Рассказы • Девяностые годы - Генри Лоусон

— Слушай, Джо, если ты привезешь мешок семенной картошки, мы с Джеймсом ее порежем, а Корни Джордж доставит нам на подводе свой плуг и вспашет тот кусок, можно сказать, задаром. Посадим мы ее сами, лишь бы земля была вспахана.

А я-то думал, что она уже забыла про эту картошку! Спорить с ней снова не было времени — я бы наверняка не сдержался, а потом либо целый час успокаивал Мэри, либо уехал бы, как женщины говорят, «совсем осатанев», а потом мучился бы всю дорогу. Поэтому я сказал, что все сделаю. А Мэри еще раз крепко меня обняла и поцеловала.

— Только смотри не забудь, Джо, — говорит она, когда лошади уже тронулись. — Обдумай все как следует в пути.

Тут, пожалуй, последнее слово осталось за ней.

Проехал я миль пять, и как раз поворачивал на большую дорогу, как вдруг слышу кто-то скачет следом за мной, а потом вижу: Джеймс на своей каурой. Сердце у меня так и екнуло: не иначе дома что-то случилось. Помню, когда я отправился в дорогу в первый раз и оставил Мэри в этой глуши, миль пять-шесть я только и думал, как бы повернуть назад, да боялся, что Мэри меня засмеет.

— В чем дело, Джеймс? — закричал я, хотя он еще не подъехал, а потом заметил, что он ухмыляется.

— Мэри сказала, чтоб ты не забыл привезти мотыгу.

— А ну, поворачивай назад! — гаркнул я. — Не то так огрею кнутом, что не обрадуешься. И никогда больше не мчись за мной сломя голову, будто в доме пожар.

— Чего ты на меня орешь? — сказал он. — Мне бы эту мотыгу в глаза не видать.

И повернул обратно.

Я тогда и вправду все обдумал про картошку, хотя поначалу и не собирался. Знавал я в наших местах одного человека, который все делал по собственному разумению и здорово разбогател на одном хорошем урожае картофеля, только было это давно, в «ревущих пятидесятых», а точнее, в пятьдесят четвертом, когда по причине золотой лихорадки цена на картофель в Сиднее подскочила до пятидесяти шести шиллингов за центнер. Как знать, вдруг с дождем действительно повезет, а посадить картошку дорого не встанет. Будет урожай, положу в карман десяток-другой фунтов, не будет — пусть-ка тогда Мэри попробует ко мне подступиться, если ее опять осенит какая-нибудь идея, не относящаяся к ее кастрюлькам и стирке; да и мне будет повод поворчать, коли вдруг придет такое желание.

Я купил пару мешков картошки (останется что-нибудь, так съедим) и еще небольшой плуг и борону — они валялись во дворе у нашего кузнеца, и он отдал их мне совсем дешево, всего на фунт больше, чем я сказал Мэри. Так со мной всегда получается: если уж послушаюсь чьего-нибудь совета, так даже чересчур, либо все переиначу на свой лад. От тщеславия, наверно: если картошка уродится, значит, тут, мол, и моя заслуга есть — эти вот плуг и борона. (Почему-то мне не пришло в голову, что в случае неурожая Мэри повернет плуг и борону против меня, — ведь старик Корни вспахал бы всю полосу за десять — пятнадцать шиллингов.) А вообще-то, решил я, плуг и борона со временем мне все равно понадобятся, отчего же не приобрести их сейчас, хоть будет чем занять Джеймса.

Обратно я отправился по западной дороге, мимо Гантуонга, и к дому подъехал со стороны речки. Первым, кого я увидел, был старик Корни Джордж — он распахивал нашу низину. А Мэри стоит на бережку и отдает распоряжения. Тут же и Джеймс с нашими запасными лошадьми и цепями: ему Мэри определила расчищать от всех кустиков и коряг каждую следующую полосу под борозду. Вид у старика Корни довольно сердитый — как выяснилось, он обломал о коряги чуть не все лемеха; да и Джеймс тоже мрачноватый. На голове у Мэри старая фетровая шляпа, на ногах — мои новые сапоги с резинками, все в глине, потому что она как раз спускалась к Джеймсу, чтобы поторопить его убрать гнилой пень до того, как Корни повернет на новую борозду.

— Хочу разносить их немного для тебя, Джо, — сказала Мэри.

— Ладно, — сказал я, — ругать я тебя не собираюсь.

Сапоги эти давно у нас были предметом раздора, только обычно она успевала их снять до моего приезда.

Тут она увидела в фургоне плуг и борону и помрачнела, но я сказал, что все правильно, все равно в хозяйстве нужен плуг.

— Мне казалось, ты хочешь, чтобы землю вспахал Корни, — сказала Мэри.

— Я этого не говорил.

— Но когда я послала Джеймса догнать тебя и сказать про мотыгу, чтобы нам потом посадить картошку, ты ведь не отказался ее привезти, — настаивала Мэри.

