Новый Мир ( № 12 2010) - Новый Мир Новый Мир

Подальше от красивости и “нужности” в сторону единой структуры, ансамбля по разнообразному сочетанию признаков — по свету, цвету, размеру пятен, их силе и расположению на листе.

У пятен своя логика, она интересней реальности. Следуешь натуре — удаляешься от себя, следуешь пятнам, слушая свои пристрастия-влечения, — приближаешься к себе, а в этом главный смысл искусства.

Про фотки…

Нередко использую фотоизображение, как художник использует начальный эскиз в живописи. В этом нет новизны, известно, например, что еще Гоген использовал черно-белую фотографию для создания ряда картин, а гораздо раньше Вермеера интересовала камера-обскура…

Я подхожу к фотографии как художник, использующий возможности компьютерной обработки изображений. Достоинства обработки в том, что неизмеримо расширяются границы цвета, возможно создание любых оттенков, любого тона. И второе, важное, — это варианты. В компьютере вы можете сохранить почти бесконечное разнообразие проб и попыток, самые интересные довести до конца, сравнить между собой… Для развития художника это немало.

Часто говорят — нет оригинала, не считая цифровую запись изображения оригиналом, критиков угнетает также, что одинаковых изображений может быть сколько угодно, где же уникальность? Проблема только в нашем сознании. Сотни лет художники “выцарапывали” рисунок на металлических пластинах, эти изображения невозможно показать зрителю, они скорей являются документом, аналогом цифровой записи. И только оттиски на бумаге дают нам представление о работе художника. И оттисков этих может быть много, пока не сотрется металл, никого не смущает, что оригинал никогда не будет показан зрителю.

Компьютер стремительно совершенствуется, и уже сейчас существует возможность так же легко рисовать компьютерным пером на экране, как обычным пером — на бумаге…

Графоманам — ура!..

Сейчас каждый автор получил возможность заплатить денежку и напечатать свой опус. Конечно, вылезли на свет графоманы, их много. С другой стороны, получили возможность напечатать люди, которые “вне колеи”…

Каждый серьезный автор перед новой вещью чувствует себя графоманом: прежние навыки и умения не помогают. У графоманов два достоинства — искренни и пишут свежо, потому что не знают правил. Иногда так сказанет... навек запомнишь. У многих “серьезных” авторов такого за всю жизнь ни разу, а щеки надуты, губы скобками и галстук-бабочку навесил…

В серьезных журналах нет графомании, зато напичканы серостью, тягомотиной, которая выдается за “веление времени”, за “стиль” и “жисть каконаесть”… От этого неодолимая зевота, так что я за графоманов, среди них таланты чаще встречаются. Меньше от “р-реальности” зависят, больше — от себя.

Про творческие вещи…

Выразительность — важнейшая цель, для нее вещь должна быть — цельной, лаконичной в своей цельности, фундаментальной даже в мелочах, с обязательностью каждой мелочи, с ее местом и всеми свойствами, так что с места не сдвинешь ни на миллиметр… Чтобы свет… свободно шел от источника света и чтобы, стремясь замкнуть круг, то усиливался, то ослаблялся…

Эти вещи наравне со всеми вещами мира — и с нашими лицами — живут, ни о чем не прося, не бия себя в грудь, без клоунских эффектов, натужности сцены, без приемчиков, как возбудить или удивить...

Когда абстрактное мышление, обобщающие понятия, были в самом зародыше — уже существовали гениальные наскальные рисунки. “Операционная система” искусства — одна из главных особенностей нашего сознания — проникает туда, где слово молчит, общие понятия отступают…

И если даже, предположим, было существо, над нами экспериментирующее, тоже занимающееся самопознанием, создавшее свой мир, в который нас включило в качестве возможного варианта или ради опыта... то все равно не обошлось без замысла в виде схемы, рисунка…

Сам очертил…

К счастью, жившие в десятках поколений отдельные исключительные люди придумали столько интересного, что их лица, слова, картинки, тексты, рассуждения — теперь незримую сферу составляют, которую вместе с несколькими сотнями личных воспоминаний, близкими людьми, зверями, деревьями, домами, растениями я назвал бы — “мой мир”, и эти два слова мне кажутся значительней и важней, чем вся окружающая трясина с ее суетой, злобой, мелкими целями... и всем, что громко величают — родина, патриотизм, нация, отечество, свобода... и прочими словами, пролетающими мимо ушей. Есть что слушать, что делать и чему учиться в мире, который очертил себе сам. А если что-то интересное получится, то всегда обнаружатся соседние миры, точки соприкосновения...

