Вторник. Седьмое мая: Рассказ об одном изобретении - Юрий Германович Вебер

— точка. Возможно, видимость позволит.

— Прожекторы? — ревниво спросил Рыбкин.

— Разумеется… Надо быть готовым ко всему… — тихо сказал Попов.

Да, он прав. В таком деле, как их беспроволочная телеграфия, все было еще так зыбко, неверно, капризно, так мало еще проверено на практике, что… всякое может быть. Надо было очень знать свою аппаратуру и очень верить в то, что в нее заложено, чтобы решиться на такой шаг, какой им сейчас предстоял. И все же не забывать при этом, что существует такая вещь, как страховка. На всякий случай.

Рано утром, когда Петербург еще спал в холодной тьме, они разъехались на вокзалы в разные стороны. Рыбкин должен был примкнуть к спасательной партии, отправляющейся на Ревель и оттуда ледоколом на Гогланд. Попова ждали на Финляндском вокзале, чтобы отвезти его в Котку.

И вот он на финском берегу, вернее, на крохотном островке Кутсало, что торчит сосновой шишкой перед самой Коткой, чуть выдвинутой в море. Здесь было окончательно выбрано место для станции. Так удалось выгадать против Котки почти пять километров. Все-таки на пять километров поближе на юг, к Гогланду. На пять километров легче электромагнитным волнам.

Попов вглядывается с вышки туда, на юг, в морозную даль. Там где-то остров Гогланд, там спасательная экспедиция, там Рыбкин с телеграфным снаряжением.

Здесь, на Кутсало, уже оборудована станция. В маленьком сборном домике. Установлены приборы, аккумуляторы. И уже возведена мачта для антенны. Высотой почти в пятьдесят метров — чтобы возвышалась над окружающим лесом. Лейтенант Реммерт, назначенный Главным штабом, всем этим энергично распоряжается. Беспроволочная телеграфия пробует свои первые силы на флоте. И антенные мачты устанавливаются, как на флоте, на кораблях. Стеньга, брам-стеньга, брам-штаги, топ и брам-ванты… — слышится здесь все время в распоряжениях, в выкрикиваниях лейтенанта и матросов. Отчаянная работа, в вьюгу, в мороз, когда Реомюр падает ниже двадцати.

А там, на Гогланде, в самом кипении ледового моря, было, пожалуй, еще тяжелее. Вся спасательная команда — и матросы, и портовые мастеровые с «Апраксина», и даже жители острова — во главе с командирами и Рыбкиным тащили в этакую вьюгу, через глубокий снег, через ледяные торосы, пробиваясь вперед ломами и лопатами, с надрывным «Эй, ухнем! Сама пойдет!» — тащили на высокий утес гигантское бревно для мачты. А потом еще все оборудование и строительные материалы для сборного домика станции. Лихорадочная работа с рассвета, и весь день, и в темноте — ледокол «Ермак» светил им прожектором.

Обе станции не знали, что там, друг у друга. Связи еще никакой не было. Только по намеченным срокам работ догадывались примерно, что у тех, у других, сейчас происходит. Должно происходить.

Настал срок первой пробы сигналов. Рано утром станция на Кутсало должна была начать по расписанию передачу. Треск маленьких молний разрядника. Унтер Андрей Безденежных, опытный телеграфист, застучал на ключе: вызов. Та, та, та-а-а, та-а-а, та, та. Точка, точка, тире, тире, точка, точка. Короткая пауза. И опять та же серия точек и тире. Вызов. Попов и Реммерт стояли тут же.

Несколько раз в течение получаса посылали они вызов. Серия разрядов в воздушное пространство — словно немой крик: «Гогланд, Гогланд! Я — Кутсало. Вы слышите? Слышите нас? Отвечайте!»

Попов стоял бледный над аппаратом, поглядывая на часы. 9. 30. Как условлено, станция переходит на прием. Рыбкин должен ответить оттуда.

Стрелка уже движется за половину часа. Но ответа нет.

Они смотрят на телеграфную ленту. Но она неподвижна. Ничто не отражается на ее пустой белизне. Никакой знак не оставляет на ней следа. Приемник молчит.

Попов прикладывает телефонные наушники. Прижимает сильнее к голове. Но сигналов нет. Не слышно. Только беспорядочный шорох и потрескивание шевелятся там иногда в наушниках. Это не сигналы. Это атмосфера проявляет свое дыхание. Сама природа напоминает о себе, о своей неприступности. И будто посмеивается над ними: что, не можете преодолеть? Не можете взять меня со своими затеями? Сорок один километр. А я еще напущу! Снег, стужу…

Попов положил наушники. Ждать. Можно только ждать. И пробовать. Еще и еще раз пробовать.

В следующие полчаса полагается снова перейти на передачу. Снова тот же вызов, выстукиваемый Безденежных на ключе.

Но ответа нет. По-прежнему нет. Ни на ленту, ни на телефон.

И так весь тот день. Через каждые полчаса. Передача — прием. Передача — прием. Но приема никакого не было.

Ни в тот день. Ни на следующий.

Команда станции избегала смотреть на Попова.

А он только сказал:

— Завтра повторим.

Потом они узнали: Гогланд принял их сигналы. Понял вызов. Но ответить не мог: мачта из-за сильной пурги не была еще готова. Рыбкин пробовал запускать антенну на змее и со змея разобрал точки и тире. А ответить… Прожекторы не пробивали пургу и расстояние.

— Может, выстрелить в ответ, что ли? — метался Рыбкин в отчаянии, поглядывая на зачехленные орудия броненосца. Он понимал, что должен испытывать там сейчас Александр Степанович, находясь от него за сорок с лишним километров.

Да и все это понимали. Матросы-такелажники, обмораживаясь и рискуя жизнью, лихорадочно заканчивали установку мачты.

А станция на Кутсало продолжала настойчиво посылать позывные — каждые полчаса, каждые полчаса.

На третий день, когда Попов зашел утром в аппаратную, он сразу увидел: что-то случилось. Лейтенант Реммерт сделал ему отчаянные немые знаки: тсс, внимание! Андрей Безденежных сидел за приемником в телефонных наушниках. По его лицу было видно, с каким напряжением он к чему-то прислушивается.

— Гогланд отвечает! Гогланд нас слышит! — страшным шепотом произнес Реммерт.

Андрей Безденежных отмечал на бумаге значки — тот отрывистый писк, который удавалось ему прослушать сквозь общий шум атмосферы. Очередь телеграфных точек и тире. А что же еще могли означать эти регулярные всплески?

Что-то путалось, мешалось, обрывалось в этой первой, неверной ниточке электромагнитных волн. Точки и тире сбивались с ритма. Но все же на бумаге в одном месте как будто определенно обозначилось: «…няли». Очевидно, обрывок слова «поняли». Это ясно. По крайней мере, хотелось верить, что именно так. Первый робкий голосок — оттуда, с Гогланда. От Рыбкина.

— Пошлите им запрос. Чтобы они передали нам в ответ слово «мина», — распорядился Попов.

Надо было закрепить первую ниточку. Быть уверенным, что установилась действительная связь.

В следующие полчаса Андрей Безденежных застучал на ключе, посылая распоряжение Попова. И несколько раз повторил.

Еще полчаса — он снова сменил ключ на наушники. Переход на прием. Все замерло в ожидании. Попов стоял неподвижно рядом с Безденежных, вглядываясь зачем-то в костяную трубочку когерера.

Вдруг Безденежных смешно вылупил глаза и начал