Серебряный змей в корнях сосны – 3 - Сора Наумова

как раз с краю, и напугали старика, попивающего чай за стойкой.

– Вот-те на, – сказал он без особого удивления. – Кого это принесло в такой-то буран? Люди вы или ёкаи?

– Люди, – зло выплюнул Хизаши вместе со снегом и, напрягшись, силой ки растопил на себе хрусткую корку. Кенте подобное не пришло в голову, и он поспешил повторить за другом, потому что беседовать в таком состоянии было попросту неудобно. Когда оба они, оттаявшие и мокрые, пили предложенный стариком чай, тот поведал им, что знать не знает описанного ими «хисё».

– Один я тут до конца месяца пионов, – сказал он, – а после другой прибудет, сменить меня. За три школы принимаю прошения и письма и, стало быть, пересылаю. Все сам делаю. Я же местный, из этой деревни.

– А монах Сусуму вам знаком? – спросил Кента. Словам старика он сразу поверил.

Но монаха, которого тот знал, звали иначе и служил он при другом храме, а в этот уже много лет никто не наведывался.

– Его род Хагивара построил когда-то, меня еще даже на свете не было. Слухи ходят, что-то они дурное в прошлом совершили, за что боги их и карают. Так вот, храм отстроили, наказали всем молиться там за их благополучие, стало быть. Никто и не против был, да только не помогало, видать. А потом то мор какой, то нечисть набегает, то еще какая напасть, да и люди из поместья заезжать перестали со временем. Народ решил, что ками из лесного святилища отвернулся от рода Хагивара, значит, и простым людям помогать не станет. С тех пор и пустует оно.

Про Каэдэ ему особо было нечего сказать.

– Видел служанку из поместья пару раз, когда она с повозкой за продуктами приезжала, но кто, откуда взялась, не знаю.

Пока пили чай, отогревались и беседовали, за пределами управления совсем стемнело. Час еще не так чтобы поздний, но тучи скрывали небо, а метель смешивала его с землей. Весь день прошел, а толку мало.

Распрощавшись, пошли искать место, где остановились на постой, замерзли еще больше. Хозяин с хозяйкой при виде юношей мигом кинулись греть воду для о-фуро[43]. Пока Хизаши искупался первым, вода после него заметно остыла – он без стеснения сидел столько, что впитал в себя почти все тепло, но Кенте хватило и этого. Ополоснувшись заранее, он погрузился в о-фуро по плечи и расслабленно откинулся назад, раскинув руки. Рёкан был скромный, в комнату влезла всего одна прямоугольная высокая ванна, над ней виднелось окошко, затянутое бумагой. Горячий пар поддерживал температуру, но от того, как выла и бесновалась вьюга снаружи, становилось будто чуточку холоднее.

Облачившись в гостевую юкату, Кента вернулся в комнату и застал там прелюбопытную картину: сидя на продавленном дзабутоне за столом, Хизаши спал. Его голова свесилась на грудь, но сам он держал спину ровно, руки покоились на коленях. За стенами неистовствовала метель, жадно цепляющаяся за ускользающую с каждым солнечным днем власть, а в комнате было тепло, и мнилось, будто она – это отдельный мир, за пределами которого больше ничего не осталось.

Кента не хотел бы разрушать эту идиллию, но все же прошел вперед и опустился за стол, чтобы налить себе уже остывшего чая, Хизаши дернулся и распахнул глаза так резко, что Кента едва не пролил мимо.

– Почему не лег в постель? – спросил он, плеснув еще и в чашку Мацумото.

– Я думал. – Хизаши сонно щурился, веки тяжело нависали, из-за чего его взгляд сильно походил на взгляд рептилии. – Наверняка есть способ рассчитать наилучшее время для ритуала хитобасира.

Кента кивнул.

– Верно мыслишь. При храмах многие обряды проводятся, исходя из положения звезд и светил… Погоди! – он едва не хлопнул себя по лбу. – Значит, мы тоже можем попробовать!

– Попробовать что? Ты, например, знаешь, когда лучше всего принести жертву, чтобы снять проклятие, которое мы даже не заметили?

Кента же погрузился в размышления, не обратив внимания на издевку. Если они успеют предсказать время, то помешают ритуалу, и Каэдэ не умрет. Как? Как это сделать? От чего оттолкнуться? В святилище Лунного медведя никогда не приносили кровавых жертв, даже кроликов, что говорить о людях. Мать не учила его такому, и Кента вернулся мыслями к урокам Дзисин.

– Бесполезно, – сказал Хизаши. – Мы можем гадать до следующей зимы.

Он перебрался на разложенный футон и свернулся под тонким одеялом. Кента еще долго сидел, слушая свист ветра и думая, но на ум, как назло, приходило только грустное лицо Юрико-химэ, такое, каким он видел его в последний раз. Лицо не человека, но и не уродливой кидзё. Юрико-химэ исчезла в метели, поблагодарив его, пусть он и не заслужил. Ради этих слов он готов был снова и снова бросаться на выручку чужим людям, как бы Хизаши ни насмехался над ним. Юная Каэдэ хотела отдать жизнь за мужчину, который никогда не станет ее. А он… он собирался хладнокровно принести ее в жертву? Или он был доведен до отчаяния и не видел иного выхода?

Но выход должен быть. Любой, только не этот.

Так и задремал. А когда услышал голос из коридора, проснулся сразу, еще не понимая, кто и что говорит.

– Заходи! – громко разрешил Хизаши, непонятно когда успевший вылезти из-под одеяла и выглядевший так, будто никогда там и не был. Но вся сонливость слетела с Кенты, стоило в комнату войти юноше из поместья, Рёте. Он походил на призрака, мокрый, продрогший, бледный до синевы, чудо, что он вообще смог добраться сюда по такой-то погоде. И Кента понял: началось.

– Каэдэ увели в дом после ужина, и больше она не выходила, – выпалил Рёта, глаза у него лихорадочно, немного безумно сверкали. – Я прокрался во внутренний двор, куда не пускают слуг, и увидел, что святилище уже готово! Тогда я попытался добраться до Каэдэ, но ее охраняли! Меня поколотили и велели донести хозяину, если снова сунусь.

– Час Свиньи, – сказал Хизаши, и Кента подхватил его мысль:

– Раньше часа Быка не начнут, есть время что-нибудь придумать.

– Вы… вы спасете Каэдэ? Спасете, да?

Глядя в полные надежды глаза влюбленного юноши, Кента не посмел солгать, пусть даже эта ложь обязательно станет правдой.

* * *

Рёту оставили в комнате, наказав отправиться к старосте, если они не вернутся к завершению часа Быка. Юноша рвался помочь, но им был нужен кто-то вне поместья, ведь они пока не понимали, это дело о вероломстве смертных, или в нем замешаны и иные силы тоже. Против людей действия оммёдзи ограничивались законами,