Пленники надежды - Джонстон Мэри

Он резко встал и начал подбрасывать в костер новый хворост. Из леса вышел Монакатока, неся на плече дикую индюшку, и сквозь туманную дымку приблизился к ним.

— Монакатока раздобыл нам завтрак, — сказал Лэндлесс, произнося слова нарочито безразличным тоном и не глядя на Патрицию. — Я этому рад, ведь вы наверняка ослабели от голода.

— Мне очень хочется пить, — тихо промолвила она.

— Если вы подойдете к кромке воды, это можно будет быстро исправить.

Она встала с камня, на котором сидела, и последовала за ним к краю ручья.

— Мне бы хотелось сейчас иметь золотую чашу, — сказал он, однако у нас нет даже большого листа. Сударыня, вы попьете из моих рук?

— Да, — ответила она, затем, мгновение помолчав, добавила: — Поскольку верю, что они чисты.

Говоря, она коснулась его руки, и он молча поднес ее руку к своим губам. Опустившись на колени на траву у края ручья, он набрал пригоршню воды, девушка наклонилась и выпила всё без остатка, затем они оба воротились к костру и молча сели. Час спустя саскуэханнок тщательно загасил огонь, выбросил все угли и золу в ручей, спрятал под большими камнями остатки их утренней трапезы, стер все следы мокасин и, придав маленькой ложбине между холмами точно такой же вид, какой она имела несколько часов назад, до того, как сюда ступила нога человека, зашел в воду ручья и объявил, что им пора продолжить путь. Незадолго до полудня, когда поток повернул на юг, они оставили его и, зайдя в темную чащу леса, быстро двинулись на восток.

Глава XXXI

ХИЖИНА НА ПОЛЯНЕ

Пять дней спустя путники, идя на восток, отошли от ложбины между холмами примерно на девяносто миль. Они двигались быстро, отдыхая ночами всего лишь по нескольку часов, а днем делая привалы только тогда, когда зоркие глаза Лэндлесса видели на лице идущей рядом с ним женщины усталость или замечали, что она начинает замедлять шаг. Горы остались позади, но, судя по всему, беглецы и теперь передвигались по девственной земле, где никто не селился. На холмах вокруг ручьев и речушек, не стояли индейские деревни, не встречались им и охотники, и нигде не было видно никаких следов присутствия человека. Если враги и преследовали их, это было неведомо им, ибо казалось, что вокруг царят полное уединение и ничем не нарушаемый покой. Тем не менее, индеец продолжал бдеть, с невероятной изобретательностью заметая их следы, пользуясь любой речушкой, любым ручьем, любым каменистым склоном, разводя костры только в скрытых ложбинах между холмами или других незаметных складках местности. Используя лук и стрелы, он добывал всем пропитание — оленей или пернатую дичь — и неизменно шел сзади либо сидел у дерева или камня ниже того места, где расположились Лэндлесс и Патриция, прямой как палка, неутомимый, внимательный — воплощенная осторожность. Если он спал, то так чутко, что его мог разбудить упавший с дуба желудь или сонное шевеление прячущейся в папоротниках куропатки. Иногда они отдыхали возле костров, потому что из темноты до них доносился вой волков; в те ночи, когда это бывало необходимо, саскуэханнок бодрствовал, положив мушкет на колени и зорко вглядываясь в тьму. Похоже, им грозили одни только волки — пока трусливые, поскольку до зимы с ее бескормицей, хотя она и быстро надвигалась, было еще далеко — и никакие звуки, кроме шумов леса, не беспокоили путников, и сквозь скудный подлесок по мху и бруснике не пробирался никто опаснее медведя или барсука. Но индеец все равно продолжал глядеть в оба.

День за днем Лэндлесс и Патриция шли бок о бок по лесу, который из зеленого мало-помалу становился красным. Руки его поддерживали Патрицию, когда она ступала по камням или спускалась в лощины, или прорубали для нее путь, когда надо было пробираться через обширные заросли сассафраса или переплетения лоз дикого винограда, а когда приходилось идти по руслам речек и ручьев, он нёс ее на руках. Девушке не было нужды жаловаться на усталость, потому что он видел, когда она уставала, и делал привал. Во время их незамысловатых трапез он с чинной учтивостью прислуживал ей, а когда они останавливались на ночлег, он готовил для нее ложе из палых листьев и сплетал вокруг него загородку из ветвей. Говорили они мало и только о том, что было необходимо. Она держалась с ним мягко и любезно, благодаря его словами и улыбкой за все, что он делал для нее, и в ее глазах не было недоверия, но он видел, или же ему казалось, что он видит некую тень в их глубинах и, говоря себе: "Она не забыла, значит, я тоже не должен забывать", — он следил за собой и установил границы, за которые ему не следовало заходить.

