Золотые Антилы - Тим Северин

Однако все это время подлинная битва за Ямайку велась не пушками и не копьями. Ее вели топорами и мотыгами на равнинах вокруг города Вилья-де-ла-Вега. Здесь англичане проходили жестокую школу выживания на Золотых Антилах. Экспедиция, высадившаяся на этих плодородных берегах, была слабо обеспечена продовольствием, и комиссары понимали, что для армии дело жизни и смерти — расчистить землю и прокормиться своим трудом. Доставка продовольствия из Англии и с Барбадоса, осуществлявшаяся в лучшем случае нерегулярно, не могла продолжаться до бесконечности, и у экспедиции имелось от шести до восьми месяцев, чтобы превратить сельское хозяйство Ямайки в базу, способную поддержать колонию. Отчаявшись, они попытались в приказном порядке превратить солдат в фермеров. Каждому полку были выделены участки земли в низинах, и солдаты должны были возделывать их под надзором офицеров. В теории все было неплохо и пришлось по нраву полковникам, желавшим сохранить свои войска на случай внезапной атаки испанцев. На практике же затея с треском провалилась: комиссары не понимали, что никакой приказ не сделает из солдата фермера и что люди, прибывшие на Ямайку с мечтой о беззаботной жизни на Антилах, не готовы превращаться в батраков у собственных офицеров. Сами офицеры портили дело, рассматривая выделенные им земли как собственные поместья и бестактно требуя направлять нищих шотландцев, ирландцев и прочих бедняков на работы вместе с простыми солдатами. Враждебность между офицерами и рядовыми с самого начала угрожала всему проекту, и мятеж назревал быстро. Наконец даже оставшиеся без земель младшие офицеры присоединились к рядовым и стали требовать своей доли в добыче, взятой на Ямайке.

Делиться, в сущности, было нечем, потому что возделывание «сада Индий» шкипера Уистлера оказалось небыстрым делом. Не хватало земледельческих орудий, тропические почвы оказывались прискорбно скудными, и даже ополченцы, навербованные на Сан-Кристофоре и Барбадосе, не знали, что здесь сажать. Солдаты так пали духом, что забрасывали уже расчищенные и зараставшие сорняками участки, а на пайках, урезанных до трех постных дней в неделю и трех галет каждые семнадцать дней, у них недоставало сил сводить девственный лес. Жизнь стала такой суровой, что несколько беглых подмастерьев и ссыльных с Барбадоса стали проситься обратно к прежним хозяевам. Они предпочитали понести наказание и отбыть до конца срок, чем оставаться на Ямайке. Правда, один барбадосский офицер преуспел в новом ремесле плантатора. Но, когда оказалось, что он обязан еще и платить жалование солдатам, ему пришлось распродать имущество и уехать с острова.

Часто от солдат-фермеров вреда было больше, чем проку. Они рубили плодовые деревья, вытаптывали засеянные испанцами поля кассавы и распугивали дикий скот. В первые беззаботные дни после высадки солдаты не брезговали забивать в пищу собак, ослов, кошек, змей и грызунов. Но такая охота опасно сократила запас живности на острове, и теперь солдатам приходилось учиться пасти дикий скот в саванне. Впрочем, ковбои из них получались никудышные, и с досады они стали стрелять скотину из аркебуз. Это было ошибкой — страх заставил стада, державшиеся прежде на равнинах, откочевать в леса, где их было почти невозможно выследить. Одна охотничья партия англичан, из самых неприспособленных, окружила маленькое стадо, открыла огонь со всех сторон и, не убив ни единой коровы, перестреляла несколько своих людей. Даже когда аркебузирам случалось попасть в цель, пуля редко валила корову на месте, и раненое животное убегало в чащу, где тушу нельзя было отыскать. По словам одного английского офицера, он, проезжая через лес, видел восемьдесят дохлых коров, бесполезно гниющих на солнце; а генерал-майор Седжвик мрачно описывал в письме Кромвелю условия жизни на острове: «Наши солдаты уничтожили всю провизию и скот. Куда бы они ни пошли, за ними остаются руины. Ни копать, ни сажать они не хотят и не могут и готовы скорее умирать с голоду, чем трудиться».

Подоплекой этой истории устрашающей расточительности, некомпетентности и праздности были непрекращавшиеся с первого дня высадки раздоры между сухопутным войском и моряками. Генерал Венейблс практически не разговаривал с Пенном и настолько мало доверял адмиралу, что завел досье, где описывал все его воображаемые проступки. Он был уверен, что флот намеренно утаивает припасы, хранившиеся на кораблях, и что моряки злонамеренно отказывают армейским в пище и амуниции, полагающимся им по праву. Кроме того, он заподозрил, что Пенн позволил своим офицерам прикарманить призовые деньги, которые следовало разделить на всех. В последнем могла быть доля истины, поскольку Пенну удалось пристроить на пост офицера, отвечающего за трофеи, своего племянника, а когда этому племяннику пришло время оставить должность, он не представил подлинных документов о распродаже трофеев и не допустил проведения тщательной ревизии.

Впрочем, недоброжелательство не ограничивалось обвинениями и контробвинениями между армейскими и флотскими. Сама армия раскололась. Многие офицеры винили Венейблса в некомпетентном, по их представлениям, захвате Вилья-де-ла-Вега. Они полагали, что надо было сразу двинуться на столицу Ямайки и не позволять испанцем обчистить город. Естественным лидером недовольных был полковник Буллер, уже доказавший при неудачной диверсии в Санто-Доминго независимость своего мышления, заносчивость и склонность нарушать дисциплину. И вот, когда Венейблс, истощивший силы в попытках управлять разлагающейся армией, заболел, Буллер дошел до того, что самочинно созвал военный совет и издал приказ о том, что экспедиция переходит под его командование. Венейблс, оправившись, тут же приструнил непокорных, которых называл «ленивыми тупоумными офицерами, наделенными большой гордыней, но обделенными умом, доблестью и деятельностью». Обузой стал и комиссар Батлер. Правда, когда Венейблс, потеряв терпение, обозвал того «пьянчугой», комиссар впал в ярость и, к всеобщему облегчению, отбыл в Англию.

Флоту, стоявшему в Кингстонской бухте, приходилось не легче. Моряки сидели на половинном рационе воды и пищи и, вместо того чтобы, как им мечталось, обшаривать остров в поисках добычи, были вынуждены очищать днища судов от наростов. Один из кораблей, где хранились припасы — «Дискавери», — во время кренгования загорелся от пожара в судовой пекарне, а поскольку груз его составляли бренди, запас древесины для плотников и боцманов и 120 бочонков с порохом, полыхнуло на славу. Опасность грозила и другим стоящим на якоре кораблям, так что пришлось подвести шлюпки и отбуксировать горящее судно на отмель, где его и оставили догорать. Но пожар облегчил «Дискавери», и переменившийся ветер погнал его к флоту, словно огромную плавучую бомбу. Судно взорвалась на дистанции выстрела из карабина на глазах у потрясенного шкипера Уистлера, прилежно описавшего в своем дневнике тревожные события той ночи.