Читающая кружево - Брюнония Барри

Большая часть вещей сломана. Все ценное рано или поздно перекочевало наверх и заняло свое место в доме. Остальные предметы ни на что не годны. Кроме кровати. Она предназначалась для тех, кому нужно было переждать здесь.

В комнате царит атмосфера ожидания. И страх. То и другое можно ощутить. Мы с Анжелой, разумеется, напуганы, но здесь присутствуют не только наши страхи. Это место, где рабы ждали свободы. Последняя остановка по пути на север. Рабы сидели здесь, не зная, спасутся они или умрут в бесплодных попытках. Они доверяли аболиционистам — прямым потомкам людей, которые некогда привезли их сюда на своих кораблях и продали в рабство. Доверяли недостойным доверия, потому что выбора не было. Они надеялись, что круг завершен, что зло исчерпало себя и вскоре тьме наступит конец.

Здесь есть не только страх, но и надежда. Ее воплощение — там, в дальнем углу комнаты. Маленькое черное отверстие, которое ведет к свободе. Надежда — в этом туннеле.

— Нельзя здесь оставаться, — вскрикиваю я, увидев, что Анжела садится на кровать. Она устала.

— Вода стоит слишком высоко, — бормочет она, осознав, какую ошибку совершила. — Мы не сможем выбраться, пока не наступит отлив. Во время прилива туннель заполняется водой. — Она ложится, откинувшись на изголовье. — Я посплю. Всего минутку. Совсем измучилась…

Насчет прилива Анжела права: я чувствую запах воды. Но запах дыма тоже, и он гораздо сильнее. Анжела задремывает не от усталости. Она задыхается.

— Вставай! — велю я и заставляю девушку подняться.

Она твердит, мол, надо подождать, пока нас спасут. Но комната наполняется дымом и Анжела уже не в себе. Думает, что рассуждает здраво, но это не так. Мы не можем ждать спасателей. Даже если кто-нибудь скажет им, что мы в доме, они пойдут искать нас наверх, на смотровую площадку. Мы ведь сказали, что укроемся там.

Даже если спасатели заглянут в погреб, то никого не найдут. Никто не знает про туннель.

— Идем, — говорю я. — Здесь нельзя оставаться.

Впереди нас по туннелю бегут крысы. Я стараюсь не смотреть на них. Они спускаются со стенок и несутся в одном направлении, прочь от дыма.

Не считая крысиного царапанья, в подземелье полная тишина. Как только мы останавливаемся передохнуть, нас нагоняет дым. Когда удаляемся от пожара, Анжеле становится легче дышать.

— Может быть, отдохнем? — предлагает она, слегка воспрянув духом. — А когда доберемся до конца туннеля, подождем, пока спадет вода.

— Может быть, — отвечаю я, чтобы ободрить ее.

Но дым нас настигает. Ждать нельзя. Я чувствую воду под ногами, забираю у Анжелы фонарик и направляю луч вперед. Видно, что туннель становится уже и выше, а вода все прибывает.

— Далеко до конца туннеля? — спрашиваю я.

Анжела не знает. Или не хочет отвечать.

— Приблизительно, — настаиваю я.

— Не знаю… метров сто пятьдесят.

— Ход идет прямо или сворачивает?

— Прямо. Но мы не можем…

Мы уже по пояс в воде. Крысы впереди нас остановились. Между водой и потолком туннеля — всего полметра свободного пространства. Полукруглый промежуток воздуха. Крысы сдались, они на каменной кромке, как можно ближе к воде. Дальше не пойдут. Это — конец пути.

Дым у нас за спиной клубится и медленно ползет вперед.

— Я не собираюсь нырять, — заявляет Анжела. — Это самоубийство.

А потом она видит приближающийся дым.

— У нас нет выбора, — говорю я и показываю Анжеле на крыс.

Судя по всему, девушка сейчас вспоминает то, что слышала обо мне, и думает, что совершила большую ошибку, доверив свою жизнь безумице.

— Не могу, — почти плачет Анжела. — Я не сумею проплыть так далеко под водой.

— Зато я смогу, — отвечаю я.

Мы по грудь в воде. Рядом с крысами. Она смотрит на них, потом на меня и понимает, что это ее единственный шанс.

— Не плыви, — приказываю я. — Не греби.

Она кивает.

— Даже не шевели ногами.

Девушка вновь кивает.

Я объясняю, что делать. Как вдыхать и выдыхать, если предстоит затяжной нырок. Сначала надо вытолкнуть из легких весь воздух, а потом сделать глубокий вдох, которого хватит надолго.

— Бог мне поможет, — шепчет Анжела, не в силах отказаться от веры.

— Он поможет нам обеим.

Мы выдыхаем, а потом делаем мучительно глубокий вдох. Я толкаю Анжелу в воду и ныряю вместе с ней.

Я хватаю ее за волосы. Это единственный способ. Заставляю девушку расслабиться и держу за волосы зубами, чтобы обе руки были свободны. Работаю ногами, отталкиваясь от дна и стенок туннеля. Мы медленно движемся вперед.

