Соня рапортует - Рут Вернер

В конце 1939 года Центр запросил, не найду ли я возможности передать деньги Розе Тельман.

Мне было ясно, что ни она, ни Эрнст Тельман не имели никакого отношения к Красной Армии. Да и сам характер запроса свидетельствовал о том, что речь идет об акте помощи и солидарности, требовавшем использования имеющихся у нас возможностей.

Мне пришла в голову мысль послать с этим поручением Олло. У нее был в Германии брат, к которому она могла поехать в отпуск. Немцам разрешалось уезжать и приезжать. Олло, невысокой, седой и неприметной женщине, было под шестьдесят. Ни швейцарцы, ни нацисты не могли заинтересоваться ею. Она выразила готовность поехать и выполнить просьбу.

У нас в хозяйстве была одежная щетка. В деревянной ее части имелась закрытая сверху выемка, уже до этого часто служившая для тайной перевозки денег. Олло со щеткой благополучно добралась до Германии. Роза Тельман была глубоко тронута. Ведь ни один из товарищей, находившихся в Германии на нелегальной работе, не мог приблизиться к ней — и вдруг этот знак поддержки, из Советского Союза. Впрочем, по словам Розы, было бы трудно воспользоваться присланными деньгами, поскольку все ее деньги строго учитываются, а номера банкнот регистрируются. Но само проявление такой заботы со стороны товарищей из СССР морально помогло ей гораздо больше, чем эта порядочная сумма.

Зимой 1939 года Центр дал мне новое задание: встретиться с одним товарищем. Расшифровав радиограмму, я пришла к выводу, что либо незнакомец в скором времени покидает Швейцарию, либо предусматривается более тесное сотрудничество. Иначе мне не сообщили быт таких подробностей. Я отправилась в Женеву, пошла на рю Лозанны, бросила письмо в почтовый ящик дома № 13 и спустя несколько дней наведалась в Женеву во второй раз, чтобы повидаться с коллегой.

По распоряжению Центра я должна была получить ответ на ряд вопросов: работает ли еще его бюро, как у него с деньгами, можно ли направлять донесения в Центр через Италию или ему нужна радиосвязь, в состоянии ли он установить такую связь самостоятельно?

Товарищ, когда я посетила его, держался сдержанно. Он явно был не в восторге от того, что кто-то заявился к нему на квартиру, многое знает, о многом расспрашивает.

В разговоре наступила пауза. Мы молча рассматривали друг друга. Альберт был приземист, расположен к полноте, его движения казались несколько неуклюжими. У него были темные волосы и темные глаза с меланхоличным выражением. Мне понравился его кабинет, полный книг и географических карт, с письменным столом, заваленным журналами и записями. Альберт произвел на меня впечатление суховатого ученого. Он хотел знать, как скоро удастся передать его ответ и когда можно ждать нового сообщения из Центра.

Я колебалась. Центр, правда, просил меня помочь этому человеку, но о моем передатчике речи не было. Кроме того, Альберт еще не дал ответа ни на один вопрос.

Только когда я сказала ему, что все можно устроить очень быстро, он начал обрисовывать свое положение.

Путь через Италию закрыт, но связь с Центром нужна ему как можно скорее. С начала войны он лишен контактов, и важные донесения лежат без толку. Наверняка у Центра были основания прервать связь, но для него это катастрофа. Его передатчик вышел из строя, а радиста нет.

Теперь и я ответила ему без обиняков: возможности для связи есть, я предложу Центру предоставить их в его распоряжение, пока мы не найдем каких-то иных путей.

Вот так я познакомилась с товарищем Шандором Радо, который уже девятнадцати лет от роду был политкомиссаром в венгерской Красной армии и чью жизнь целиком заполняли две страсти: активная коммунистическая деятельность и одержимость наукой, а именно картографией. Его картографическое «Гео-прессбюро» в Женеве было превосходной «крышей». Впрочем, сам товарищ Радо гораздо лучше описывает все это в своей книге, изданной в Венгрии, ГДР, а также в Советском Союзе[32].

Во время моего следующего визита я познакомилась и с женой Радо, немецкой коммунисткой, с которой мы сразу сблизились. Лени, в отличие от Альберта, была темпераментной, остроумной и общительной, насколько это позволяла конспирация. У нее были сыновья, десяти и четырнадцати лет, и мать.

Для меня было просто благом встретить такого товарища, как Лени, и время от времени бывать у них, отдыхать душой в атмосфере гармоничного брака ученого и этой поражающей своей жизнерадостностью женщины.

Думая о Лени, я и сейчас вижу ее такой, какой она была, когда мы с ней вспоминали себя молодыми коммунистками, говорили о книгах, но чаще всего просто смеялись. Мы так много болтали о пустяках, что Альберт, не склонный к легкомыслию и фривольности, не скупился на неодобрительные взгляды. Это только подзадоривало нас.

Лени интересовалась литературой и не была лишена писательского дара. Родом из рабочей семьи, она хлебнула немало горя в юности и всего добивалась самостоятельно.

В 1959 году, когда Лени уже не было в живых, я писала о ней в моей книге «Ольга Бенарио». Будучи еще совсем молодым членом партии, Лени работала в нашем Центральном Комитете в Берлине секретаршей. Там Сабо, жена Артура Эверта, коммуниста, депутата рейхстага, однажды застала ее в слезах. В чем дело? Оказывается. Лени безутешно рыдала, потому что кто-то продиктовал ей текст на плохом немецком языке, а ее собственных знаний не хватало, чтобы выправить ошибки. Сабо позаботилась о том, чтобы Лени поступила в вечернюю школу и подучила там немецкий. В 1936 году Лени сыграла важную роль при попытке освободить во Франции Ольгу и Сабо, которых на немецком судне доставили из Бразилии и собирались выдать гестапо. Попытка не удалась, так как пароход не пришел в намеченный порт. Эти подробности сообщила мне в 1959 году Минна Эверт, сестра Артура Эверта и близкая подруга Сабо. Она присутствовала при этих событиях. Когда я встретилась с ней, Минна Эверт жила близ Потсдама в Доме ветеранов имени Ольги Бенарио.

Центр распорядился, чтобы я начала передавать донесения Альберта. Это обрадовало меня. Теперь мой передатчик был загружен полностью. В первые три месяца Альберт передавал мне свои радиограммы, написанные открытым текстом, так что от меня требовалась немалая расторопность. Мне приходилось забирать у него тексты, шифровать их, по ночам передавать в эфир, а потом еще расшифровывать полученное из Центра для него или для меня самой. Я доставляла Альберту ответы и получала от него новые донесения. Дорога из Ко в Женеву занимала примерно три часа. При всем том продолжались занятия с Леном и Джимом.

Лен придумал приспособить для доставки Альбертовых текстов карманный фонарь. Он выпотрошил одну из двух батареек, залил на донышко немного свинца, чтобы не изменился вес, а в оставшееся пустое пространство мы закладывали свернутую в трубочку папиросную бумагу с текстом, после чего вновь закрывали батарейку. После такой операции внешне она ничем не отличалась от любой другой. Мы пользовались лампочкой, которой требовалось несколько меньше вольт, и, питаясь всего от одной батарейки, она все же светила нормально.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});