СОБЛАЗН.ВОРОНОГРАЙ - Б. Дедюхин

Все он отринул сейчас: заботы, жалость, любовь к ближним, попечения княжеские, суеты помыслов, прогнал сомнения – и стоял пред Богом в невинной скудости души, просящей вразумления.

Сначала он еще чувствовал, но потом перестал, как коченеют ноги от холода и коленопреклонения, как ломота грызет плечи и спину, как пересохший рот шелестит шершавым языком: милостив буди ко мне, прости и наставь, яви волю Свою, благослови и вразуми! Безмолвным этим криком, неистовым взысканием стремился он приблизиться к великой тайне богообщения, которую искали многие, некоторые были испытаны ею, но никто не сумел передать и поведать то что было при этом пережито, ибо неизреченна, несказанна, языками невыразима она.

Он не думал о последствиях в течение будущих времен. Он только знал, как должно поступить сейчас.

На утро четвертого дня не на шутку встревоженный Федор Басенок заколотил в дверь кулаком:

– Да ты жив ли, великий князь? Дверь распахнулась.

Что угодно ожидал Басенок, только не этого. Великий князь стоял перед ним всклокоченный и веселый.

– Друг не испытанный – что орех не расколотый.- И шутливо дернул постельничего за бороду.- Тревожишься обо мне? Иль надеялся, что помер я? Все равно тебе в завещании ничего не откажу!

– Эх, Василий Васильевич! – Счастливый Басенок припал к княжескому плечу.- Давай скорее распоряжения какие-нибудь!

– Распоряжение первое: кардинала Исидора заточить!

– Тако исполнено будет! – изо всей мочи гаркнул Басенок.- В железа прикажешь взять?

Великий князь поерошил клокастую молодую бороду, сказал негромко:

– _ Да нет, поместить папского легата на житье за сторожами.

– Слушаю, государь! – побледнев, но твердо ответил Басенок.

В среду на Крестопреклонной неделе стражники взяли Исидора под домовой арест в Чудовом монастыре Кремля. Всех чернецов его развели по разным местам – кого на поварню или пекарню, кого на заготовку дров или на лов рыбы. При Исидоре оставили лишь одного его слугу по имени Логофет.

Еще на исходе третьего дня стали вдруг передавать сначала шепотом, потайно, потом все смелее и обнадежаннее, что будто бы великий князь сказал митрополиту в лицо: борода у тебя, владыка, апостольская, а усы-то, кажись, сатанинские. Конечно, с ветру были схвачены желанные слова, но только приободрились сразу и миряне, и священники. А скоро и на самом деле прорвалось трехдневное оцепенение. На папертях, на улицах и торжищах стали слышны запальчивые речи:

– Яко новый Иуда, стал зломудренный митрополит Исидор отметником святой православной веры, приняв на злопагубном Флорентийском Соборе латинскую веру.

– Истинно: к римскому папе прилепился.

– Да, повеления пагубного папы римского творит, богомерзкое учение проповедует в людях православных.

– Хочет православных христиан ко отцу своему, ко диаволу в бездну адову направить.

– Принял латинский крыж, а истинный и Животворящий Крест Господен о трех составах, об осьми концах отверзнуть возжелал.

– И литургию богоотменную служил.

– Не дадим погибнуть вере православной.

– Обороним святоотеческую церковь нашу православную.

– Он хочет нас ввергнуть в яму смрадную еретичества!… Спасем свои души, иначе навек погибнем!

– Бесовский он сын! Отдал веру православную на злате папе римскому, возвратился к нам с ересью! И нас принудить хочет!

– Истинно!… Смутитель он земли Русской!

– А великий князь не дал ему… Не оскудели мы пока мудростью государевой!

– Всеблагий Творец еще накажет этого еретика!

Василий Васильевич созвал собор из епископов, архимандритов, игуменов и всего священства, сказал звенящим голосом, внутренне дрожа, но по виду сохраняя твердость и неколебимость:

– Должно нам, обличив Исидора судом правды, стараться о том, чтобы он усрамился и отложил латинские ереси соединения и согласия, чтоб повинился и покаялся, дабы таким образом милость и прощение Божие заслужить. Слова эти вызвали полное одобрение духовенства. Хоть и много диавольских происков знали на Руси со времен крещения, но пагубнее латинства не было ничего, оно богоотступнее всех знаемых ересей: стригольников, жидовствующих, монофизитов – армян да эфиопов.