Мне кажется, мы проводим в темноте часы, годы, целую вечность. Анжела то подо мной, то сбоку. Обмякшее тело, которое позволяет себя тащить.

Легкие болят. Время идет.

Тьма повсюду. Я уже давно не могу нащупать стены и пол. Может быть, туннель расширился.

«Не останавливайся, — приказываю я себе, — не сбивайся с ритма».

Я не чувствую воды, не чувствую холода.

Мы заблудились. Вокруг нас — лишь пустая мгла, которая бесконечно простирается во все стороны. Впервые осознаю, что такое смерть. Это не фантазия, а реальность. Не конец жизни, не прекращение мук, а вечная пустота.

Анжела была права: это самоубийство. Прыжок Линдли. Прыжок с «Золотых Ворот». Путь к луне. Смерть, которую, по моим представлениям, я всегда искала. Я пыталась умереть с тех пор, как мне исполнилось семнадцать. И наконец вижу то, о чем мечтала. Пустота — вокруг меня.

В какой-то момент я перестаю бороться и начинаю умирать. Это очень просто — остаться здесь, среди ракушек и гладких камней. Я уже однажды оказывалась в пустоте, и это было прекрасно. Мирно. Но только не теперь. Потому что я больше не желаю смерти. Этого хотела Линдли, а не я. Я не хочу умереть в воде, в туннеле. Тщетно пытаюсь внушить себе, что на самом деле мне этого хочется. Но понимаю: нужно спасти Анжелу и ее ребенка. И вдруг впервые в жизни начинаю сознавать, что надо спасти и себя.

Волосы Анжелы выскальзывают у меня из зубов. Я хватаю их и наматываю на кулак, высвобождая все, что в них скрыто. Как и у Мэй, волосы Анжелы хранят свои секреты. Это сеть, которая захватывает магию, а потом выпускает по одному сокровищу за раз — milagros, вуаль, рисунок Девы Марии. Многое запуталось в кружевной сети волос. Все это прокладывает мне путь.

Толкая Анжелу впереди себя, сквозь ее волосы я вижу сияние. Передо мной на свет плывет морской конек. Тот самый конек, которого я в детстве видела в волосах Мэй. Я понимаю, что это мой символ, и следую за ним. Потом замечаю что-то вдалеке… слабый зеленый блеск… Когда я отвожу руку назад для гребка, волосы Анжелы перестают загораживать мне обзор, но сияние не исчезает. Мы нашли выход из туннеля и плывем на свет.

Выныриваем возле лодочного сарая, под причалом. Я выталкиваю Анжелу на поверхность, и мы жадно хватаем ртом воздух.

Я помогаю ей подняться на чердак. Она садится на кровать, потом ложится на бок.

— Ты в порядке? — спрашиваю я.

— Кажется, да, — отвечает девушка, хотя я понимаю, что нет. Анжела снова перекатывается на другой бок и стонет.

— Пойду за помощью. — Я открываю окно, чтобы впустить на чердак свет.

Анжела с трудом кивает.

На причале есть телефон. Я спускаюсь по лестнице и вдруг вижу кальвинистов. Они сидят на противоположной стороне канала, на скамейке, где обычно собираются старики. Но стариков нет. Должно быть, отправились поглазеть на пожар, как и остальные горожане. На их месте — три фигуры в черных одеяниях. Они смотрят на лодочный сарай. Взглянув на противоположный пирс, я вижу и других. Они уходят от дома Евы, их факелы по-прежнему пылают.

Я бегу обратно наверх. Анжела стоит на коленях.

— Он придет за мной. Я знаю, что придет, — бормочет она.

— Кто?

— Преподобный Кэл.

— Кэл в тюрьме.

— Нет. Он уже вышел. Он должен быть здесь. Преподобный Кэл придет за мной. Мы полетим в Лас-Вегас и поженимся.

— Вставай. — Я пытаюсь поднять ее с кровати.

— Он должен быть здесь. Они сказали, что он придет. — Анжела смотрит в окно, на толпу. — Преподобный Кэл придет. Он обещал.

— Отойди от окна! — Я хватаю ее за руку и оттаскиваю.

Анжела начинает плакать. Глаза меня обманывают.

Я вижу…

…Линдли на том же месте. Она плачет. Это наше первое лето вместе. Нам по тринадцать лет, и мы твердим друг другу о том, что, слава Богу, мы уже не дети, теперь все изменится и будет хорошо. Но все уже изменилось, тем же летом. В худшую сторону. Случилось нечто ужасное. Я ощущаю боль сестры. Произошли страшные вещи. Я не могу о них говорить, не в силах даже подумать об этом. Когда Линдли страдала, я чувствовала ее боль — каждый раз, когда Кэл ее бил или приходил к ней в постель. Сестра сказала, что все уладится, и я ей поверила. Она сказала, что справится с любой проблемой, когда мы вместе, на острове. Но Линдли ошиблась. Она ничего не могла исправить. Так же как и я.