У меня выдалось несколько свободных дней, и я вдруг вошел в азарт. После Корни мы с Джеймсом еще раз перепахали землю, а потом выкорчевали парочку пней у верхнего конца полосы, убрали большое бревно и весь кустарник да распахали еще чуть не целый акр. Джеймс все это делать умел, он вообще работал как вол, пока что-то было ему в новинку, любил пахать, ставить изгороди, в общем, всякую работу, на которой можно себя показать. А вот корчевать пни или ошкуривать бревна и слеги ему было неинтересно. Весь вечер мы резали картошку, и Мэри то и дело покрикивала на Джеймса, что он режет по «глазкам». Мотыжить нам было уже некогда, да и Джеймса бы не уговорить, потому как не в новинку; я просто еще раз прошелся плугом, а они шли за мной и бросали в борозду картошку; я провел вторую борозду, чтобы засыпать картошку, потом прошелся бороной. По-моему, после этого и окучивать не надо; так же я и с кукурузой сделал, которую посеял позднее.

Дождь лил как из ведра целую неделю да и потом поливал словно по заказу, и мы сняли небывалый для этих мест урожай картофеля. В первое время Мэри частенько поднималась на рассвете и бегала взглянуть, взошла ли картошка, а каждый раз, когда я уезжал с грузом, писала про нее все новости. Я уже забыл, сколько тогда мешков накопал, но все, кто в наших местах в тот год посадил картошку, отправляли ее на продажу в Сидней, а там она поднялась до двадцати пяти — тридцати шиллингов за центнер. За свою я тоже порядком выручил и к тому же сэкономил на перевозке, потому как фургон-то у меня свой. Вот тогда-то до Мэри (через Джеймса) стали доходить слухи то про коляску, которую кто-то собирался продать по сходной цепе, то про бричку, от которой еще кто-то хотел избавиться. А она, как бы между прочим, сообщала об этом мне.

II

К Джо Уилсону пришла удача

Трава на моих выгонах весь год была лучше некуда. Почти даром я купил голов двадцать бычков, которые еле держались на ногах от голода, и пустил их на пастбища. Ну, они скоро нагуляли мяса, и мой свояк (муж сестры Мэри), владелец бойни в Гульгонге, дал мне за них хорошую цену. Он гонял свои фургоны за двадцать — тридцать миль — в Хоум-Рул, Хэппи-Вэлли, Гантуонг, Таллауонг и Куйял, где еще оставались маленькие прииски — жалкие осколки золотой лихорадки, — и получал неплохой доход.

После продажи бычков Мэри прослышала о легкой американской линейке с открытым длинным таким кузовом и решила, что ей ничего другого и не надо.

— Это лучше, чем коляска, Джо, — сказала она. — Больше места для детей, а когда у нас прибавится коров, я смогу возить масло и яйца в Гульгонг или Коббора.

Вскоре Джеймс узнал о том, что какой-то незадачливый мелкий фермер неподалеку от Талбрагара, который чуть было не уморил голодом всю свою живность, желал бы избавиться от небольшой отары овец. Джеймс считал, что он отдаст их дешево — по полкроне за голову, не дороже. А у нас как раз прошли сильные дожди — только у нас и больше нигде, — тучи из-за гор так над нашей долиной и остановились.

— Жаль смотреть, как попусту пропадает такая прекрасная трава, Джо, — сказала Мэри. — Может, нам попытать счастья и взять этих овец? Оставь-ка мне денег, и я пошлю за ними Джеймса. И бог с ней, с этой коляской, — купим, когда твердо станем на ноги.

Кончилось дело тем, что Джеймс оседлал коня, поехал в Талбрагар, выторговал у этого бедняги все, что мог, и пригнал овец домой. Отара была голов на двести, барашки и ярочки, все молоденькие и вроде бы хорошей породы, но такие исхудавшие, что еле-еле доплелись; ну да скоро они поправились. Повсюду вокруг жгла засуха, и мне казалось, что мой уголок у самых гор — единственное место, где еще держится мало-мальски сносная трава. Прошли еще два или три хороших дождя, и трава еще больше зазеленела и пошла в рост. Мои приятели стали говорить, что к Джо Уилсону пришла удача.

Я бы с радостью сам остриг тех овец, но у меня времени не было строить сарай и готовиться к стрижке — под рождество с перевозками только поспевай. В Сиднее цена на нестриженых баранов держалась от тринадцати до шестнадцати шиллингов, поэтому я условился отправить их от Гэнтуонга по железной дороге вместе еще с чьими-то овцами и отрядил Джеймса сопровождать их. Он погнал овец по западной дороге, а под Гэнтуонгом их приметил какой-то богатый фермер — то ли он хотел увеличить свою отару, то ли руно ему понравилось. Ну, он и предложил за овец Джеймсу столько, сколько, как он полагал, я бы выручил в Сиднее после того, как расплатился бы за перевозку, с агентами и с аукционистом. Джеймс загнал овец к нему в овчарню и поскакал домой. Ему бы лишь куда-то скакать, тут его упрашивать не надо. Я сказал ему, чтобы продавал. Джеймс заработал на этом гринеровское охотничье ружье и починил себе седло.