Менуэт святого Витта, Властелин пустоты - Александр Громов

Судя по сообщениям автоном-очистителей, первая серия легла удачно. Корабль идет над океаном и спрашивает, не пора ли начать выращивать вторую серию очистных бомб. Пожалуй, чуть торопится.

«Ладно, — шучу, — можешь нести свои яйца. Разрешаю даже кудахтать, только тихо».

Кудахчет. С юмором у него туговато…

Тем временем ограниченно ценный перестает чесаться и пытается сесть.

— Уже согрелся? — спрашиваю я губами брата.

«Какое там…» — это у него в мыслях.

— Какое там… В-вв-в-в…

Серое вещество у ограниченно ценного неотделимо от речевого центра. Что думает, то и болтает. Вполне мог бы промолчать — знает ведь, что я понимаю его без слов. Примитивен.

К тому времени, когда Парис привел полицию, Леон окончательно извелся. Мало было битого стекла, мало было известия о помолвке Филисы — в довершение несчастий вернулась Хлоя, слегка охрипшая, но еще полная сил и гнева, и оба пасынка — Сильф и Дафнис — были, конечно, тут как тут — стояли хитрыми скромниками в уголочке, боясь попасть под горячую руку, ковыряли в носу и с тайным восторгом наблюдали за тем, как мать делает из отчима драконий помет. Солнце уже давно поднялось выше деревьев. Умнейший по-прежнему дремал на припеке, Хлоя не сомневалась в том, что окно разбил сам Леон, чтобы досадить жене, нахихикавшиеся близнецы мало-помалу начали позевывать, потом им надоело это занятие и они ушли, а Леон и этого не мог сделать: воспитанный муж не станет противиться жене на людях, а покорно выслушает все, что та намерена ему сообщить. Вокруг дома собрались соседи и, привлеченные криками Хлои, подходили еще, издали таращили глаза на посапывающего Умнейшего, некоторые заглядывали в разбитое окно, щупали осколки и, сокрушенно качая головами, пытались вставить утешительное словцо. Общее настроение складывалось скорее в пользу Леона, слушатели явно одобряли его стоицизм, но от этого было не легче.

То, что в голове Леона прочно поселился низкий одуряющий гул, не пугало — к этому он привык. Пугали запретные мысли, изредка проскакивающие сквозь завесу гула. Побить Хлою? Давно пора, честно говоря. Научить уважать мужчину, пусть он и менее ценен, нежели женщина. Но тогда придется уходить из деревни, Хранительница на этот счет строга. Осудят общим сходом — и уйдешь, никуда не денешься, станешь изгоем и, хоть не пропадешь с голоду и рано или поздно найдешь деревню, готовую тебя принять, Филису уже никогда не увидишь.

Еще того хуже — убить… Леон весь вспотел от этой мысли. Он прекрасно помнил облаву, случившуюся несколько лет назад, сам в ней участвовал — убийцу из какой-то отдаленной деревни, человека агрессивного, явно больного, и, по убеждению лекарей-шептунов, больного неизлечимо, много дней гнали по лесу, пытаясь оттеснить в болота и в конце концов загнали в горы, к яйцеедам. Те хорошо помогали — лишь благодаря их умению ползать по скалам всего только трое охотников из облавы сорвалось с круч, а могло быть много больше. В конце концов убийцу удалось загнать на скальную стену над пропастью; он был сильный человек, этот убийца, — висел на крошечных выступах день, другой и лишь на третий разжал руки…

Случай был редчайшим и всколыхнул всю округу. Бабки и прабабки не могли припомнить такого, — человек не должен убивать человека! Тогда, во время безумной гонки по горам, убийца не раз и не два невольно подставлял себя под выстрелы духовых трубок. Потея, Леон пугался. Разгоряченный погоней, он один раз чуть было не плюнул отравленной стрелкой в бугристую, напружиненную спину, мелькнувшую меж валунов. Чуть-чуть он сам не стал убийцей. Если бы преследуемый не оглянулся в тот момент — стал бы. И был бы отдан шептунам для излечения. Ужасала мысль: наверно, он всё же не такой, как все…

Излечившись — убил бы себя сам. Уколол бы шею стрелкой. Человек и без того слишком часто умирает раньше желаемого срока, чтобы допустить самую мысль о смерти от человеческих рук. Бывает, неосторожного охотника убивает дракон, но дракон — он дракон и есть, его едят, и он вправе не соглашаться с этим. Человек не дракон. Убийца человека — сам не человек и не должен жить.

Полицейских было двое. Одного из них Леон узнал сразу — им оказался Брюхоногий Полидевк, в прошлом лучший стрелок и гордость деревни, когда-то обучивший Леона своему искусству, неизменный победитель стрелковых состязаний, но охотник все же неважный и шептун никакой. Покрытая затейливой резьбой желтоватая кость, торчавшая у него от левого плеча до локтя, свидетельствовала о непредвиденной встрече с драконом, чем и окончилась охотничья карьера Полидевка, тогда еще не Брюхоногого. Настоящий охотник умеет ходить по лесу и спящего дракона чует за версту. Что бы там ни говорили, а дракон — чудище по преимуществу травоядное, ну разве что иногда слизнет с ветки задремавшую птицу-свинью, так что Полидевк остался жив, потеряв руку лишь по собственной неосмотрительности. С тех пор он перестал ходить в лес, отрастил колыхающееся чрево, став похожим на неплотно набитый мешок на толстых ногах, сделался лучшим в округе, хотя и единственным, резчиком по собственной кости и вскоре перешел на спокойную работу полицейского. О Брюхоногом Полидевке было известно, что он большой любитель Тихой Радости и терпеть не может, когда его называют просто Брюхоногом. Второй полицейский имел унылый вислый нос, был высок, тощ, сутул и откликался на имя Адонис.

— Леон! — закричал Брюхоногий Полидевк еще с порога, отчего Умнейший вздрогнул, приподнял одно веко и снова опустил его. — Ты?! Рад, рад видеть. Ну, что тут у тебя?

Леон объяснил что.

— Ага, ага, — покивал Полидевк. — Значит, правда. А я-то, признаться, думал, напутали что-то. Где ж это видано, чтобы стекла били? А чем? Вот этим? Дай-ка, дай-ка посмотреть… Ага, ага. Ну вот что я тебе скажу: правильно ты сделал, что нас позвал… — полицейские переглянулись. — Отойди-ка пока в сторонку, не мешай, а угощать после будешь. Мы это дело враз…

Леон отошел в сторонку. Он совсем не был уверен в том, что поступил правильно, позволив Парису привести полицию. Сразу было видно, что полицейские взялись не за свое дело, и сквозившая в их действиях растерянность, плохо скрытая за многозначительностью, подтверждала это как нельзя лучше. Впрочем, оба старались не ударить в грязь лицом. Честно говоря, Леон не удивился бы, если бы полицейские вежливо уклонились от расследования — в каждой деревне их кормят и поят вовсе не за это (хотя они и сами прокормились бы расчудесно). Всей работы — быть арбитрами в спорах и судьями в состязаниях. Ну, еще распоряжаться, если где пожар или какое другое бедствие. Только-то. Самая никчемная должность — для калек или лентяев без честолюбия.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});