ГОРСТЬ СВЕТА. Роман-хроника. Части третья, четвертая - РОБЕРТ ШТИЛЬМАРК

Прибыл, наконец, и долгожданный фельдъегерь с приказом о назначениях — он опаздывал из-за объезда какого-то рассыпавшегося мостика.

Курсантов построили, начальник учебной части внятно читал текст приказа. Иным выпускникам присваивались очередные воинские звания. Всех посылали на прежние работы и должности...

— Лейтенанта Шевелева, прибывшего из Уральского пехотного, направить преподавателем военной топографии в Уральское пехотное... Получите документы на обратный проезд.

Фамилии капитана Вальдека в алфавитном списке не зачитали. И в самом конце приказа о нем было сказано так:

— Капитана Вальдека, Рональда Алексеевича, назначить зам. нач. редиздат. отдела управления, с направлением в город Москву... Товарищ Вальдек, подойдите за проездными документами.

Перемена, вызванная прочитанным пунктом приказа, возымела на училищных администраторов действие как бы магнетическое!

Сам начальник училища, обычно недосягаемый полковник Баба, чуть не на цыпочках поспешил к офицеру, оглашавшему приказ.

— Покажите-ка, покажите, какие проездные документы вы приготовили для товарища замнач РИО! Позвольте, зачем вы даете ему жесткий плацкарт? Ему положено место в мягком вагоне... Исправьте это! А вы, товарищ капитан, уж не забывайте нашего училища и особенно курсов! Будем рады, если вы статью напишете в «Вестнике» об организации дела у нас, на курсах усовершенствования... Но, главное, не забудьте нас при распределении карт, учебных пособий, книг и подписных ваших изданий...

2

Дважды в жизни Рональд Алексеевич побывал под общим наркозом: когда оперировали загноившийся аппендикс и на фронте, когда извлекали из челюсти минный осколок. Тринадцать лет отделяли одну операцию от другой, но ощущения под наркозом были схожи — оба раза он возвращался в детство. Не в свою реальную Иваново-Вознесенскую среду, а в детство идиллическое, никогда не пережитое, почти райское.

...Он видел себя в небольшом андерсеновском саду-цветнике, среди розовых кустов. В кресле сидела бабушка Агнесса, пела моцартовскую колыбельную, и весь сад отзывался ей небесной, тончайшей музыкой: стеклянные колокольцы подзванивали мелодию, ласковые шмели гудели контрабасами, а цикады и древесные лягушки еле слышно вели свои скрипичные партии. И он тогда знал, что это — навсегда! Тайна вселенской гармонии — постигнута. А через нее, ясным и прямым откровением вот-вот придет познание Бога и как высшее счастье — встреча с самим ликом Его... Это будет сейчас, сейчас...

Но вместо явления Лика — снова наступало темное забытье, глухо нарастала боль, и в позывах на рвоту, в тяжких судорогах к телу возвращалось из эфирного рая пробуждающееся сознание реальности земной; возвращалось падшим ангелом, низринутым Божьей десницей с горных высот на грешную Землю...

Нечто подобное своим наркотическим сновидениям Рональд Алексеевич ощутил наяву, год назад в Москве, когда очутился впервые дома, в Малом Трехсветительском. Думал, что и сейчас повторится то же ощущение нереальности переживаемого. Мол, снова ему предстоит побывать в квартирном мирке теней и призраков...

Ничуть не бывало!

Он теперь входил в квартиру не случайный проезжим, а полноправным прежним хозяином. Притом зная, что все обитатели сего гнезда, хоть и подверженные лишениям, опасностям и бедам, хоть и раскиданные друг от друга далеко, чуть не по разным концам света Божьего, все-таки живы, ждут встречи и соединения вновь. Притом не где-нибудь, а именно здесь, в этих мрачновато-мощных стенах старого церковного дома! И нельзя здесь поддаваться ни снам, ни галлюцинациям!

...Его поезд из Горького (как он ненавидел это уродливое, тупое переболвенивание заветных российских градов, как жалел чудесное название «Нижний Новгород») застрял где-то перед Владимиром. И добрался капитан Вальдек до Москвы по шоссе на автофургоне со срочным грузом. Вышел из кабины на Таганке в обеденный час. Знал, что поезд доползет до Курского лишь вечером, а то и ночью. Решил явиться на свою новую службу в Генштабе завтра поутру. А покамест весь остаток дня ждал полночи, вместе с дворничихой наводил порядок в квартире, обметал запыленные книги, переставлял вещи для мытья полов, рылся в «долгих ящиках» своего и Катиного письменного стола, перебирал на полках альбомы, письма, фотографии. Этот огляд на собственную жизнь почти со стороны вверг его было в тоску и уныние: не сочтешь потерь на этом жизненном пути, заблуждений, грехов, непоправимо упущенных возможностей, разочарований, разбитых надежд. Увидел на какой-то карточке цитату из Горького: «Сколько ненужного переживают люди!» Прояснилось, однако, в уме, что и само это чувство бесплодного уныния грешно, коли оно — без сердечного покаяния и духовного порыва к выздоровлению. Как-никак уцелел же он чудом среди эдакого огня, живы его ближайшие родные, а страна-родина оказала ему на этот раз немалое доверие!

Оправдать прежде всего именно это доверие! Остаток же сил посвятить обоим сынам и больной жене...

Перевесил Катин портрет работы фотохудожника Наппельбаума, чтобы лицо ее сияло ему всегда — и за работой, и — когда усталая голова уже на подушке...

...Служба его — в десяти минутах от дома, в Зарядье, наискосок от почитаемой некогда церкви Грузинской Божьей Матери, почти на углу Варварки. Улице давно присвоили имя разбойника Разина, а Варварскую площадь переименовали в честь старого большевика-самоубийцы Ногина, первоначально на этой площади и похороненного. Потом прах перенесли в кремлевскую стену. О самом Ногине говорили, что он заранее решил сэкономить «отцу народов» девять граммов свинца, предчувствуя острый дефицит этого рокового металла в 37-м...

...В глубине темного двора, типичного для конторских зданий старомосковского «сити» — Зарядья, Рональд Алексеевич увидел подъезд, охраняемый часовым. Истертыми ступенями поднялся на нужный этаж, в каждом уголке коридоров и переходов ощущая веяние духа коммерции, не выветрившегося из этих стен. Незримая тень Меркурия в сандалиях с крылышками привела его... к дежурному офицеру! Сдавая документы, узнал, что ждут его нынче чуть не с хронометром в руках — таков завал с работой!

Десяти минут не прошло, как он уже вычитывал гранки какого-то срочного издания, а курьер из типографии пребывал за дверью в ожидании. Начальник отдела, майор немецкого происхождения по фамилии Флоренс, уготовил заместителю большой стол в своем кабинете. Часом позже Рональд уже подписывал срочные бумаги и отдавал распоряжения, когда к нему за ними обращались. За стенкой справа трудился вольнонаемный профессор-геодезист и его помощник, инженер-картограф. А слева помещалась особая часть, где, оказывается, трудилась худенькая, большеглазая Верочка, лег двадцати двух, всего месяц назад потерявшая мужа-летчика. В браке они состояли с полгода, виделись урывками, а любила она его, видать, свято и самозабвенно.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});