Кровавое Крещение «огнем и мечом» - Виктор Поротников

Лишь смерть Симеона от болезни избавила ромеев от полного краха. Вот почему ромеи согласились на брак византийской принцессы с Петром, сыном Симеона. Ведь Петр получил в жены порфирородную гречанку в обмен на мир с Византией.

— Ах вот оно что! — Владимир поднялся из-за стола и в возбуждении заходил из угла в угол. В трапезной никого не было, кроме него и Добрыни. — Стало быть, ромеи понимают токмо язык силы! Дабы чего-то от них добиться, сначала их нужно запугать. Что ж, я так и сделаю!

Владимир подошел к стене, на которой было развешано оружие и боевые щиты. Протянув руку, он погладил ножны длинного меча с рукоятью, украшенной серебром и чернью.

— Ты что задумал, племяш? — насторожился Добрыня. — Не замышляешь ли новый поход в Болгарию? Не вздумай! Помни участь отца своего.

Владимир с хитрым прищуром посмотрел на своего дядю, скрестив руки на груди.

— Зачем тащиться в такую даль, у ромеев имеются владения и поближе. Весьма богатые владения! — промолвил он после недолгой паузы. — Я поведу войско в Тавриду, возьму греческий город Корсунь. Купцы рассказывают, туда немало товаров стекается из Азии и с Кавказа. Я заставлю императора Василия считаться со мной!

— Увязнешь ты в войне с ромеями, племяш, — проворчал Добрыня. — Ты же знаешь, как сильно укреплены города ромеев. Застрянешь ты в Тавриде, а печенеги тем временем опять к Киеву подвалят.

— А я тебя в Киеве оставлю, дядя, — сказал Владимир, подходя к столу и наливая себе вина в чашу. — Ты же у меня тертый калач. — Владимир улыбнулся, поднимая кубок с вином. — Давай выпьем за удачный поход на Корсунь!

Добрыня с недовольным видом взял свою чашу, но, так и не донеся ее до губ, поставил обратно на стол.

Провожая Владимира в этот первый самостоятельный поход, Добрыня вдруг явственно понял, что его племянник уже способен сам принимать решения, что он наконец-то возмужал и обрел уверенность в себе. В голосе и во взгляде Владимира появилась та же непреклонная властность, как и у его покойного отца. Владимир уже не нуждается в опеке Добрыни, ведь ему уже двадцать семь лет.

«Расправил крылья молодой орел, что и говорить, — думал Добрыня, стоя на крепостной башне и глядя на удалявшееся войско, окутанное клубами пыли. Войско под красными стягами перешло реку Почайну и двигалось на юг в сторону степи. — Долог ли будет его полет? Завершится ли удачей это его дерзкое начинание?»

* * *

Лето догорело и осыпалось пожелтевшей листвой с деревьев, оголились сжатые поля, потянулись на юг стаи перелетных птиц. Несколько раз за осень по Киеву распространялся слух, будто приближается войско князя Владимира. Всякий раз Добрыня торопливо взбирался на крепостную башню, надеясь увидеть вдалеке стяги и копья Владимировых полков, но молва оказывалась ложной, ибо люди принимали за рать купеческие обозы, тянувшиеся к Киеву со стороны Чернигова и от днестровских славян.

Когда на землю лег снег, Добрыню стало одолевать гнетущее беспокойство. Изо дня в день он корил себя за то, что не отправился сам вместе с Владимиром в поход на Корсунь. Ведь степной путь туда пролегает через владения печенегов, а этот враг опаснее и коварнее ромеев. Пусть под стягами Владимира находится больше двадцати тысяч воинов, но и печенегов в степях видимо-невидимо. Сыновья хана Кури непременно станут мстить Владимиру за смерть отца.

«Может, мои ожидания напрасны? — думал Добрыня, слушая вой метели за окном, покрытым наледью. — Может, Владимира уже нет в живых, а из его черепа степняки сделали чашу по своему дикому обычаю. Что же мне тогда делать?»

Добрыня гнал от себя тяжелые мысли. Он не мог поверить в то, что все русское войско полегло в сече с печенегами. Вместе с Владимиром выступили в этот поход несколько опытных воевод, знакомых с тактикой и уловками степняков. Один тысяцкий Путята чего стоит! Скорее всего, полагал Добрыня, Владимир взял Корсунь и остался там на зиму. Это разумное решение. Домой Владимир, видимо, выступит по весне, когда степь покроется сочной травой, ведь ему нужно чем-то кормить лошадей. Надо успокоиться и ждать, размышлял Добрыня.

В начале мая в Киеве объявился боярин Слуда со своими слугами. Он уходил в поход вместе с Владимиром и вот возвратился домой.

Добрыня забросал Слуду вопросами, едва тот появился в княжеском тереме.

Слуда был полон злости и негодования, рассказывая Добрыне об осаде Корсуня русскими полками.

— Упрям и недальновиден твой племянник, — молвил Слуда, сидя за столом напротив Добрыни, — разумных советов он не слушает, с седовласыми мужами в спор вступает. Корсунь — град вельми неприступный, окруженный мощными каменными стенами. Греки отразили все приступы нашей рати, не поддались они и на увещевания Владимира сложить оружие. Тогда Владимир взял Корсунь в плотную осаду, заявив грекам, что не уйдет отсюда, пока они не сдадутся. — Слуда желчно усмехнулся. — Надо будет, три года здесь простою, сказал Владимир, но Корсунь все едино возьму. Вот до чего он упрям и глуп!

— Почто же глуп? — поинтересовался Добрыня. — Коль град нельзя взять приступом, его надо брать измором.

— Дело в том, что Владимир запер греков с суши, а по морю в Корсунь свободно поступает все необходимое, — ответил Слуда, отпив из чаши хмельного меда. — При таких условиях бессмысленно стоять под стенами Корсуня и ждать, что жители его сдадутся. Нашим ратникам скоро жрать будет нечего, а осаде не видно конца!

— Стало быть, Корсунь еще не взят Владимиром, — расстроенно пробормотал Добрыня, нервно теребя себя за подбородок. — Я же говорил ему, что ромейские города очень неприступны, с наскоку их не взять!

— В общем, увяз твой племянник под Корсунем, как муха в меду, — сердито продолжил Слуда. — Я дал Владимиру верный совет вступить в переговоры с ромеями, взять с них отступное в виде злата-серебра и с честью вернуться на Русь. Так Владимир накричал на меня в присутствии воевод и велел мне убираться на все четыре стороны. Князь еще обозвал меня жалким трусом, а ведь я ему в отцы гожусь. — Слуда залпом допил хмельной мед и с громким стуком опустил пустую чашу на стол.

«Уже восемь месяцев Владимир осаждает Корсунь и ведь будет стоять там хоть три года! Настойчив, весь в отца! — размышлял Добрыня, расставшись со Слудой. — Далась этому упрямцу царевна Анна! Ох, не завершилась бы эта блажь Владимира разладами в его собственном войске!»

Примерно такие же мысли одолевали и Тору, которая часто встречалась с Добрыней и вела с ним долгие беседы. Смерть Аловы отдалила Владимира от Торы, а смерть Юлии поставила между ними стену отчуждения. Обеспокоенная судьбой своего внука Вышеслава, Тора при встречах с Владимиром кланялась ему ниже всех. Тора видела по глазам Владимира, что он никогда не простит ей того, что она сделала с Юлией руками своей служанки. Война, затеянная Владимиром в Тавриде, казалась Торе верхом безрассудства. Потому-то Тора не отпустила в этот поход своего сына Буи.