Алхимики - Наталья Дмитриева

При виде них Ренье посветлел лицом и глянул на спящего добрее.

— Возможно, не такой уж ты болван, — пробормотал он и улегся на полу у окна, положив под голову «Тетрабиблос».

Еще до рассвета он был на ногах, бодрый и дрожащий от нетерпения.

Симон де Врис храпел, уткнувшись лицом в тюфяк. Без долгих размышлений Ренье схватил пьянчужку за шиворот и сунул его голову в ведро с водой. Через секунду гнусавый храп сменился бульканьем и стонами, потом Симон дернулся всем телом, запрокинул лицо и завопил, что есть силы:

— На помощь! Убивают!

— Врешь, холодная вода только на пользу, — сказал Ренье, придержав его за пояс, чтобы не брыкался. — Стоило бы окунуть тебя целиком, да купель маловата.

— Пусти меня! — прокричал Симон, фыркая, точно тюлень.

— Отпущу, когда протрезвеешь.

— Не хочу я трезветь…

— Придется, иначе висеть тебе за окном, — сказал Ренье. Ощутив на себе его железную хватку, пьянчуга перестал сопротивляться и сполз на пол.

— Чего ты хочешь, злой человек? — заныл он. — Какое тебе дело, трезвый я или пьяный? Отстань, Бога ради. Пока вино во мне, я счастлив. Что ты за злодей, если хочешь заставить меня страдать? Какой прок тебе от моих мучений? Мою душу уже не спасешь, а голова привыкла к хмелю и сроднилась с ним. Выгнать его, все равно, что высосать мозг из черепа. Зачем тебе это надо?

Ренье поднял его и усадил на стул.

— Слушай, жалкая образина, пей ты, сколько хочешь, залейся виной по самую плешь, плавай в вине, тони в нем — мне все равно. Но сейчас будь любезен, протрезвей настолько, чтобы выслушать меня и дать ответ. Иначе полоскаться тебе в этом ведре, пока мозги сами не вытекут.

Симон поглядел на него со злобой:

— Ты послан мне в наказание, не иначе… Ну же, говори, чего тебе надо, и убирайся.

— Так-то лучше, — кивнул Ренье. — А я-то вчера еле узнал тебя, брат Симон. Сейчас твоя рожа сгодится лишь на вывеску для захудалой корчмы, а два года назад ты был постником и чистюлей, каких поискать. Помню, ты неплохо составлял и толковал гороскопы. Тебя даже называли мастером-астрологом…

— Стой! Ни слова больше! — воскликнул Симон де Врис. Его лицо позеленело. — Заклинаю тебя именем Господа Всемогущего, прошу, умоляю — молчи! Молчи!.. О, горе мне! Чертов братец, ты явился, чтобы утащить меня в ад. Из твоего рта пахнет серой. Прочь! Прочь! Изыди! Тебе меня не взять!

Он оттолкнул Ренье, но тут же сам рухнул к ногам пикардийца. А Ренье взял ведро и стал поливать его сверху, приговаривая:

— Попей, попей водички.

Наконец, мокрый и жалкий Симон взмолился:

— Смилуйся, хватит… Хочешь, убей меня, только не мучай.

— Дурак ты, что ли? Надо мне тебя убивать? — сказал пикардиец. — Кому нужна твоя смерть? Что в тебе было ценного, так это ум, но ты и его растратил в попойках. Странно, что книги до сих пор здесь. Пропей и их, все, до последней страницы, как пропил свое умение. — И, не скрывая досады, он швырнул Симону «Тетрабиблос». Тот схватил книгу и крепко прижал к груди. Его глаза яростно вспыхнули.

— Кто позволил рыться в моих вещах? — спросил он, еле ворочая языком от гнева. — Руки прочь от книг!

— Неужто они дороги тебе? — спросил Ренье.

— Дороже твоей шкуры, грязный доносчик!