На шестой день после полудня они проходили через глубокую и узкую лощину между двумя крутыми холмами, поросшими густым лесом, когда индеец вдруг остановился как вкопанный и предостерегающе крякнул, после чего наклонился, насторожив слух.

— Что это? В чем дело? — тихо спросил Лэндлесс. — Я ничего не слышу.

— Это звук, — так же тихо ответил саскуэханнок. — Что это такое, я еще не знаю, поскольку он доносится издалека. Но это где-то спереди.

— Продолжим ли мы идти? — спросил Лэндлесс, и индеец кивнул.

Приближался вечер, и холмы, а также стены лощины, изгибающиеся то вправо, то влево, скрывали солнце. Из-за огромных деревьев: сосен и каштанов, грецких орехов и дубов — растущих на обоих склонах, из-за нависающих скал и зарослей папоротника, в лощине царил сумрак. Иногда среди них попадались серебристые стволы берез, высокие и прямые, похожие на призрачных часовых.

— Ты все еще слышишь это звук? — спросил Лэндлесс после того, как они прошли немалое расстояние в мертвом молчании.

— Да.

— И он по-прежнему доносится спереди?

— Да.

По лощине пронесся холодный ветер, дующий с открытых мест.

— Я слышу очень тихий, едва различимый звук, — сказал Лэндлесс, — и это похоже на стук дятла в чаще.

— Это звук топора белого человека, — молвил индеец. — Кто-то из них рубит дерево.

— Тут на многие мили вокруг не может быть белых первопроходцев, — воскликнул Лэндлесс. — Ни один белый человек никогда не забирался так далеко. Должно быть, это индеец.

Саскуэханнок покачал головой.

— Зачем индейцу рубить дерево? Мы убиваем деревья и оставляем их стоять без коры подобно костям человека, съеденного волками, и они падают сами собой.

— Если мой отец все еще разыскивает меня, — тихо проговорила Патриция, — не может ли это быть его отряд? Возможно, там течет река, и они мастерят каноэ.

— Я горячо молюсь о том, чтобы это, и вправду, было так, — сказал Лэндлесс. — Но скоро мы узнаем, он это или нет. Монакатока уже отправился вперед.

Она не ответила, и они пошли дальше сквозь сумрак лощины. Вскоре идти стало трудно, теперь путь им преграждали большие камни, а свет едва доходил до них сквозь склонившиеся со скал кедры, густо обвитые диким виноградом. Годфри протягивал Патриции руки, она опиралась на них, и он помогал ей пробираться там, где дорога была особенно неровной. Он чувствовал, как ее руки дрожат в его руках, и думал, что это оттого, что она окрылена надеждой.

— Если это и впрямь он, — промолвила она один раз, говоря так тихо, что ему пришлось наклониться, чтобы расслышать ее, — если это и впрямь мой отец, то это последний раз, когда вы помогаете мне.

— Да, — спокойно ответил он. — Это последний раз.

Они миновали камни и подошли к той части лощины, где она расширялась. Звук, что озадачивал путников, был теперь слышен ясно, и это в самом деле был звонкий стук топора, тут не могло быть никакой ошибки. Они обогнули выступающий утес и сразу же вместо стылого полумрака лощины оказались среди величественных холмов и долин, в окружении осеннего леса и текущих вод, омытых золотым светом заходящего солнца, кажущегося особенно ярким после сумрака, по которому они только что шли. Но вскрикнули они не потому, что восхитились открывшейся перед ними красотой, а потому, что невдалеке на пригорке, поросшем короткой травой и увядающим золотарником и омываемом довольно широким потоком, под сенью двух великолепных кленов, увитая ломоносом с белыми цветами, стояла маленькая грубо сработанная хижина. Из ее крайне примитивной трубы подымался дым, а на траве перед дверью резвился маленький полуголый ребенок — белый ребенок. Путники ошеломленно уставились на это зрелище, и тут послышался женский голос, свежо и красиво распевающий английскую балладу. Вокруг пригорка деревья были срублены, и вместо них росли уже начавшие желтеть стебли кукурузы. Невысокий холмик, усыпанный цветами золотарника и опоясанный золотом зреющей кукурузы, казался волшебным островом в бескрайнем море американского леса. Пожалуй, даже появление самых настоящих эльфов не поразило бы Лэндлесса и Патрицию так, как вид этой крохотной хижины, резвящегося ребенка и звуки звонкого пения женщины.