Пандемоний - Дэрил Грегори

— Можно припарковаться за углом, — сказала она.

— Эта дама что, тоже психоаналитик? — поинтересовался я.

О'Коннел сообщила мне, что мы с ней едем к психиатрам, «непревзойденным специалистам», как она выразилась. Когда ей было одиннадцать, после первых случаев одержимости, они стали ее личными врачами.

— Они спасли мне жизнь, — призналась Мариэтта, хотя и не стала распространяться о том, как именно, и что, по ее мнению, встреча с ними даст лично мне. — Главное, будь с ними честен, — добавила она, — и они тебе помогут.

С этими словами она вырулила в переулок. Железные ворота автоматически распахнулись и закрылись за нами. О'Коннел припарковалась по диагонали на крошечном мощенном кирпичом внутреннем дворике, после чего мы вытащили из кузова наши вещи.

Седая женщина встретила нас у задней двери, провела внутрь и, как только мы вошли, включила сигнализацию.

— Дэл, познакомься, это доктор Маргарет Вальдхайм, — представила меня Мариэтта.

— Можно просто Мег, — поправила ее женщина и пожала мне руку.

Не иначе как я поморщился. Она перевернула мою руку и увидела порезы.

— Ты с кем-то подрался?

— С мебелью, — ответил я.

— Понятно, но лично я предпочитаю противников помягче — например, подушки.

Она была моложе, нежели я первоначально подумал — хотя и явно за пятьдесят. Меня ввели в заблуждение седые волосы. Румяное круглое лицо. Ростом ниже, чем О'Коннел, не пухлая, а коренастая. В мужской рубашке навыпуск в бело-зеленую полоску и черных брюках. На ногах черные туфли-балетки.

— Как бы то ни было, добро пожаловать в Боллинген, — сказала она.

Я покосился на О'Коннел. Интересно, что стало с «Красной Книгой»?

— Боллинген это название дома, — пояснила та.

И все-таки я так и не понял, что такое «Красная Книга» — то ли название секты, то ли какого-то института, а может, просто гигантский компьютер, который предскажет мое будущее.

Мег повела меня по темноватому коридору, мимо кухни и пяти-шести закрытых дверей. Пока мы шли, О'Коннел рассказывала о том, как мы доехали. Правда, она умолчала о наших блужданиях по лабиринту Манхэттена.

Наконец мы дошли до просторного вестибюля в передней части дома. В пол была вделана серая гранитная плита, на которой по-латыни было начертано: Vocatus atque non vocatus deus aderit. Non vocatus deus. Как это понимать?

Я поднял глаза и сразу понял, что зря. Высоко над дверью располагалось то самое окно, на которое я обратил внимание еще на улице. Стекла, если смотреть на них изнутри, напоминали кровоподтеки или зловещие лезвия, которые вот-вот придут в круговое движение.

— С тобой все в порядке, Пирс? — поинтересовалась О'Коннел.

Я отвел взгляд от окна и провел потной ладонью по волосам.

— Что? А, понял. Наверно, устал.

— Этот цветок выполнен по рисунку доктора Юнга, — пояснила Мег. — В один из периодов его жизни, в так называемую Некию, он увлекся круглыми формами — окружностями внутри окружностей. Некоторые из его работ напоминают индийские мандалы.

Скажу честно, я не знал, что на это ответить. Что за Некия такая? Одно я понял точно: последователи Юнга любят бросаться мудреными словами.

— Старикан наверху? — спросила О'Коннел у Мег.

Я поначалу решил, что она имеет в виду самого Юнга — но нет, такое невозможно. Он умер не то в пятидесятых, не то в шестидесятых. По всей видимости, она говорила о втором докторе Вальдхайме.

— Он собирался лечь спать, — ответила Мег. — Впрочем, я и сама с ног валюсь от усталости. Сейчас я покажу вам ваши комнаты. Если проголодались, то не надо стесняться, можете сунуть нос в холодильник. Шован покажет тебе кухню.

— Кто такая Шован? — не понял я.

О'Коннел посмотрела на меня.

— Я взяла имя Мариэтта, когда приняла священный сан.

Мег негромко усмехнулась.

— Лично я никогда ее так не называю, — произнесла она и повела нас показывать комнаты на втором этаже. — На столе есть тетрадь на случай, если вас будут посещать сновидения, — добавила она.

— Замечательно, — ответил я, словно Мег сообщила мне, в каком ящике комода хранятся полотенца. — Спасибо за предложение.

Я закрыл за собой дверь и поставил на пол сумку. В коридоре Мег и О'Коннел о чем-то переговаривались, но слов я не разобрал.

Комната оказалась крошечной, меньше даже, чем та, в которой я жил в общежитии, когда учился в университете штата Иллинойс, но больше, чем моя больничная палата. Рядом с дверью, в которую я только что вошел, имелась вторая, узкая, но у меня не возникло желания вешать одежду на вешалки. Большую часть пространства занимали высокая железная кровать (с такой удобно стирать пыль), деревянный стул, небольшой письменный стол. Стоило мне приподнять крышку, как моему взору предстал — да-да, не смейтесь! — красивый, переплетенный в кожу фолиант и две толстые ручки. Я пролистал плотные желтоватые страницы — кстати, несколько было вырвано, — но никаких заметок не обнаружил.

В коридоре женщины умолкли, а в следующее мгновение дверь в комнату О'Коннел открылась и снова закрылась.

Я сел на кровать, и матрас тотчас просел под моим весом. Существо в моей голове слегка пошевелилось. Весь день оно не давало о себе знать, как будто долгая поездка на автомобиле укачала его, и я, пока оно вновь не напомнило о себе, на время забыл о его существовании. Потому что, я убежден, стоит подумать про демона, и он тут как тут.

Вместо этого я принялся рассматривать темно-розовые обои на стенах. Впечатление такое, будто их не меняли с сороковых годов. Напротив меня виднелось огромное пятно в форме сердца, правда, не такого, как на открытках-валентинках. У этого сердца вверху имелся отросток, подозрительно напоминающий аорту.

Кто-то постучал в дверь — но не в ту, что выходила в коридор. Я выбрался из кровати и осторожно подкрался к тонкой двери, которую первоначально принял за стенной шкаф. За ней стояла Мариэтта О'Коннел. В руках она держала сложенное белое полотенце и губку.

— Я уже начал задаваться вопросом, где здесь полотенца, — пошутил я.

Позади Мариэтты находилась ванная комната, облицованная на манер шахматной доски черно-белой плиткой. В ней была еще одна дверь, которая открывалась в комнату О'Коннел. Кстати, ее апартаменты были просторнее моих.

— Надеюсь, ты не будешь завтра петь в душе? — спросил я.

— Разумеется, нет, — ответила она довольно резко.

Господи, какие мы, однако, обидчивые.

— У тебя красивый голос, — похвалил я, но она только кашлянула — мол, сейчас не об этом. — Нет, серьезно, — не унимался я. — Тебе следовало стать певицей.

— А ты мог бы ремонтировать велосипеды.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});