Сам вари — сам ешь…

Нет ни смысла, ни стимула писать, если нет необходимости что-то свое, недовыясненное, прояснить по ходу дела.

Без обратного влияния текста, а также картины, музыки на автора творчество теряет смысл.

Писатель пишет — для себя, художник — себе рисует.

Ищи человека…

Почти все искусство — подсовывание зрителю-читателю костылей.

Когда этого не делают, а вещи сложны, насколько может автор представить, понять и выдержать, то это искусство для лепрозория натур — лучших, которым в жизни места нет, поскольку не заняты выживанием.

Не стоит беспокоиться о незримом сообществе людей, которое само образуется, иногда через века, вокруг картины или книги; мог ли знать Дефо, что в двадцатом веке мальчик будет читать про Робинзона, а потом придет к своему острову?..

Драстические времена…

Больше четверти века с тех пор прошло...

Ко мне пришел в мастерскую Петр Петрович, искусствовед, привел видного московского деятеля, который “ориентировал художников”, так он о себе говорил. Я хотел выставить свои пастели, а без этих двоих и думать было нечего.

Вижу, деятеля корчит, не только в лице изменился, но и вся фигура претерпевает драстические, как говорил мой знакомый болгарин, превращения.

Приблизил морду к одной из картинок, хочет сказать что-то...

Наконец вымолвил — “что-то французское...”.

Петр Петрович был деятель от живописи, который в день похорон Сталина решал, кому из художников можно мертвого вождя писать, а кому и подходить не следует. С живописными способностями человек, испорченными подхалимной живописью. Но в те годы не было уже в нем злости, всю порастратил в прежние времена.

— Но это же само-деятельность, само-деятельность... — он говорит и под ручку увел деятеля...

И выставку разрешили. А потом ее закрыл министр культуры, баянист Шлычков, а разрешил в конце концов парторг города. Правда, тот парторг был доктором наук, вот такие чудеса случались иногда.

Всего лишь четверть века тому назад.

Тезис — антитезис…

Ничего нельзя делать от противного. Даже если противное — противно...

Ответ на письмо…

Неправда, червей я жалею не больше, чем людей, — так же; хотя они полезней для земли, но видовой шовинизм все-таки существует, куда денешься...

Брось считать…

— Брось высчитывать расстояния меж глаз... Анатомия?.. Зачем тебе она?.. — сказал мне как-то хороший художник.

Способность “сделать похоже” приходит исподволь, на пути других задач. Более серьезных, потому что похожесть — глупость, в ней нет задачи для художника. Понять настоящие задачи куда сложней.

Нет разницы

Говорят, живопись — творческое занятие, а фотография — не очень.

Для художника разницы между изображениями нет, независимо от того, как получены. Так же смотришь — из окна на улицу, и когда идешь по дорожке вдоль забора, и в лесу, и на воде...

Мало ли с чего начинали художники свои картинки, да хоть с пятен плесени на стенах… Вермеер… никто не скажет, что плохой художник… играл с камерой-обскурой, с нее иногда картинки начинал.

Не важно, с чего начинаешь, важно, к чему придешь.

Неморты…

Люблю компании старых вещей, зверей, которые в своем кругу, забытые или выброшенные из нашей пузырящейся кипучести, живо общаются между собой, на окружающий мир смотрят из полутемного угла — иногда с изумлением, чаще с тревогой… Они живые, не натюрморты — я называю их немортами.

Другой мир, он рядом, но войти сложно.

Но если войдешь, выходить не хочется.

Жизнь — болеро…

Мы шли в школу, рядом музыка, всегда с нами. Утром по радиоточке классика, играли оркестры. Это сейчас все поют, умеют — не умеют... а тогда даже на концертах чередовали голоса с играющими музыку людьми.