Время предательства - Луиза Пенни

– К счастью для меня, он больше всего любил консервированные макароны. Такие в виде буковок. И хот-доги. А по вечерам мы играли в карты или сидели на крыльце.

– Но не разговаривали?

– Ни словечка. Он смотрел на поле. И я тоже. Иногда я уезжал в городок выпить в баре, а когда возвращался, он все там же и сидел.

– О чем же он думал?

Пино вытянул губы и взглянул в окно. Видеть там было нечего, кроме голой кирпичной стены соседнего дома.

– Он думал о девочках. – Андре снова перевел взгляд на Гамаша. – Самый счастливый день в его жизни – день их рождения, но, пожалуй, он так и не оправился от того шока.

Гамаш вспомнил фотографию молодого Исидора Уэлле, который полными ужаса глазами смотрит на пятерых своих дочерей, завернутых в простыни, тряпки и грязные полотенца.

Да, это было потрясение.

Но несколько дней спустя появился другой Исидор, отмытый, как и его дочери. Отчищенный для съемок. Одну девочку он неумело, немного неуверенно, но очень нежно, надежно держал в своих загорелых, хватких руках. Словно хотел защитить. С фотографии смотрел грубоватый фермер, не обученный притворяться.

Исидор Уэлле любил дочерей.

– Почему же девочки не приезжали к нему, когда стали старше? – спросил Гамаш.

– Откуда мне знать? Это вы у них спросите.

«У них?» – подумал Гамаш.

– Не могу.

– Ну, если вы хотели узнать у меня их адрес, то я его не знаю. Не видел и не слышал их много лет.

И тут до Андре Пино что-то дошло. Его стул медленно проскрежетал по линолеуму, когда Андре оттолкнулся от стола. От старшего инспектора.

– А почему вы здесь?

– Несколько дней назад умерла Констанс, – сказал Гамаш, не сводя глаз с Пино.

Но он так и не увидел никакой реакции. Старик просто принял к сведению его слова.

– Мне очень жаль.

Но Гамаш сомневался, что это так. Новость, конечно, не порадовала его, но особого горя он не испытал. Старшему инспектору показалось, что Андре Пино было все равно.

– И сколько же их осталось? – спросил Пино.

– Ни одной.

– Ни одной? – удивился он, снова придвинулся к столу и взял пиво. – Вот, значит, и все.

– Все?

– Последняя ушла. Не осталось больше пятерняшек.

– Вас это, кажется, не слишком расстраивает.

– Слушайте, я уверен, что они были очень милые девочки, но, насколько мне известно, стоило им родиться, как на Исидора и Мари-Ариетт обрушилась целая гора дерьма.

– Так ведь их мать сама вымолила их, – напомнил ему Гамаш. – Вся эта история с братом Андре.

– Что вы об этом знаете? – спросил Пино.

– Ну, тут нет никакой тайны, верно? – сказал Гамаш. – Ваша сестра посетила брата Андре в Оратории. Она на коленях поднялась по ступеням, чтобы помолиться о даровании детей и просить его вмешательства. Девочки родились на следующий день после смерти брата Андре. Самая громкая часть их истории.

– Да, я знаю, – кивнул Пино. – Дети Чуда. Можно подумать, что сам Иисус Христос их и родил. Мари-Ариетт была всего лишь женой бедного фермера, которая хотела иметь детей. Но я вам скажу кое-что. – Пино подался своим мощным телом к Гамашу. – Если это сделал Господь, то Он ее, видать, ненавидел.

– Вы читали книгу доктора Бернара? – спросил Гамаш.

Он предполагал, что Пино рассердится, однако тот просто покачал головой:

– Слышал я о ней. Все слышали. Там ложь на лжи. Изобразил Исидора и Мари-Ариетт тупыми фермерами, слишком глупыми, чтобы воспитывать собственных детей. Бернар прознал о ее поездке к брату Андре и сделал из этого голливудскую историю. Рассказал киножурналистам, репортерам. Написал книгу. Мари-Ариетт не единственная ездила в Ораторию за благословением брата Андре. Люди до сих пор ездят. Но что-то никто не рассказывает, как другие поднимаются по тем дурацким ступеням на коленях.

– Другие не рожают пятерняшек.

– Значит, им везет.

– Вы не любили девочек?

– Я их не знал. Когда они приезжали домой, там появлялись камеры, няньки, доктор ихний и еще куча всякого народа. Поначалу было забавно, но потом стало… – Он искал подходящее слово. – Merde. И все их жизни превратились в merde.

– А Мари-Ариетт и Исидор тоже так считали?

– Откуда мне знать? Я мальчишкой был. Но я знаю, что Исидор и Мари-Ариетт хорошие, порядочные люди. Пробивались как могли. Мари-Ариетт больше всего в жизни хотела стать матерью, а они ей не позволили. Они забрали у нее девочек. У Исидора. В книге Бернара сказано, что они продали детей правительству. Вранье. Однако люди верили. Вот что ее убило. Мою сестру. Она умерла от стыда.

