Талисман, или Ричард Львиное сердце в Палестине - Вальтер Скотт

– Да вознаградит Мухаммед этого доброго человека!

– Этого мусульманина мой оруженосец задержал в лагере, и он откровенно сознался мне на допросе в своем обете.

– Да простит Бог твоего оруженосца, который помешал ему совершить его дело!

– Этот хариджит – мой узник, но ведь бывали случаи, что узники убегали из темницы.

– Ну конечно, в особенности если цепь не крепко закована. Ведь давно известно, что только из могилы не улизнешь.

– Если он убежит от меня, то сейчас же постарается совершить свое дело. Эта собака взяла след, и теперь добыча не ускользнет от нее.

– Довольно, гроссмейстер, я понимаю твою политику: она ужасна, но необходима.

– Я тебя предупреждаю для того, маркиз, чтобы ты успел принять необходимые меры, ведь неизвестно, на кого обрушится ярость англичан. Да, я еще упустил, что одному моему пажу известен замысел хариджита. К сожалению, он хочет знать все подробности и мне придется устранить его. Я думаю, что хариджит может найти в темнице хороший кинжал и опробует его на том самом любопытном паже, который приносит ему еду.

– Это, конечно, позволит спрятать концы в воду, – согласился Конрад, – однако…

– «Однако» и «но» говорят только глупцы, мудрые же не колеблются и доводят начатое дело до конца.

Глава XX

Когда красота увлекает льва в свои сети (такова ее сила), то он не должен воздымать свою гриву и еще менее – показывать свои страшные когти. Так великий Геркулес обратил свою палицу в веретено и стал прясть, чтобы понравиться прекрасной Омфалее.

Аноним

Ричард ничего не подозревал о тех страшных замыслах, с которыми читатель ознакомился в предыдущих главах. Успокоенный тем, что ему хотя бы временно удалось восстановить согласие между вождями крестоносцев и вселить в них стремление продолжать войну, он отдался заботам о водворении мира и спокойствия в своем семействе. Хладнокровно размышляя обо всех обстоятельствах, при которых совершилась пропажа королевского знамени, он старался отыскать настоящие причины этого происшествия, а также выяснить, какие же действительно отношения сложились между его родственницей Эдит и тем шотландским бродягой, которому он запретил показываться на глаза.

Как королева, так и все придворные дамы были весьма удивлены приходом Томаса де Во, который явился к леди Калисте Монфокон, первой статс-даме Беренгарии, с приказанием ей немедленно явиться к королю.

– Что я должна ему говорить, государыня? – обратилась Калиста к трепещущей Беренгарии. – Он нас убьет.

– Ничего не бойтесь, леди, – успокоил Томас, – король пощадил жизнь шотландского рыцаря и отдал его маврскому лекарю! Я уверен, что к женщине он отнесется еще мягче.

– Выдумайте позамысловатее какую-нибудь историю, Калиста, – подбадривала свою статс-даму королева. – Ричарду некогда доискиваться истины.

– Нет, скажи ему всю правду, – вмешалась леди Эдит, – иначе я это сделаю сама.

– С разрешения Вашего Величества, – сказал Томас, – позволю заметить, что леди Эдит дает прекрасный совет, хотя король и готов поверить всему тому, что Вашему Величеству угодно будет сказать. Но я очень сомневаюсь, чтобы король отнесся с таким же доверием к словам леди Калисты, особенно в этом деле.

– Лорд Гилсленд прав, – согласилась леди Калиста, очень волновавшаяся, боясь предстоявших расспросов. – Если бы я и сумела выдумать правдоподобную историю, у меня все-таки не хватило бы решимости рассказать ее королю.

Леди Калисту привели к королю, и она призналась, что они прибегли к хитрости, чтобы заставить сэра Кеннета покинуть свой пост. Она старалась оправдать леди Эдит, прекрасно сознавая, что та легко и сама бы оправдалась, возложив вину на королеву, которую Ричард Львиное Сердце всегда готов простить. Она оказалась права: Ричард был действительно один из снисходительнейших мужей, он беззаветно любил Беренгарию и не видел уже смысла строго осудить поступок, исправить который было невозможно.

Хитрая статс-дама поспешно возвратилась к Беренгарии, передав ей от имени короля, что он через несколько минут явится к ней сам, причем добавила к этому известию тысячи подробностей и собственных замечаний, стараясь уверить ее, что Ричард только для вида соблюдает строгость, чтобы вызвать в своей супруге раскаяние, а потом милостиво простит как королеву, так и всех остальных ее соучастниц.

– Стало быть, ветер благоприятный, Калиста? – спросила Беренгария, очень обрадованная снисходительностью короля. – Поверьте мне, Ричарду, несмотря на то что он и великий полководец, трудно одержать над нами победу. Скажу словами пиренейских пастухов моей милой Наварры: часто, кто рассчитывает на чужую шерсть, сам уходит обстриженным.

Внимательно выслушав все подробности, какие сообщила ей Калиста, королева надела самое роскошное платье и, прибегнув ко всем тонкостям женского туалета, стала спокойно ожидать прибытия супруга. Вскоре король вошел в шатер королевы.

Беренгария отлично сознавала силу своего влияния на Ричарда и знала о его безграничной привязанности к ней. Уверенная, что приступ гнева у ее супруга миновал, она вновь ощутила себя полновластной властительницей его сердца. Вместо того чтобы с покорностью выслушать упреки короля, вполне заслуженные из-за ее легкомысленного поведения, она оправдывалась, объясняя все невинной шуткой. Ей удалось убедить короля, что она не поручала Нектабанусу вести рыцаря дальше холма Святого Георгия, где он стоял на посту, и что ей никогда и в голову не приходило приглашать в свой шатер сэра Кеннета.

Защищаясь с присущим ей красноречием, Беренгария прибегла к весьма искусному маневру, перейдя к обвинению самого Ричарда в неуместной жестокости. По ее словам, король отказал ей в такой ничтожной милости, как пощада несчастного рыцаря, который от ее невинной шутки мог лишиться жизни из-за скоропалительного строгого приговора военного суда. Она плакала и рыдала, продолжая обвинять своего супруга в жестокости, которая могла бы сделать ее несчастной на всю жизнь, так как она никогда не могла бы забыть казни невинного человека. Во сне ее постоянно преследовал бы образ жертвы, и, как знать, – такие примеры не редкость, – тень жертвы могла бы ее преследовать и наяву. И вот эти бесконечные страдания она должна была переносить из-за суровости того, кто клянется ей в покорности, называет себя ее рабом, считает за счастье исполнение ее малейшей прихоти.

Несколько напыщенное красноречие Беренгарии сопровождалось такими обычными женскими приемами, как слезы и вздохи. Ее жалобный голос и жесты были направлены на то, чтобы показать – не гордость и не упрямство, а горечь из-за того, что так ничтожно ее влияние на дорогого для нее Ричарда, особенно оскорбительна для нее.