Под конец собора от имени святителей и князей епископ Иона сказал, обращаясь к Василию Васильевичу:

– Государь! Мы все дремали в растерянности, ты один за всех бодрствовал, открыл истину, спас веру! Собор решил, если митрополит Исидор опять станет упорствовать, созвать новый Собор, который будет вправе приговорить его к смертной казни через сожжение или засыпание живым в землю.

6

Как сумел Василий Васильевич проявить такую ясность мысли, как смог взять на себя целиком всю ответственность и принять столь решительные действия? Не он один знал все уставы Православной Церкви и мнения святых отцов о Символе Веры. Многие одушевлены были ревностью к чистому учению Церкви, однако всю Восточную Европу проехал Исидор, более года проповедуя и превознося Флорентийскую унию, и ни один государь не ветупил с ним в прения. Надобно было ему добраться наконец до Москвы, чтоб услышать, как тот самый «князь великий млад есть и той в моей воле» назовет его принародно лжепастырем и губителем душ! Да, именно эти страшные слова были брошены князем Василием в лицо Исидору с надеждой вызвать в отсвет оправдания и раскаяние. Однако – ничуть! Как провозгласил Исидор смело унию и поминовение папы вместо патриарха, так и остался непреклонным, Священному Собору Московской митрополии повиноваться не хотел, угроз не убоялся, всем говорил, что не он, а сам великий – князь раскается и велит освободить его из-под стражи. В ответ Василий Васильевич приказал усилить стражу, не без основания полагая, что могут найтись у папского легата сообщники и доброжелатели.

Но и к какому-то окончательному решению надо было приходить, определять судьбу Исидора, искать и утверждать нового митрополита.

Антоний, который первым стал относиться к присланному из Византии архипастырю без полного доверия и который вполне одобрял неприятие унии и ее возглащетеля, сейчас советовал Василию Васильевичу не торопиться, быть осмотрительным. Особенно же смущали Антония угрозы смертной казни.

– Дознайся прежде, княже, что заставило Исидора стать таким горячим сторонником объединения церквей,- говорил он.- Это важно знать. Вспомни, ведь еще к Владимиру Святому приходили послы от папы римского [121], навязывали свою веру, и сколь многие потом подступались: Тевтонский, Ливонский ордены… И теперешние происки, надо думать, не последний раз. Манила и манит наша земля просторная и изобильная. Согласился Исидор Риму служить. А почему?

– Как почему? – удивился Василий Васильевич.- Известное дело: предательство, измена вере.

Антоний нехотя согласился:

– Пожалуй… можно и так считать. Но ведь многие, хоть Авраамий суздальский, тоже согласились подписью своей эту измену утвердить.

– Они по принуждению! Иные, впрочем, были папой подкуплены. Стой-ка, может, Исидор тоже… подкуплен? Много злата получил?

– Ошибаешься, князь. Он в деньгах папы не нуждается. У русского митрополита доходы больше, чем у папы римского.

– Но другие же брали!

– Брали греческие епископы, потому что вовсе нищие.

– А может, тут только искательство почестей внешних, а?

– Что ж, может, и это низкое побуждение подстрекало. Только, думаю, не оно одно.

– Так можно ли истины-то допытаться?

– Да спроси ты самого Исидора по-доброму, по-сердечному?

– По-сердечному? Думаешь, скажет? – Василий Васильевич был озадачен.

– Дак ведь и он во Христа верует,- улыбнулся уклончиво Антоний.

– Может, и пойду к нему,- в раздумье проговорил Василий Васильевич.- Только потолкую еще допрежь с самовидцами.

А кто они, самовидцы-то? И много ли их? Авраамий суздальский уж ничего нового не добавит. Симеон, отсидев в железах плен смоленский, тоже как-то будто умом повредился: только Исидора бранит да Троицкую обитель просится на жительство. Василий Васильевич обласкал его, как мог, за отважное предупреждение о кознях Исидоровых на Флорентийском Соборе, но Симеону ничего и не было нужно, тихим сделался, в мечтаниях пребывает, а поговаривают даже – мол, чуть не в прелесть впал от переживаний и что-то тайно пишет, про свое долгое путешествие вспоминает.

Оставался один Василий, он же Полуект Море. Снова был он призван пред очи княжеские, с недоверием глядящие, для расспроса пристрастного.

Великий князь начал издалека:

– А что, Полуект, ты в Ферраре да во Флоренции ходил ли на богослужения латинские?

– Ходил, ходил… Но только в притворстве, ей-Богу, государь, только притворства для.

– И большое ли там благолепие?