Рассказы • Девяностые годы - Генри Лоусон

Тут как раз в мастерскую заглянул Роберт Гэллетли. Братья были очень похожи, только Роберт держался посолиднее.

— Послушай, Боб, — говорил Билл, — вот тебе случай избавиться от той сбруи, что ты сделал на заказ. Похоже, Джо Уилсон собирается забрать коляску.

Боб Гэллетли поставил ногу на верстак, вынул руку из кармана, упер локоть в колено, а подбородок в ладонь и зажал в кулаке свою косматую бороду, как он это всегда делал, когда ему хотелось подумать. Потом он опустил ногу, сунул руку обратно в карман и сказал мне:

— Ну что ж, Джо, я ведь для того молодчика сделал два комплекта сбруи, будь она неладна, эта коляска, и если ты пожелаешь, я их тебе отдам. Вот Билл вытянет из тебя все, что сможет, тогда уж и я за тебя примусь. Он-то у нас известный кровопийца, право слово.

Я сдвинул шляпу на лоб, почесал затылок и уставился на коляску.

— Пошли в «Королевский отель», Джо, — сказал Боб.

Но я знал, что за пивом дело сразу сладится, а потому сказал, что сначала мне надо отвезти шерсть на станцию и все обдумать, а выпьем, когда я вернусь.

Я и думал, пока ехал до станции, но только ничего у меня не получалось. Я ведь хотел прикупить овец и огородить новый выгон, да еще пришел срок очередным взносам за аренду. К тому же мне нужна была уйма вещей, без которых я никак обойтись не мог. И еще одно: чем дальше я уходил от долгов и нужды, тем больше я их боялся. Пара лошадей у меня была, но пришлось бы купить еще одну, и выйдет, что коляска на круг обойдется не в пятьдесят, а чуть не в сто фунтов. Вдруг засуха, а у меня эта коляска на шее. К тому же мне хотелось передохнуть. Если я возьму коляску, значит, опять придется приналечь. Нет, уж лучше свожу Мэри в Сидней — и хватит с нее.

В общем, я все решил и уже поворачивал к большим белым воротам во двор пакгауза, как вдруг меня обогнал скваттер Блэк в новом большом фаэтоне с женой и кучером и грудой чемоданов, пледов и прочей клади. Дело было перед рождеством, и, как видно, они покатили на праздники в Сидней. Это был тот самый молодой Блэк, который так обхаживал Мэри, — она у них служила до того, как умер старик, — и если бы не подвернулся я и если бы девицы не питали слабость к бродягам — быть бы теперь Мэри хозяйкой Хэвилендской усадьбы и работали бы за нее слуги. Что и говорить, барыня из нее вышла бы получше, чем нынешняя. На все праздники ездила бы в Сидней, жила бы в старом «Королевском отеле» в такой роскоши, какую только женщина может пожелать, и каждый вечер ходила бы в театр. А я бы слонялся с фермы на ферму где-нибудь в глуши или, может, давно бы спился.

Блэки не заметили, что я проехал мимо, обтрепанный и запыленный, в старой почернелой шляпе, надвинутой на глаза. Обычно-то я на них плевал, да и на всех прочих тоже, но иногда на меня что-то находит и я очень все переживаю.

Из пакгауза как раз выезжал большой блэковский фургон, и возница, огромный, чернявый детина, как видно, с примесью иностранной крови, ехал по самой середине дороги и, судя по всему, даже и не думал посторониться. Я остановил лошадей и стал ждать. Он смотрел на меня, я на него — не отводя глаз. Потом он, насупившись и обругав лошадей, взял в сторону. Лет шесть-семь назад я его порядком изукрасил, и он этого не забыл. А я в ту минуту не прочь был изукрасить кого угодно.

Приемщик в тот день, наверно, понять не мог, какая муха укусила Джо Уилсона. А я думал о Мэри, там, в одиноком домишке на берегу ручья в дремучей глухомани, — а как еще назвать наши места? — о Мэри, которой не с кем словом перемолвиться, если не считать двух-трех соседок, худых как жерди, замученных работой, которые наведывались к ней по воскресеньям. Я вспомнил все беды, что свалились на нее в первый год, — о них я еще не рассказал: о том, как она заболела, когда я был в отъезде, и не с кем было даже посоветоваться, о том, как заболели сразу и Джеймс и Джим, когда меня опять не было; о том, как мужественно она переносит одиночество. Я думал о Мэри, под палящим солнцем, в старом ситцевом платье, фетровой шляпе и моих сапогах, — ведь она не только дом вела и за Джимом приглядывала, а и всю работу на ферме делала. И щеки у нее западали все больше, и румянец бледнел. И тут мне вспомнились все тамошние женщины — костлявые, ко всему равнодушные, потерявшие всякую надежду женщины, с кирпичного цвета лицами и скрипучими голосами — а ведь некоторые из них были не многим старше Мэри.

