Солги ей - Ли Мелинда

Только рисует.

Я не отрываю от окна взгляд. Чудик всецело поглощен своей работой. По-моему, он не заметит, даже если я приближусь к нему вплотную. Несколько минут я наблюдаю, как он работает. И признаюсь честно, делаю это не в первый раз. Я уже подглядывал за ним, причем с более близкого расстояния. Достаточно близкого, чтобы рассмотреть в подробностях весь процесс. И этот процесс, в результате которого картина обретает форму, реально зачаровывает. Чудик выстраивает свой образ – мазок за мазком, штрих за штрихом, слой за слоем. Сложное и кропотливое действо. И, похоже, Чудик не следует плану. Интересно, он видит в воображении конечный результат еще до того, как приступает к написанию картины, или пишет ее интуитивно?

Возможно, я спрошу его об этом перед тем, как убью.

Выключив фары, я медленно качусь по подъездной аллее. Но вовсе не из опасения, что Чудик меня заметит. Он не помнит даже, запер ли дверь. Останавливаюсь у противоположной от студии стены – чтобы джип не видно было с дороги. Заглушив мотор, беру с пассажирского сиденья рюкзак, расстегиваю молнию и проверяю свое снаряжение. Перчатки, электрошокер, стяжки, полиэтиленовая пленка – все на месте.

И пистолет…

Теперь, после того как я уже поразил две цели, у меня выработалась система. Мне надо лишь проникнуть в дом. Как только я вырублю Чудика шокером, игра будет закончена.

Я выведу его из строя, сделаю беспомощным и… удушу.

Это удивительно легкое и аккуратное убийство. Никакой крови. Мне хватило раны на голове Фары и собственного разбитого носа, чтобы сполна оценить изящество такого «чистого» убийства. Ни грязи, ни беспорядка и всего за несколько минут! Я выхожу из машины. Воздух стал уже настолько леденящим, что мне кажется, будто я вдыхаю осколки стекла. Кожу на лице щиплет. И руки – даже в перчатках – быстро индевеют. Холод из почвы просачивается сквозь подошвы ботинок к стопам.

При каждом шаге пальцы ног покалывают невидимые булавки. Я шевелю пальцами и трясу запястьями, чтобы разогнать в жилах кровь.

У меня такое ощущение, будто мы с шерифом сблизились за последние несколько дней. Я убил кое-кого, она пытается меня поймать. Но до разгадки этого запутанного дела ей еще ох, как далеко!

Я наклоняюсь и заглядываю в салон:

– Шериф думает, что это ты убила Спенсера и Джулиуса.

Фара хнычет и сопит.

– И она решит, что это ты убила Чудика, а потом покончила с собой, – добавляю я. – Я все это заранее спланировал. К сожалению, у меня не получится тебя задушить. Люди используют полиэтиленовые пакеты, чтобы совершить суицид. Но мне кажется, что в твоем случае это выглядело бы не очень правдоподобно, – я прикасаюсь к карману куртки, оттянутому пистолетом. – Нет. Твоя смерть будет быстрой и безболезненной. Ты получишь пулю в голову. Тебе должно быть стыдно за это. Мужики, с которыми ты трахалась, умирают медленной, мучительной смертью. Умирают из-за тебя. А у тебя будет легкий конец. Эта ночь полна иронии.

Надеюсь, рана в голове девушки не спутает мне карты. Фара должна выстрелить себе в тот же самый висок, которым ударилась о столешницу. Выстрел скроет и кровь, и синяк. К счастью, Фара приложилась к столешнице правым виском.

Удача сопутствует мне.

– Вы двое ждите здесь, – смеюсь я собственной шутке. – Я долго не задержусь. Как только он онемеет, я занесу тебя в дом. Будешь наблюдать за тем, как он сдохнет, с места в первом ряду.

В глотке Фары глохнет тихий стон – отчаянный и почти нечеловеческий звук безнадежности. Она долго металась между ужасом и принятием уготованной участи. Но теперь я вижу в глазах девушки смирение.

Не думаю, что она сумеет высвободиться из моих пут. Я связал ее надежно. Фара не сможет сдвинуться больше, чем на дюйм. Натянув перчатки на руки, а на голову шапку, я обхожу сарай. Ветер с воем проносится по открытой местности. Такой ландшафт мне опять-таки на руку: если вдруг сюда кто-то нагрянет, я увижу его гораздо раньше, чем он доберется до дома. Я подкрадываюсь к входной двери; выдыхаемый воздух уносится в ночь облачками пара. Ручка не поворачивается. Чудик не забыл запереть дверь.