– А Исидор?

– Он еще больше замкнулся. Улыбаться перестал. Все шептались у него за спиной. Показывали на него пальцем. После ее смерти он далеко от дома не уходил.

– Почему девочки не приезжали к нему, когда стали старше? – спросил Гамаш.

Он уже задавал этот вопрос и получил отпор, но стоило попытаться еще раз.

– Их там не ждали. Чего бы они стали приезжать?

– Но Исидор хотел, чтобы они приехали и ухаживали за ним, – возразил Гамаш.

Пино зашелся от смеха:

– Кто вам такое сказал?

– Священник. Отец Антуан.

– Да откуда ему знать? Исидор больше не хотел видеть девочек. После смерти Мари-Ариетт. Он винил их в том, что она умерла.

– А у вас никакой связи с племянницами не было?

– Я им написал о смерти отца. Они приехали на похороны. Пятнадцать лет назад. С тех пор я их не видел.

– Исидор оставил ферму вам. Не девочкам, – сказал Гамаш.

– Верно. Он не хотел больше иметь с ними ничего общего.

Гамаш вытащил из кармана шапочку и положил на стол. И впервые за все время их общения на лице Пино появилась искренняя улыбка.

– Вы ее узнаете.

Пино взял шапочку:

– Где вы ее нашли?

– Констанс подарила ее подруге на Рождество.

– Странный подарок. Чья-то чужая шапочка.

– Она сказала, что шапочка – ключ к ее дому. Что, по-вашему, она могла иметь в виду?

Пино рассмотрел шапочку, потом положил ее на стол.

– Моя сестра связала шапочки для всех девочек. Я не знаю, кому она принадлежит. Если ее подарила Констанс, наверно, ее и шапочка. Вы так не думаете?

– А почему она назвала шапочку ключом к ее дому?

– Câlice[61], не знаю.

– Эта шапочка не принадлежала Констанс, – сказал Гамаш, постучав пальцем по шапочке.

– Тогда, наверно, кому-то еще из девочек.

– Вы никогда не видели ее на Исидоре?

– Вы, вероятно, ударились о лед сильнее, чем думаете, – ухмыльнулся Пино. – С тех пор уже шестьдесят лет прошло. Я не помню, что я сам носил, а уж что Исидор – и подавно. Запомнил только, что он и зимой и летом носил ковбойки и от них воняло по́том. Есть еще вопросы?

– Как девочки называли мать? – спросил Гамаш, вставая.

– Tabarnac, – выругался Пино. – У вас с головой все в порядке?

– А что?

– Вы начали задавать глупые вопросы. Как девочки называли свою мать?

– И?

– Откуда мне знать? Как все люди называют своих матерей?

Гамаш ждал ответа.

– Мама, конечно, – ответил Андре.

Они и двух шагов не прошли, как Пино остановился:

– Постойте. Вы сказали, что Констанс умерла, но к чему все эти вопросы? Почему вы мне их задаете?

Гамаш все время ждал, когда же Пино додумается до этого вопроса. Старику понадобилось немало времени; впрочем, его ведь отвлекали глупыми вопросами.

– Смерть Констанс не была естественной.

– А как она умерла? – остро взглянул Пино на Гамаша.

– Ее убили. Я работаю в отделе по расследованию убийств.

– Maudit tabarnac, – пробормотал старик.

– Вам не приходит в голову, кто бы мог ее убить? – спросил Гамаш.

Андре Пино задумался, потом покачал головой.

Перед тем как выйти из кухни, Гамаш обратил внимание на обед, ждущий Пино на кухонном столе.

Консервированные макароны в форме буковок алфавита и хот-доги.

Глава тридцать вторая

На мосту Шамплейна мигали огоньки снегоуборщиков.

В час пик машины ехали бампер к бамперу, и в зеркале заднего вида Гамаш видел громадный снегоуборочный плуг, тоже застрявший в пробке.

Оставалось только ползти вместе со всеми. Рана на лице у Гамаша пульсировала, но он старался не обращать на это внимания. Труднее было не вспоминать о том, как это случилось. Он заставил себя вернуться мыслями к разговору с Андре Пино, единственным живым человеком, знавшим пятерняшек и их родителей. Он создал в представлении Гамаша образ горечи, утраты и крайней нищеты.

Дом Уэлле должен был заполниться орущими детьми. Но вместо этого там остались только Мари-Ариетт и Исидор. И сам дом, где царили недомолвки и легенды. О чуде, дарованном, а потом проданном. О девочках, спасенных от жестокой нищеты и жадных родителей.

Был создан миф. Чтобы продавать билеты и фильмы и еду в столовой «Пятерняшки». Чтобы продавать книги и открытки. Продавать образ Квебека как просвещенной, прогрессивной, богобоязненной, богоугодной страны.

Страны, где Бог ходит среди людей, исполняя желания тех, кто ползет на окровавленных коленях.