— Вижу, что так — уж больно смело ты заговорил. А как насчет твоей собственной?

— И моей, и всякой. Не смей даже касаться этих страниц.

— Значит, что-то в тебе осталось от прежнего Симона де Вриса. Если так, открой свой фолиант и скажи мне, кем нынче управляют Марс и Сатурн, и что значит: злое со злым — хорошее сочетание?

— За этим ты пришел ко мне? — спросил Симон. — Кто ты такой?

Он поднялся, вперив растерянный взгляд в пикардийца.

— Я — Ренье де Брие, магистр и лиценциат, я — Ренье, твой брат в герметической науке, — ответил тот.

Симон вздрогнул:

— Ты — Ренье? И, правда, теперь я тебя узнал. Но почему ты здесь? Ведь ты исчез без малого два года назад. Тебя взяли под стражу и подвергли пыткам в тюрьме, и ты не вынес истязаний и оговорил всех нас, и из-за твоих слов наше братство рассыпалось прахом.

— Опомнись, брат Симон, — сказал Ренье. — Что за глупость ты мелешь? Никто меня не арестовывал. Из Лёвена я ушел по собственной воле, а где был все это время — посмотри на мой плащ и узнаешь.

— Почему тогда взяли беднягу Дирка ван Бовена? — спросил Симон. — Он провел в заключение три месяца, а потом его, точно собаку, выгнали за ворота — вывезли на телеге, потому что ноги у него были перебиты, и идти он не мог. За что оттащили в тюрьму старого Антониуса?

— Я слышал, Антониус умер от водянки.

— А слышал ли ты, что водянка приключилась с ним оттого, что, невзирая на его достоинство и седины, ему в рот влили столько воды, что он разбух, точно губка, и текло из него, как из прохудившегося ведра? За что, спрошу я? За что? Наша вина была лишь в том, что мы хотели знать чуть больше, чем дозволено человеку. Но мы не злоумышляли ни против людей, ни против церкви.

Пикардиец нахмурился.

— Но кто сказал, что это я оговорил братьев? — спросил он.

— Я слышал об этом от Якоба ван Ауденарде, — ответил де Врис. — Откуда стало известно ему… Если хочешь, сам у него спроси.

— Так и знал, что без него не обошлось. Вот же чертов хвост… — пробормотал Ренье. — Слушай, брат Симон — веришь или нет, но о том, что случилось с братьями, мне рассказал субдиакон в первый день моего возвращения. Он ни в чем меня не обвинял, но предупредил, что не стоит лишний раз раскрывать рот.

— В это он не ошибся, — сказал Симон, задрожав всем телом. — И если ты сказал сейчас правду, брат Ренье, Господь любит тебя больше, чем нас. Он уберег тебя от порчи и страха, и ты волен говорить, о чем пожелаешь, не боясь проглотить собственный язык.

— А ты чего боишься? — спросил пикардиец.

— Чего? Того же, что все боятся — боли и смерти, — ответил Симон. — Но страх выел меня до костей. Люди смиренные во всем уповают на Божью волю, а мне в этом отказано. Если сейчас Он так жесток со мной, разве станет спасать потом, когда придет время? Господь оставил меня, и я боюсь, говорю тебе, брат Ренье, я умираю от страха! Каждый день я умираю, но никак не могу умереть. Мои книги — счастье, отрада в прежние дни — теперь для меня закрыты. Ты не знаешь, какое это за мучение! Вся моя душа изошла на эти страницы, а я не в силах смотреть на них, потому что страх делает глаза слепыми. Ах, кабы не вино, я размозжил бы голову об стену!

— Ну и дурак ты, любезный брат. Имей я подобное подспорье, — Ренье указал на книгу, — крыл бы крышу блинами. Чего уж проще обратиться к звездам, посмотреть в таблицы и самому сказать: есть ли в будущем что-то, из-за чего стоит так терзаться?