Сталинградский рубеж - Николай Крылов

Части группы держались стойко и на ряде участков сумели остановить врага. Однако его численный перевес был слишком велик. Общее положение в орловском выступе за одни сутки резко ухудшилось. В 115-й бригаде выбыло из строя до трети личного состава и много техники, во 2-й мотострелковой к вечеру оставалось всего 57 бойцов.

Чем было помочь группе Андрюсенко? Командарм, член Военного совета и я долго ломали над этим голову, не находя радикального решения. Артиллерией? Само собой разумеется, но этого было недостаточно. Несколькими ротами из Северной группы Горохова? Такое приказание было уже отдано, однако обеспечить сохранение орловского выступа тоже не могло.

В другом месте, при других обстоятельствах Военный совет армии, очевидно, пришел бы к выводу, что удерживать дальше этот вытянутый кусочек всхолмленной степи с пересохшей речкой и небольшим селением стало невозможно и следует отвести находящиеся там части к окраине города. Но в Сталинграде понятия "отвод", "отход" были изъяты из употребления. Если мы теряли какой-то рубеж, то лишь после того, как защищать его становилось некому. Какие-либо основания, чтобы самим оставить хотя бы клочок земли, не признавались, не существовали. Да иначе наша прижатая к Волге армия и не могла бы держаться.

Поэтому вопрос об отводе войск из орловского выступа просто не возникал. Не подвергалось никакому сомнению, что группа полковника Андрюсенко должна оборонять Орловку до последней возможности, сковывая и изматывая атакующие ее неприятельские силы. А чтобы помешать гитлеровцам окружить группу, решили подготовить короткий контрудар со стороны поселка "Баррикады".

В районе "Красного Октября" обострялась угроза прорыва немцев к Волге. Здесь был насущно необходим крепкий второй эшелон с запасными опорными пунктами на заводской территории. Сюда и решено было поставить прибывавшую 39-ю гвардейскую стрелковую дивизию.

В ту ночь, когда началась переброска ее в Сталинград, смог переправиться только один полк - 112-й гвардейский. Переправа обошлась без потерь, что было уже редкой удачей. До прибытия на правый берег комдива полк оставался в непосредственном подчинении командования армии.

С командиром 112-го гвардейского подполковником В. А. Лещининым у меня была возможность - такой выдался час - поговорить без особой спешки. Из этого разговора я составил и первоначальное представление о всей дивизии.

39-я гвардейская приходилась родной сестрой 33-й и 35-й дивизиям: ее также сформировали из воздушнодесантников. Переброшенная на сталинградское направление из-под Москвы еще в августе, она сражалась в составе 1-й гвардейской армии на Дону, а затем между Доном и Волгой и была выведена из боев севернее Сталинграда всего два дня назад. Дивизия дралась там неплохо, за последние недели уничтожила десятки фашистских танков. Но и сама потеряла немало людей - в ротах было по 40-50 штыков. Как затем выяснилось, в трех ее стрелковых полках и артиллерийском насчитывалось вместе с пульбатом и саперами 3800 человек.

В ходе боев дивизия получала обычное маршевое пополнение, и десантники составляли теперь в батальонах и ротах, как выразился Лещинин, "бoльшую или меньшую, но только прослойку". Однако, по его же словам, эта прослойка продолжала определять боевые возможности подразделений.

Подполковник был патриотом воздушно-десантных войск и гордился тем, что их питомцы держали марку и в пехоте. Про свой полк он сказал:

- Можно посылать куда угодно. Люди подготовлены воевать не только полком, но и мелкими группами.

- Рад это слышать, - ответил я. - Именно это тут и потребуется.

Следующей ночью прибыл командир дивизии генерал-майор Степан Савельевич Гурьев. Коренастый, широколицый, он производил впечатление человека очень спокойного, твердого, но не сурового, скорее даже добродушного. В юности был шахтером, в Красной Армии - непрерывно с девятнадцатого года. Целых пять лет прослужил комбатом. На Халхин-Голе командовал полком (и получил там первый боевой орден), с начала Великой Отечественной - воздушно-десантной бригадой, а затем корпусом, действовавшим уже в пехотном строю. Участвовал в битве под Москвой.

Узнав задачу дивизии, Гурьев без всякой рисовки сказал:

- Обстановка ясна - надо либо удержаться, либо погибнуть. Наши люди это понимают.

К окончанию переправы 39-й дивизии положение на краснооктябрьском участке еще более осложнилось. Гитлеровцы вклинились в расположение одного из полков Смехотворова, ослабленного большими потерями. Словом, подкрепление прибыло как нельзя более вовремя.

Командование фронта, конечно, знало, насколько срочно нужны в Сталинграде свежие силы. И еще до того, как переправились последние батальоны 39-й гвардейской, нам передали: "С 20 часов 30 сентября в состав 62-й армии зачисляется 308-я стрелковая дивизия полковника Гуртьева". Начало ее переправы назначалось на ту же ночь.

На радостях в штабе шутили:

- Это, видно, специально, чтобы немцев запутать: за Гурьевым - Гуртьев! Пока разберутся, будут считать две дивизии за одну.

Если разведчики Паулюса не ели хлеб даром, они, надо полагать, уже давно разобрались в этих схожих командирских фамилиях. Как и 39-я гвардейская, 308-я стрелковая дивизия находилась под Сталинградом с середины августа. Еще три-четыре дня назад она действовала под Котлубанью, в каких-нибудь тридцати километрах от Орловки. Где-то за Орловкой наши части встретились бы с нею, если бы удалось соединиться с северными соседями. Но путь дивизии к Сталинграду оказался кружным, с двумя переправами через Волгу.

Заранее было известно, что дивизия Гуртьева тоже имеет значительный некомплект, насчитывая всего четыре с небольшим тысячи штыков. Известно, однако, было и другое: она принадлежит к тем дивизиям, которые на фронте уважительно называли сибирскими. В 62-й армии знали сибиряков по бригадам Батракова и Болвинова, по дивизии Батюка - это были стойкие и упорные бойцы. И потому опередившие прибытие нового соединения сведения о том, что и оно укомплектовано сибиряками, служили дивизии отличной рекомендацией.

И действительно, наша армия получила тогда одну из лучших своих дивизий, которой командовал превосходный командир. Должен сказать, что уже от первой встречи с полковником Леонтием Николаевичем Гуртьевым (через два месяца он стал генерал-майором) у меня - и, мне кажется, также у командарма - осталось чувство большого уважения к нему.

Гуртьев был старше всех остальных наших комдивов - ему перевалило за пятьдесят - и дольше кого-либо из них находился на военной службе - с девятьсот пятнадцатого года, когда студент петроградского Политехнического института стал прапорщиком-фронтовиком. Потом Гуртьев прошел в Красной Армии все строевые должности до своей теперешней, причем там, куда сейчас привел дивизию, воевал, оказывается, еще командиром взвода, участвуя в Царицынской обороне. Правда, его боевой опыт в нынешней войне ограничивался теми пятью-шестью неделями, которые 308-я дивизия провела под Сталинградом: до того как Гуртьеву поручили ее формировать, он возглавлял Омское пехотное училище. Однако и такой стаж, приобретенный на сталинградском направлении, значил немало, тем более для такого опытного командира.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});