Фантастика 2000 - Сергей Лукьяненко

— Вон! — закричал Шмидт и, выхватив ребенка из рук матери, побежал по лестнице. Но Васильева быстро догнала его и молча отобрав дочку, полезла наверх.

На корме матрос Гриша Дурасов огромным кухонным ножом колет плачущих свиней и тушки бросает на лед. Шмидт почувствовал, что ощущение реальности покидает его. Но вновь раздается душераздирающий скрежет. Кажется, пробит и правый борт. Погружение стало таким быстрым, что заметно стало, как за бортом поднимается лед.

Шмидт стряхнул с себя оцепенение и хриплым от волнения голосом скомандовал: — Всем покинуть судно!

Люди стали прыгать за борт. Шмидт отвернулся и, стараясь делать это незаметно (старый коммунист), трижды перекрестился.

Но вот на судне не осталось никого. Шмидт и Воронин последними спустились на лед. Именно тут корабль резко пошел ко дну, все сильнее накреняясь вперед. Кусок доски, оторвавшийся от трапа, сбил Воронина с ног, он рухнул в полынью, но был тут же вытащен товарищами. Шмидт без приключений обрел твердую почву под ногами и в этот миг увидел на корме невесть откуда взявшегося Бориса Могилевича с его извечной пижонской трубкой во рту. Фраер!

— Прыгай! — закричал ему Шмидт и закашлялся, сорвав голос.

Борис, не торопясь, приблизился к борту, картинно занес ногу… В этот момент корабль сильно тряхнуло, и Борис, поскользнувшись, упал. И вмиг был завален покатившимися по палубе бочками. Из-за треска и скрежета крика его слышно не было.

Отто Юльевич сжал виски руками. Слезы, не успев выкатиться из глаз, превращались в сосульки. Хорошо, что никто сейчас не смотрит на него.

Грохот. Треск. Это ломаются металл и дерево. Корма обволакивается дымом и погружается в воду за три-четыре секунды.

— Дальше от судна! — кричит Воронин. — Сейчас будет водоворот!

Действительно, вода вскипает белыми обломками льда, они кружатся и перевертываются с той же неопределенностью, какая царит в душе Шмидта.

— Отто Юльевич, — тихо сказал ему возникший сзади Хмызников, — думаю, первое, что в этой обстановке нужно сделать, — собрать партийное собрание.

— Пошел-ка ты в задницу, товарищ гидрограф, — так же тихо ответил Шмидт, ощущая огромное наслаждение от того, что теперь-то ему не придется пресмыкаться перед этим сталинским выродком. Но ощущение триумфа вмиг покидает его, уступив место тяжелым мыслям о предстоящей борьбе за жизнь. Не отрывая взгляда от круговерти обломков там, где только что было судно, он шепчет одними губами, без звука: «Проклятая Арктика. Гадина. Как же я тебя ненавижу».

В этот-то момент его мозг и покинуло чужое сознание и через время и пространство помчалось к Хозяину.

…Запечатав очередное письмо Витальке, василиск возжелал наведаться в сокровищницу.

Чего тут только нет! Племя шелестящих кобр охраняет эти груды жемчугов и алмазов, изумрудов и сапфиров, прекрасные статуи, выполненные мастерами древнего Перу, и византийскую утварь из слоновой кости, инкрустированную самоцветами…

Хозяин, сопровождаемый рабами-лилипутами, проследовал через янтарную и малахитовую комнаты и вступил в радужный, оензиново переливающийся стенами, перламутровый зал.

Здесь ио приказу сметливого сциталлиса-церемониймейстера, под музыку цикад и гипнотическое пение дуэта двухголовой амфисбены, сотня светлячков исполнила перед василиском бенгальский танец. Хозяин был растроган и отблагодарил артистов благосклонным кивком, чем привел их в неописуемый восторг.

Но в монетном зале василиск вновь лишился приобретенной только что веселости: вид разнообразных денег снова воскресил в нем мучительные воспоминания.

…Гендос дежурил неподалеку от двери операционной. В другом конце коридора сидели на скамеечках три сотрудника милиции в белых халатах поверх штатской одежды, Гендоса а лицо они узнать не могли, только голос его слышали по телефону. Не они, естественно, узнать не могли, что это был голос именно этого человека — то ли родственника оперируемого, та ли его друга, — расхаживавшего сейчас в тупичке больничного коридора.

Надпись «Не входить, идет операция» светилась больше трех часов. Гендос хотел было уже плюнуть на все и уйти — в конце концов не так уж щедро ему заплачено, когда дверь отворилась и в сумрак коридора из залитой стерильным светом операционной вышел Грибов. Он остановился на пороге, снял белую шапочку и вытер лоснящийся лоб тыльной стороной ладони. Гендос торопливо приблизился к нему: — Ну что там, доктор?

По условиям договора, если бы Грибов ответил, что пациент умер (а вероятность такого исхода была много большая), Гендос изобразил бы на лице неуемную скорбь и ушел бы восвояси (в этом случае вся тысяча досталась бы ему).

Но Грибов ответил:

— Все в порядке. Выкарабкался.

И далее Гендос действовал по сценарию.

— Спасибо, доктор, спасибо, — тряс он руку Грибова, наблюдая, как трое в конце коридора встают со скамейки и с нарочито отсутствующим видом направляются в их сторону. — Спасибо, доктор, — еще раз повторил Гендос и добавил: — А это вам, — вкладывая в руку Грибова пухлый конверт.

Дальнейшее было предсказуемо, а потому легко рассчитано. Пока Грибов тупо рассматривал конверт, а затем открывал его, машинально, не успев еще отойти от мыслей об операции, разглядывал деньги (на глазах у уже поравнявшихся с ним и окруживших его милиционеров), Гендос успел сбежать по лестнице на первый этаж, промчаться через больничную столовую, кухню и выскочить из раскрытой настежь двери посудомойки на задний двор клиники. Десять шагов до забора, подтянуться, прыгнуть… И никто никогда не узнает, как заработал он эти полштуки.

А вторая половина скромных сбережений того, кто лежал сейчас в операционной — вторые пятьсот рублей, — тщательно пересчитывались одним из блюстителей порядка. И сумма эта была занесена в протокол. И подписи свои в ней поставили понятые, в их числе и ошарашенная, отказывающаяся верить своим глазам ассистентка хирурга Май Дашевека.

…Порхая с цветка на цветок, cна приблизилась к сводчатому углублению в скале. Что ее дернуло влететь в пещеру? Любопытство? Кокетливое желание всюду сунуть усики, наперекор своему страху? Как бы там ни было, она влетела в пещеру и, само cобой, вскоре заблудилась в мрачном каменном лабиринте.

Через два дня, выбиваясь из сил, чудом уйдя от стаи летучих мышей, она вылетела из темноты в ярко освещенную красочную залу. Огромный чешуйчатый ящер спал посередине ее. Бабочка, не долго думая, подлетела к нему и села на нос.

Василиск, потревоженный прикосновением, открыл глаза и обомлел: бабочка. Словно послание из того мира, который он потерял навсегда. Он осторожно пересадил ее с носа на палец.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});