Когда я вернулся в город, мы с Биллом Гэллетли выпили в «Королевском отеле» — и с коляской все было решено; потом диво заказал Боб, и я взял сбруи. Потом заказал я, и мы вспрыснули сделку. Когда я уезжал, Боб сказал:

— Присылай сюда этого бездельника, своего шурина, с лошадьми. Если хомуты не подойдут, я их подгоню, как надо, и прилажу.

Мне показалось, что оба они жали мою руку крепче, чем всегда, но, может, пиво было тому причиной.

IV

Коляска прибывает домой

Первые миль двадцать я было совсем повесил нос, а потом подумал: а что, собственно, случилось? Что толку во всем себя урезывать до самой старости, когда от денег и радости-то никакой нет? Если уж дела у нас пойдут под гору, так в коляске туда, пожалуй, не хуже скатиться, чем в телеге, — люди хоть посудачат немного, а то и посочувствуют. Теперь Мэри сможет почаще выбираться из нашей несчастной дыры, да и поездки в Сидней отменять не придется. Можно будет доехать до Уоллеруонга — там у Мэри есть какие-то родственники, и оставить у них коляску и лошадей, а дальше отправиться поездом. А то по старой почтовой дороге — через Голубые горы — отлично можно прокатиться! Свояченице в Гульгонге я решил сообщить о своей покупке, но я сказал, что буду держать все в секрете от Мэри, пока коляска не приедет домой. Ей это очень понравилось, и она сказала, что отдала бы все на свете, лишь бы самой приехать с этой коляской и увидеть, как Мэри вытаращит глаза, да вот только куда же она от своего меньшенького поедет. Я-то был доволен, что она не может поехать, — все-таки сюрприз получился бы не тот. Мне ни с кем этой радостью делиться не хотелось.

Домой я вернулся на следующий день под вечер и после чая, рассказав Мэри все новости и наврав что-то, почему я вернулся без двуколки, я пошел с Джеймсом посидеть на бревнах — мы всегда там курили и болтали — и все ему выложил. Он присвистнул, потом сказал:

— Но зачем же тебе такой огород городить? Сказал бы лучше сразу, это ее развеселит, а то она уж очень грустная ходила, пока тебя не было.

— Хочу, чтобы это был для нее сюрприз, — сказал я.

— Ну что ж, в такой дыре это, конечно, приятно, хотя меня, например, ничем не удивишь. А вот скажи, как же мне объяснить Мэри, зачем мне понадобились две лошади? Ведь чтобы привезти двуколку, нужна только одна, а она, конечно, спросит.

— Скажи, что вторую нужно подковать.

— Да ее подковали всего два дня назад. Про лошадей Мэри все знает не хуже нас с тобой. Я, конечно, могу соврать — дело не хитрое, — но так, чтобы соврать разок, и хватит. А Мэри задает столько вопросов…

— Ну, так отведи другую лошадь пораньше к ручью, заберешь ее, когда поедешь.

— Я-то отведу, а ведь она спросит, почему я беру две уздечки. Ну да ладно, я все устрою, не беспокойся.

— И вот еще что, Джеймс, — сказал я, — купи кусочек замши и губку — все равно они нам понадобятся — и вымой коляску у ручья, когда будешь подъезжать к дому. Она наверняка запылится.

— Хо! Ну ладно.

— И если сможешь, подгадай так, чтобы приехать под вечер, когда прохладнее, или на закате.

— Это еще зачем?

Я решил, что будет лучше, если коляска появится под вечер, когда спадет зной и у Мэри будет время порадоваться вволю, а не в утреннюю жару, когда солнце палит, будто уже полдень, а впереди долгий хлопотный день.

— Нет, зачем тебе надо, чтобы я приезжал под вечер? — допытывался Джеймс. — Хочешь, чтобы я поспал в лесочке, а потом заявился, как какой-нибудь бродяжка?

— А, да приезжай хоть ночью, если тебе так хочется!

Мы немного помолчали — просто сидели и попыхивали трубками. Потом я спросил:

— Ты про что думаешь?

— Про то, что пора тебе купить новую шляпу, а то больно солнце тебе макушку припекает через старую-то…

Джеймс отскочил в сторону, чтобы я до него не дотянулся, а потом побежал загонять телят. Перед тем как лечь спать, он сказал:

— Ну а мне что за это перепадет?

Он давно уже приглядывался к двустволке в Кэджгонге у оружейника Франка — один ствол нарезной, другой — под дробь.

— Сколько Франка хочет за это ружье?

— Пятнадцать фунтов десять шиллингов, но, может, он засчитает мою одностволку. В крайнем случае уступлю мою одностволку Филу Ламберту, за пару фунтов, не меньше. (Фил был его закадычный дружок.)

— Договорились, — сказал я. — Только поторгуйся хорошенько.

Утром он сам приготовил себе завтрак и выехал пораньше, чтобы Мэри не надавала ему еще поручений и наставлений — вдруг она вечером что-то забыла. Ружье он взял с собой.