Весь Роберт Маккаммон в одном томе - Роберт Рик МакКаммон

позавидует. Дак если этих пацанов не взять за шкирку, убийства будут, потому как они все шкоды замышляют. А вот в июне, первого числа, пришли да меня ограбили и всех моих пассажиров, к вашему сведению. А ежели у нас другой раз монет не будет, так прикончат они кого, потому что вожак их самого Кидда из себя ставит, рапира у него здоровенная, а я не хочу, чтобы эта штука возле моего горла торчала ночью, когда на всей проклятой реке сам Сатана бродит. Так чего скажете?

Лорд Корнбери ничего не сказал, и молчал он очень долго. Наконец он обратился к публике:

— Кто-нибудь может это перевести на нормальный английский язык?

— Это мистер Гиллеспи брюзжит, сэр, — сообщил Корнбери его новый фаворит-референт, главный констебль. — Он говорит о проблемах с некоторым речным отребьем, которое я собираюсь в ближайшее время оттуда вычистить. Вам об этом беспокоиться нет надобности.

— Чего он говорит? — спросил Гиллеспи своего соседа.

— Сядьте, Хупер! — приказал Лиллехорн с царственным мановением трости. — У губернатора нет времени на ваши мелкие трудности.

Мэтью потом сам не понимал, зачем он это сделал. Наверное, из-за этих вот слов — «мелкие трудности». Для Гарднера Лиллехорна все, что не касалось его непосредственно, было «мелкими трудностями». Грабители, почти год орудующие на реке как на большой дороге, — «мелкие трудности». Убийство Джулиуса Годвина — «мелкая трудность», если посмотреть, как мало сил вкладывает Лиллехорн в его раскрытие. А потому — и в этом сошлись порок, леность и коррупция — и преступления Эбена Осли для главного констебля будут «мелкими трудностями», не зря же их двоих Мэтью часто видел вместе за игорным столом.

«Ну, сейчас покажем тебе мелочи в крупном масштабе», — подумал Мэтью.

Он встал, вмиг собрался, и когда накрашенные глаза лорда обратились к нему, заговорил:

— Я хотел бы попросить, чтобы некоторое внимание было уделено проблеме констеблей, сэр. Проблема состоит в том, что население города растет — равно как, увы, и криминальные тенденции в поведении жителей, — а количество и качество констеблей за этим ростом не успевает.

— Будьте добры назвать себя, — попросил Корнбери.

— Его зовут Мэтью Корбетт, сэр. Он клерк у одного из городских…

— Мэтью Корбетт, — уверенно и достаточно громко проговорил Мэтью, который не собирался позволить себя застрелить из кривого мушкета главного констебля. — Я служу клерком у магистрата…

— …магистратов, Натэниела Пауэрса, — продолжал Лиллехорн, обращаясь непосредственно к губернатору, повысив голос, — и мне отлично известна эта…

— Натэниела Пауэрса, сэр, — в свою очередь продолжал Мэтью, не сдаваясь в этой войне сцепившихся голосов, и вдруг его подхватила и понесла буря образов еще из той «мелкой трудности» с магистратом Вудвордом в Фаунт-Ройяле в колонии Каролина, когда он боролся за жизнь Рэйчел Ховарт, обвиненной в колдовстве. Он вспомнил скелеты в грязной яме, злобного убийцу-трактирщика, который пытался прикончить их в полночь, едкую вонь тюрьмы и нагую красавицу, сбросившую с себя плащ со словами вызова: «Вот она, ведьма!» Вспомнил полыхающие в Фаунт-Ройяле пожары, зажженные дьявольской рукой, снова увидел толпу, штурмующую двери тюрьмы и громогласно требующую сжечь ведьму, — а Мэтью к тому времени уже понимал, что она стала невинной жертвой куда более демонического коварства, чем то, о котором вопил в своих проповедях безумный проповедник Исход Иерусалим. Он видел, как тают жизненные силы Айзека Вудворда как раз в то время, когда он, Мэтью, рискнул всем ради своей «ночной птицы», как назвал это магистрат. И снова все эти сцены понеслись в мозгу водоворотом, и он развернулся к главному констеблю Лиллехорну, твердо зная одно: он заслужил право говорить как мужчина.

— …проблема, можно не беспокоиться. У нас достаточно хороших работников, лояльных граждан. Которые еженощно выполняют свой гражданский до…

— Сэр!

Это нельзя было назвать криком, но эффект получился как от выстрела: никто никогда не смел повышать голос на Лиллехорна. Тут же в зале стало тихо, как в склепе — и Мэтью подумал, что сейчас точно бросил первую горсть земли на свою могилу.

Лиллехорн замолчал.

— Я взял слово, — сказал Мэтью, чувствуя в лице жар. — У меня есть право говорить свободно. Разве не так? — Он посмотрел на Корнбери.

— Гм… да. Да, конечно, мальчик, конечно.

Ну-ну, подумал Мэтью, мальчик. Он встал боком к главному констеблю, потому что не был готов повернуться к этому человеку спиной. Сидящий рядом магистрат Пауэрс сказал ему вполголоса:

— Ну, теперь постарайся изо всех сил.

— Пожалуйста, говорите свободно, — предложил лорд Корнбери, ощущая себя, очевидно, весьма благосклонным правителем.

— Благодарю, сэр. — Еще один беспокойный взгляд в сторону Лиллехорна, и Мэтью все свое внимание перенес на мужчину в платье. — Я хотел указать, что у нас — в нашем городе — две недели назад произошло убийство, и это…

— Всего одно убийство? — перебил Корнбери, криво улыбаясь. — Знаете, я сейчас приплыл из города, где дюжина убийств за ночь — обыденность, так что благодарите ваши звезды.

Эта фраза была встречена смешками, в том числе фырканьем Лиллехорна и мерзким носовым трубным звуком не от кого иного, как от Осли. Но Мэтью продолжал с непроницаемым лицом:

— Свою звезду я благодарю, сэр, но я хотел бы иметь защиту со стороны констеблей.

Теперь рассмеялись Соломон Талли и магистрат, а сидящий через проход Ефрем Оуэлс радостно что-то пискнул.

— Ну хорошо. — Улыбка у губернатора стала уже не такой мерзкой — или Мэтью начал привыкать к его лицу. — Продолжайте, будьте добры.

— Мне известно, какова цифра смертности в Лондоне. — «Газетт» старалась донести эту информацию до своих читателей со всеми натуралистическими описаниями перерезанных глоток, отрубленных голов, удушений и отравлений мужчин,