Время шакалов - Станислав Владимирович Далецкий

и пойду, а ты посидишь на солнышке – может хворь и отступит.

– Уже прошла болезнь, как тебя встретила, – молвила мать,– одна живу и одна болею, а при тебе, помнишь, всегда хорошо себя чувствую и сейчас, слава богу, мне хорошо стало.

Они прошли в дом и попили чаю с нехитрой снедью. Михаил заглянул в холодильник и, обнаружив его совсем пустым, собрался в магазин, оставив мать, которая присела на крыльцо, уже прогретое солнцем, и ласково смотрела вслед непутевому сыну.

Проходя по поселку, Михаил не обнаружил больших изменений в его облике. Новых построек за эти десять лет здесь не появилось, но многие дома обветшали, крашенные фасады облупились, дороги, по-видимому, много лет не ремонтировались и покрылись выбоинами и ухабами, из которых весенний ветерок выдувал мелкую пыль на редких прохожих.

Действительно, людей, в этот выходной полдень, было немного, но за заборами частных домов виднелись склоненные фигурки, копошащиеся на приусадебных участках, как у матери. На центральной площади, по разным её сторонам, появились два магазина ритуальных принадлежностей, которых не было раньше – видимо этот бизнес успешно развивался, и услуги магазинов пользовались спросом у сельчан.

В продовольственном магазине, куда Михаил заходил и прежде, появился отдел самообслуживания, как и в большом городском магазине, где Михаил работал грузчиком.

Он, по своему разумению, набрал в корзину цветных упаковок с продуктами, вышел на кассу и, рассчитываясь за покупки, обнаружил, что поселковые цены стали вровень с московскими и даже выше, чего не было в его прошлые приезды: местные торговцы подравнялись с московскими предпринимателями в общем деле обирания людей.

Потом Михаил узнал, что зарплаты тех немногих, кто ещё имел работу, остались прежними, и было непонятно, как люди умудрялись выживать на пенсии и зарплаты в пять – семь тысяч рублей, если килограмм вареной колбасы – любимого советского продукта, стоит 150 рублей, а две – три тысячи надо отдать за жильё и коммунальные услуги.

Но люди как-то жили и редкие прохожие не выглядели оборванцами и голодающими – очередная загадка русской души и русской жизни простых людей.

Вернувшись домой, Михаил приготовил куриный суп со свежей зеленью с материнского огорода, пожарил мясо с картошкой, что и составило их обед с матерью. Пообедав, мать прилегла отдохнуть, а Михаил вышел во двор, где просидел пару часов на крыльце, созерцая деревья и грядки, прогреваемые майским солнцем.

Проснулась мать, погода испортилась, начал моросить мелкий дождь, и остаток дня они провели в доме за разговором, о котором соскучилась мать за долгие годы одиночества и вынужденного молчания.

Мать рассказала сыну о своём вдовьем одиноком житье: здоровье её пошатнулось, скачет давление, приходиться пить разные таблетки, но помогают они плохо. Иногда она лежит целыми днями, не встает и забывает даже покушать, а потому ослабла и, наверное, скоро не сможет обиходить саму себя.

Что тогда делать не приложит ума: родственников здесь нет никаких, платить за уход нечем, да и не хочет она, чтобы в доме жил посторонний человек. Хорошо, что приходит сестра из собеса, дважды в неделю, моет пол, убирается и готовит еду. Иначе давно бы у тебя, Мишенька, не было матери, – закончила она и посмотрела выцветшими блеклыми глазами на своего единственного сына.

Михаил удивился: вновь мать назвала его Мишенькой, чего раньше не случалось – обычно мать звала его Миша или сынок и только в далеком детстве называла Мишенькой, отводя в детский садик.

Действительно, мать постарела и помнит, наверное, далекие годы,– подумал он и впервые, откровенно рассказал матери о своей безрадостной московской жизни за последние годы: что институт давно закрылся и работает он простым рабочим сразу на двух работах, чтобы скопить денег на квартиру.

Накопленные деньги у него дважды украли – сначала воры, а потом банк, но он надеется снова подкопить и решить, наконец-то, вопрос с жильем. У него была хорошая женщина, но пришлось расстаться из-за отсутствия жилья, да ещё и дочь у неё, а он – после Саны, не хочет жениться снова с ребенком.

Сейчас взял отпуск, неофициально, поживет здесь немного и снова в Москву, за работу, добывать жилье.

Мать слушала его молча, только редкие слезы медленно стекали по её морщинистому лицу и капали с подбородка на сложенные на коленях руки.

Закончив исповедь, Михаил замолчал и посмотрел в окно, где из-за туч проглянуло солнце и вечерним красноватым светом осветило молодую листву тополя, росшего под окном, отчего листья приобрели медный оттенок и казалось зазвенели, но, наверное, это звенели мысли в его голове от длинного и печального рассказа сына матери о своей неудавшейся жизни.

Мать вытерла слезы и прижалась сыну к груди. Он обнял её за высохшие плечи, чувствуя под руками слабые и редкие удары сердца матери. Оба молчали. Успокоившись, мать отстранилась от сына и тихо спросила: «Что ж ты не вернулся домой, к одинокой матери – если там, в Москве, не получилось устроить жизнь? Здесь, по любому, тебе было бы лучше.

Глядишь, и невесту по сердцу нашел, если б остался в прошлый раз, десять лет назад – ты тогда был мужчиной в самом возрасте, да и теперь ещё не поздно обзавестись семьей и порадовать меня внуками. А если женщина попадется хорошая – то можно и с детьми взять, и неродной тебе ребенок станет родным при хорошем отношении.

Многие из детдомов берут приемных детей и ничего, живут, а дети их родителями называют: папой и мамой».

Михаил поморщился: разговор о детях, ему, пятидесятилетнему мужчине, прожившему всю жизнь бездетным, был неприятен, но он не возражал матери в её стремлении к продолжению их рода.

– Ну и что бы я здесь делал? – ответил он на упреки матери, если б остался тогда, десять лет назад? Сама говорила, что никакой работы в поселке нет, а мужики спиваются от безнадежья. И как бы мы жили на твою пенсию, которую тогда выплачивали с задержками по три месяца?

– Ничего, как-нибудь прожили, ведь другие живут, – отвечала мать, в которой заговорил бухгалтер. Твою комнату в Москве можно продать – сам говорил, что цены на жильё там сумасшедшие.

Не хочешь продавать – можно сдать квартирантам и на эти деньги здесь жить, а там, глядишь, и работа подвернется. Здесь люди, пока ещё, не такие злые и алчные, как в Москве, будь она проклята. Человеческие соседские отношения сохранились, много твоих знакомых – ещё по школе, остались здесь и спокойно живут: может и тебе помогут с работой, у тебя же институтское