

Денисон с трудом подавил в себе истерический смешок и покачал головой.

– Non, monsieur, je le regrette,[12] – ответил он по-французски.

– Ah, vo parlezz alorss fransay?[13]

Денисон медленно и осторожно подбирал слова:

– Я, кажется, говорю на другом французском, отличном от вашего, преподобный отец. Я пришел сюда издалека.

Ему пришлось дважды повторить эту фразу, используя синонимы, всплывшие в памяти, чтобы стражники и священник его поняли.

Увядшие губы зашевелились.

– Это понятно, раз ты не признал во мне монаха. Запомни, я – брат Мати из ордена доминиканцев и святой инквизиции.

Денисон похолодел от ужаса, когда понял смысл сказанного. Не выдавая своих чувств, он твердо произнес:

– Произошло печальное происшествие. Поверьте, я выполняю мирную миссию, но она чрезвычайно важна. Я оказался здесь по ошибке. Понятно, мое неожиданное появление вызвало страх и повлекло за собой необходимые меры предосторожности с вашей стороны. Но если вы отведете меня к высшим властям, – «к королю, папе или кто у них тут, черт подери, правит?» – я все им объясню.

Мати отрывисто заговорил, и Денисону пришлось вновь пытаться разгадывать смысл его слов.

– Ты объяснишь все здесь и сейчас. Не думай, что дьявольское искусство поможет тебе в цитадели Христа. Назови свое имя!

Служащий Патруля положился на волю судьбы.

– Кит Денисон, ваше пре… гм, брат.

Почему бы и не сказать? Какая теперь разница! Да и вообще, что теперь имеет значение?

Мати напряженно доискивался до смысла непонятных слов чужестранца.

– А, из Англии? – произнес он по-английски, а не по-французски – «Angleterre» – и продолжил речь: – Мы можем доставить сюда человека, говорящего на твоем наречии, чтобы ускорить твои признания.

– Нет, мой дом… Брат, я не могу открыть свои тайны никому, кроме первых лиц.

Мати метнул на него свирепый взгляд:

– Ты будешь говорить со мной, и будешь говорить только правду. Хочешь, чтобы мы учинили допрос с пристрастием? Тогда, поверь мне, ты благословишь того, кто подожжет костер под тобой.

Ему пришлось трижды повторить свои угрозы, прежде чем их суть дошла до узника.

«Допрос с пристрастием? Выходит, пытки здесь обычное дело. Со мной проводят, так сказать, предварительное собеседование».

Его пронзил ужас. Денисон удивился собственной настойчивости:

– Почтенный брат, клянусь Богом, долг запрещает мне раскрывать некоторые детали. Я имею право говорить о них только с верховным правителем. Если тайна станет явной, случится катастрофа. Подумайте о маленьких детях, которым дают играть с огнем.

Денисон многозначительно посмотрел на стражников. Эффект был смазан необходимостью повторить сказанное.

Последовал недвусмысленный ответ:

– Инквизиция умеет хранить молчание.

– Не сомневаюсь. Но, я уверен, правитель будет недоволен тем, что слово, предназначенное только ему, начнет гулять по улицам.

Мати нахмурился. Заметив его сомнения, Денисон продолжил наступление. Они стали быстрее понимать друг друга на своих различных французских языках. Фокус заключался в том, что говорить надо было подобно американцу, который вызубрил учебник, но никогда не слышал живого языка.