Весь Роберт Маккаммон в одном томе - Роберт Рик МакКаммон

предложения. Еще кто-нибудь?

Мэтью сел, чувствуя, что его посадили как двоечника, не дослушав. Но Талли ткнул его ободрительно локтем в ребра, а Пауэрс сказал:

— Хорошее выступление.

— Сэр, у меня есть вопрос. Можно?

Знакомый голос. Мэтью обернулся к своему партнеру по шахматам. Ефрему Оуэлсу было двадцать лет, но в гнезде спутанных каштановых волос уже серебрились седые нити. Его отец, портной, полностью поседел к тридцати пяти годам. Ефрем был высокий и тощий, в круглых очках, от которых казалось, что полные мысли карие глаза плавают как-то отдельно от лица.

— Ефрем Оуэлс, сэр. У меня вопрос, если он не… не уместный, сэр.

— Уместен вопрос или нет, буду решать я, молодой человек. Спрашивайте.

— Да, сэр, спасибо, сэр. Тогда… почему вы одеты как женщина?

Вырвавшееся из всех уст дружное «ах!» наверняка было слышно во всем мире. Мэтью знал, что Ефрем задал вопрос вполне искренне — ему совершенно не были свойственны ни жестокость, ни злость. Но его пороком — если можно так назвать — было свойство проявлять свое любопытство с непосредственностью, которая даже Мэтью могла показаться чрезмерной.

— А! — Лорд Корнбери поднял руку — в перчатке и с кольцом. — Вы вот про что. Спасибо за ваш вопрос, мистер Оуэлс. Я вполне осознаю, что некоторые — и даже многие — могут не постичь, почему я появляюсь в таком уборе. Так я одеваюсь далеко не всегда, но решил, что должен сделать это сегодня, на нашей первой встрече, чтобы выразить мое уважение, мою солидарность с царственной дамой, которая даровала мне чудесную возможность представлять ее интересы столь далеко от родных берегов.

— Вы говорите о… — начал Ефрем.

— Да, — перебил его лорд Корнбери. — Я говорю о моей кузине…

— Королеве! — подсказал какой-то зычный негодяй из задних рядов.

— Вы правильно поняли. — Губернатор улыбнулся своим гражданам, как могло бы улыбнуться само солнце. — Теперь я должен вас покинуть и заняться своими делами — то есть вашими делами, разумеется. Я обещаю служить вашему призыву и вашим нуждам, насколько это в человеческих силах. Никогда никто не скажет, что Эдуард Хайд отказался отвечать за своих людей. Желаю вам всего хорошего, всем вам, и не сомневаюсь, что к следующему нашему собранию у нас будут достижения, о которых не стыдно будет доложить. Всего доброго, джентльмены, — сказал он олдерменам, резко развернулся и вышел из зала, оставив за спиной и приветственные, и издевательские выкрики. А Мэтью задумался, сколько же времени ушло у этого человека, чтобы научиться ловко передвигаться в таком платье. Глашатай, явно потрясенный, продолжал выкрикивать, что собрание окончено и да хранит Бог королеву Анну и город Нью-Йорк.

— Ну и ну, — покачал головой магистрат Пауэрс, вполне подведя итог события.

Пробиваясь наружу в публике, которая разрывалась между истерическим смехом и потрясенным молчанием, Мэтью перехватил взгляд Ефрема и дернул подбородком, показывая: «Хороший вопрос». На следующем шаге он вдруг учуял нежный запах цветов, и мимо проплыла Полли Блоссом, оставив за собой дразнящий аромат. Но не успела она пройти, как продвижение Мэтью было остановлено головой серебряного льва, прижатого к его ключице.

Вот так, вплотную, Гарднер Лиллехорн не казался крупным мужчиной. Он даже был дюйма на три ниже Мэтью, и сюртук на нем был великоват, что не скрывало его слишком костлявой фигуры — сюртук висел на ней как мешок на вешалке для белья. Лицо у него было длинное и худое, клинышек бороды и черные усы лишь подчеркивали худобу. Парик он не носил, но голубой отлив черных волос, перевязанных сзади темно-бордовой лентой, наводил на мысль об искусственности — по крайней мере о самой последней краске сезона из Индии. Нос у него был маленький и заостренный, губы — как у раскрашенной куклы, и маленькие пальчики на почти детских руках. На таком близком расстоянии ничего в нем не казалось большим или подавляющим, и Мэтью подумал, что отчасти и поэтому, быть может, он не стал мэром и не получил губернаторской хартии: большая, раскидистая Английская Империя любила у себя на службе мужчин соответствующей комплекции.

По крайней мере лорд Корнбери казался большим человеком — под своим платьем, хотя об этом Мэтью предпочитал не задумываться. Но прямо сейчас, при своем почти миниатюрном сложении, главный констебль Лиллехорн будто заполнил кишки, легкие и все свои полости злобной желчью, отчего стал казаться в два раза больше. Однажды, еще живущим у воды беспризорником, до приюта, Мэтью поймал маленькую серую лягушку, и она у него в руке вдруг раздулась, стала вдвое больше, задергала мешками у горла и вытаращила огромные глаза, похожие на медные монеты. Сейчас Лиллехорн напомнил ему эту взбешенную жабу, которая быстро обдала ему ладонь мочой и прыгнула в Ист-ривер.

— Как это мило с вашей стороны, — заговорил обрамленный бородкой и усами пыхающий рот тихим голосом, процеживая слова через стиснутые зубы. — Как это очень, очень достойно с вашей стороны, магистрат Пауэрс.

Мэтью заметил, что хотя кинжальные взоры направлены на него, но обращается главный констебль к Пауэрсу, идущему от Мэтью справа.

— Вот так выставить меня дураком перед новым губернатором. Я знал, что вы хотите сместить меня с должности, Натэниел, но использовать в качестве орудия клерка… я считал вас джентльменом, Натэниел.

— Предложения Мэтью я услышал одновременно с вами, — ответил Пауэрс. — Они принадлежат ему самому.

— Ну да, конечно. Разумеется. Вы знаете, что мне говорила принцесса только сегодня утром? Она сказала: «Гарднер, я надеюсь, новый губернатор посмотрит на тебя благосклонно и передаст королеве, какую ты делаешь хорошую работу в этой неблагодарной ситуации». Вы бы видели ее лицо, когда она это говорила, Натэниел!

— Представляю себе, — был ответ.

Мэтью знал, что хотя настоящее имя социально ненасытной жены Лиллехорна было Мод, она любила, чтобы ее называли принцессой, потому что