Фантастика 2000 - Сергей Лукьяненко

Единственное, омрачившее плавный ход судебного процесса, событие: в зале, в момент зачтения приговора, объявился огромный черный пес, пробежал между рядами зрителей к кафедре, остановился, повернулся мордой ко всем и взвыл так тоскливо, так жутко и отчаянно, что похолодели сердца и у судейских, и у присяжных, и у остальных присутствующих. Прокурор поперхнулся и смолк на полуслове. Все замерло. А пес выл и выл, нагоняя на человеков смертную печаль.

Два молодцеватых служителя Фемиды, опасливо (вон, зубищи-то какие) приблизившись, вытолкали псину за дверь, развернулись, но, прежде чем успели войти обратно, услышали за спиной хриплый злой окрик: «Пидоры ментовские!» Они разом оглянулись, наслаждаясь предвкушением расправы над хулителем чести представителей советской власти, но никого, кроме пресловутой собаки, развалившейся на тротуаре, не увидели. Обескураженные, вернулись, они к скамье подсудимых, и каждый из них решил, что оскорбительные словечки послышались только ему, а уточнять у другого каждый не захотел.

И суд, успешно продолжившись, успешно завершился. Хотя и мелькнуло у прокурора (впервые в жизни): а не слишком ли мы строго? И долго еще — у кого несколько часов, а у кого и несколько недель — держалось у всех, кто присутствовал в этом зале, странное, ничем, казалось бы, не обоснованное, ноющее чувство потери.

XIII

В который раз уже за последнее время василиск с легким, таким забытым, трепетом в груди, покоящей глыбу его каменного сердца, приоткрыл янтарную крышку шкатулки. Бабочка Майя вскочила, протерла глаза и, кокетливо сложив крылья, наклонила головку.

— Доброе утро, моя маленькая повелительница, — стараясь придать своему, обычно такому свирепому, рыку подобие мягкости, произнес василиск.

— Доброе утро, милый, — ответила бабочка и, вспорхнув, чмокнула ящера в один квадратный микрон его носа, — А у меня для тебя сюрприз. — Он отвинтил крышку хрустального флакона и, наклонив его, чуть-чуть плеснул на дно шкатулки.

— Ты что, с ума сошел, — топнув ножкой, закричала притворно возмущенная бабочка, — ты решил меня утопить?! Здесь хватит нектара, чтобы споить всех бабочек мира! — Но, прильнув на миг к лужице на дне своей роскошной кельи и отпив немного, она сменила гнев на милость и протянула благодарно: — Какая прелесть! С какого это цветка?

— С цветка магнолии, радость моя (он и не догадывался, что его странный заказ ничуть не удивил его верных рабов — ужей Причерноморья).

— Ой! Я слышала об этом цветке. Его нектар должен быть ужасно хмельным!

— Значит, ты сегодня будешь ужасно пьяная.

— Это плохо?

— Сегодня можно. Ведь сегодня ты здесь последние часы. Наступил срок моей ежемесячной прогулки, во время которой я демонстрирую свою мощь, превращая в камни животных и людей. Я вынесу тебя отсюда…

— Я не хочу! — не дослушав его, крикнула бабочка, и слезы брызнули из-под ее шелковых ресниц. — Я хочу остаться с тобой навсегда, мой милый, мой любимый динозавр.

— Я не динозавр, — попытался он усмехнуться, но усмешка не получилась, и он незаметно смахнул с глаз сталактитики, — я — василиск. Мне, может быть, еще труднее расстаться с тобой, чем тебе со мной. Ведь я буду любить тебя вечно — таков срок моей жизни, а ты меня лишь несколько недель — до своей естественной гибели. И я хочу вернуть тебя в мир как раз для того, чтобы ты полюбила кого-нибудь другого. Как ты думаешь, Майя, легко ли мне это?

— Я не смогу полюбить никого другого, — рыдала она.

— Пойми, — пророкотал он как можно ласковее, — срок твоей жизни — десяток недель, это миг по сравнению с моими веками. Ты — искорка, мелькнувшая в вечном мраке моего бытия. Днем раньше ты уйдешь или днем позже — не имеет никакого значения. Но я не прощу себе, если ты исчезнешь бесследно. Ты должна выполнить свое предназначение — оставить потомство. Пойми это, моя маленькая повелительница, пойми и смирись, как смирился я.

Она поникла, штилевыми парусами обвисли ее мокрые от слез крылья. Он, наклонившись осторожно, левым кончиком раздвоенного языка слизнул капельки нектара со дна шкатулки и, подув, осушил его.

— Почему ты все решаешь за меня?

— Я не решаю. Но я очень прошу.

— Ладно, — всхлипнула бабочка (тут только он заметил, что она уже сильно пьяна), — ладно, я подумаю. — И, устроившись удобнее на постеленном им неделю назад клочке бархата, сладко зевнула. Он улыбнулся, тихонько опустил крышку и, зажав драгоценную ношу в левой передней пятерне, на трех лапах тяжело пополз из сокровищницы в тронный зал. Тут-то, на выходе из тоннеля в святая святых подземного мира, и встретили Хозяина его верные слуги и вечные соглядатаи.

— Повелитель, — пискнул Гомик, — мы хотим воспользоваться Правом.

— Так-так-так, — хищно прищурился василиск и, недобро улыбаясь, оглядел столпившихся пресмыкающихся, не пожелавших пресмыкаться на этот раз. Он решил тянуть время и воспользоваться любым удачным поворотом событий. — А помните ли вы, неверные, что ждет вас всех, если вы воспользуетесь Правом напрасно?

— Да, Повелитель, — промурлыкала его юркая фаворитка, ревнивейшая из змей, Раав, — мы знаем: если наши подозрения окажутся напрасными, ты сожрешь нас всех; ни один и не попытается спасти свою жизнь. И ты наберешь себе новых слуг. И все-таки, любезный василиск, мы хотим воспользоваться своим Правом. Если тебе нечего бояться, зачем ты споришь? Или ты жалеешь нас? Тогда мы опять же правы: ты проявляешь презренную доброту.

— Карлик, — повернулся василиск к Марксику, — ты самый мудрый из них. Пойми сам и объясни им: не из страха, потому что мне нечего бояться, и не из жалости, потому что нет ей места во мне, хочу я остановить вас (он старался говорить как можно убедительнее), просто оттого, что я привык к вам, я доверяю вам, а главное — мне лень искать новых слуг. Отврати же их от соблазна.

— Повелитель, — рек карлик несколько смущенно, подергивая реденькую бородку, — мы уверены в своей правоте. К тому же страх смерти для нас — ничто в сравнении с позором служить МЯГКОТЕЛОМУ. Подчинись. А после, если так суждено, — убей нас.

— Что ж, спрашивайте, — подогнув лапы, он грузно опустился на живот и незаметно спрятал под него шкатулку.

— Ответь, с кем ты разговариваешь, уединяясь, в последние дни?

— А если я отвечу «ни с кем»?

— Мы обыщем хранилища и сами найдем твою собеседницу. А после казним и ее, и тебя, подвергнув прежде жесточайшим и позорным пыткам. Дабы неповадно было существам с горячими сердцами являться в подземное княжество и выведывать его тайны.

— А если я сам отдам ее?

— Ты избавишь себя от пыток.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});