Разочарованный и раздраженный, я снова отступаю в тень. Но у меня, конечно же, есть план на случай непредвиденных обстоятельств. Интерьер дома Чудика – открытое пространство с единственной перегородкой, отделяющей студию от жилой зоны. Окно, в которое я могу залезть незамеченным, всего одно. Я возвращаюсь к джипу за стремянкой. В ней всего две ступеньки, но мне больше и не нужно. Установив стремянку под окном, я взбираюсь на нее и, оказавшись около окна в ванную, снимаю с плеч рюкзак. Когда я на днях забрался в дом Чудика в его отсутствие, я отпер окно. Никто не проверяет щеколды на окнах, если только их не открывает. А Адам наверняка не открывал окна на этой неделе – температура на улице ночами опускается до нуля.

Затаив дыхание, я толкаю створку. Она легко поддается. Когда я отпер окно в прошлый раз, я также смазал петли – чтобы залезть внутрь бесшумно. Запихав в окно сначала рюкзак, я просовываю в отверстие свой корпус. Куртка и рубашка задираются, и талию покалывают ледяные иголки. Это самая сложная часть трюка. Дождавшись, когда порывистый ветер снова громко завоет, я сбрасываю вниз рюкзак и, извиваясь, протискиваюсь внутрь. Руки соскальзывают по стене на пол, а следом за ними и мое тело – как новорожденный жираф, выныривающий из лона матери.

Не тратя время, я встаю на ноги и осторожно закрываю окно. А затем замираю на месте, перевожу дух и прислушиваюсь в надежде на то, что Адам не захочет в туалет до того, как я подготовлюсь. Но никакого движения в доме не слышно. Даже кажется, будто он пуст.

Расстегнув рюкзак, я достаю несколько стяжек и кладу их в левый карман куртки. Правый занимает пистолет.

В руке я зажимаю шокер. Чтобы согреть занемевшие пальцы, я несколько раз сжимаю и разжимаю их.

Для первого шага важно одно – обездвижить Чудика. Так что остальные вещи могут подождать здесь.

Я на дюйм приоткрываю дверь. В жилой зоне темно. Похоже Адам начал работать в студии еще до заката и не позаботился включить в ней свет.

Ветер на улице усиливается; он яростно атакует убогие стены и дребезжит оконными стеклами. Кисть скользит по холсту. Материя шуршит. Дверь распахивается от одного моего прикосновения кончиком пальца, и я вступаю в главную комнату.

На полу валяются грязные вещи, как будто контейнер для их хранения взорвался. Простыни каскадом струятся с постели на пол. Я с отвращением пересекаю комнату. Свет в студии яркий. Приблизившись к перегородке, я на секунду замираю в тени.

Адам, как стоял, так и стоит перед мольбертом с кистью в руках. И внимательно изучает свою работу. На столе рядом с ним разбросаны кисти, палитра и тюбики с краской. На несколько секунд процесс написания картины приковывает мое внимание. С холста изливаются эмоции. Цвета и слои одновременно простые и сложные. Текстура формирует нюансные оттенки. Красные и черные мазки, проецирующие гнев, контрастируют с теплыми оттенками синего и зеленого. Ощущение такое, что конфликт обуздывает умиротворение. Любовь царит над ненавистью.

Картина лишь сильнее распаляет мою ярость.

Адам видит надежду там, где ее нет. Сегодня ночью я покажу ему, насколько он не прав. Я покажу этому оптимисту, что тьма всегда побеждает.

Пальцы еще крепче сжимают шокер. Я крадусь вперед, аккуратно ставлю на пол каждую ногу – вдруг какая-нибудь половица предательски скрипнет? Мне остается всего несколько футов, когда Адам застывает и настороженно вскидывает голову. Неужели он услышал мое дыхание? Или мое присутствие почуял его чрезмерно развитый инстинкт самосохранения?

Мои мышцы напрягаются. Адам поворачивается. И уже во второй раз за эту ночь я поражаюсь скорости реакции своей намеченной жертвы. Чудик оказывается быстрее, чем я думал. Свой промах с Фарой я сразу осознал. Эта девушка – одна из самых сильных и тренированных людей, которых я знаю. Что, в общем-то, неудивительно. Далеко не каждый может лазить по вертикальным стенам. Но этот художник… Он же не занимается никаким спортом. Он должен быть тюфяком! Слизняком!