Удивительная жизнь Эрнесто Че - Жан-Мишель Генассия

Йозеф научил танцевать и Хелену. Она сама захотела, когда ей было лет девять или десять (он тогда все время слушал «Возвращение»). Девочка подошла, взяла отца за руку, нежно улыбнулась и спросила:

– Ты научишь меня, Йозеф?

Он поцеловал ее пальчики и произнес торжественным тоном:

– Мадемуазель подарит мне этот танец?

Хелена стояла перед отцом, невысокая, хрупкая, застенчивая, и смотрела на него спокойно и серьезно. Он хотел начать с объяснений: шаги делаются против часовой стрелки, одна рука сюда, другая на плечо, слушайся партнера, но это оказалось ни к чему – она уже все знала.

Они часто танцевали под Гарделя.

Хелена была очень способной. От отца ей достались легкость и умение скользить по полу, как по стеклу, она за долю секунды предугадывала каждое следующее движение партнера, сливаясь с ним воедино.

Это длилось много лет, потом Хелена остыла к аргентинскому танго, предпочтя ему оглушающую музыку западного мира. У Йозефа остались друзья среди депутатов и высокопоставленных функционеров, они ездили по миру и привозили ему (разумеется, «под полой») пластинки на 33 оборота, которые по эту сторону Стены были в цене «золотой пыли». Хелена и Людвик часами слушали группы «Animals» и «Beatles».

Теперь Хелена плакала, слушая «Don’t Let Me Be Misunderstood»[122].

Служебная квартира Йозефа находилась в правом крыле здания, на втором этаже, и была такой просторной, что мог бы позавидовать сам министр здравоохранения. Из окон гостиной открывался вид на окрестные леса, прекрасные под лунным светом. Он часто видел на лужайке у опушки оленей и кабанов, но этим ветреным вечером даже кролики остались в норах и не выбежали порезвиться на заснеженном склоне холма. Йозеф не знал, какому болвану пришла в голову мысль построить здесь санаторий: микроклимат был нездоровым, холодным и влажным, зимой и летом туман не рассеивался по многу дней. Впрочем, выбирай чехи только идеальные места, в стране не было бы ни одного санатория.

Йозеф не понимал, почему министерство до сих пор никак не отреагировало на случившееся, и решил снова позвонить в Прагу и выяснить, что будет с другими пациентами.

– Хоть бы этот Рамон поскорее поправился и исчез! – бросил он в сердцах Терезе и Хелене, которые читали, уютно устроившись на диванчике. – Надеюсь, тогда мы снова заживем как нормальные люди. Мне стоило такого труда заполучить рабочих, а Сурек их прогнал. Раньше будущего года работу продолжить не удастся, придется мириться с неудобствами.

Йозеф выбрал пластинку, осторожно опустил рычаг, раздалось легкое потрескивание. Хелена вздохнула. Йозеф сел в кресло, достал пачку «Спарты», закурил и закрыл глаза, чтобы насладиться «Последним бокалом»[123]:

Я влюбился юнцом и люблю ее,Никогда мне ее не забыть.Ею пьян я, о ней я тоскую.Она знает, чем мне досадить[124].

В дверь постучали. Тереза открыла, и они увидели улыбающегося Рамона, за его спиной топтался телохранитель.

– Добрый вечер, доктор, не тревожьтесь, со мной все в порядке. Я услышал этот голос и был потрясен – не представляете насколько. Мне показалось, что я схожу с ума или у меня галлюцинация. Вы знаете Гарделя?

– К несчастью, он питает к нему страсть, – ответила за отца Хелена.

– Вы не любите Гарделя?

– По-моему, он устарел.

– Только не Гардель, он гений.

– Ну что, съела? – торжествующе воскликнул Йозеф. – Не хотите присоединиться к нам?

– С удовольствием, доктор… Vete a acostar[125], – сказал он, обращаясь к телохранителю.

Рамон захлопнул дверь и не без труда дошел до дивана.

– У вас усталый вид, – заметила Тереза.

– Мне лучше, температура спала, но я совершенно выдохся.

– Ничего страшного, – успокоил своего пациента Йозеф, – вам просто необходим отдых.

– Я больше не могу лежать! – пожаловался Рамон, не сводя глаз с пачки сигарет.

– И речи быть не может, – покачал головой Йозеф.

– Я так хочу курить, что едва дышу.

– Ничего подобного, все дело в астме, и вам это известно не хуже моего.

Йозеф убрал пластинку в конверт, Рамон с трудом поднялся, но не позволил Терезе помочь, подошел к этажерке и начал просматривать названия:

– Невероятно, у вас полное собрание его песен.

– Увы, кое-что я так и не смог найти.

– О… «Я пью и приглашаю», мама обожала Гарделя и фильм «Свет Буэнос-Айреса»; когда я был подростком, мы два раза ходили его смотреть.

Рамон протянул пластинку Йозефу, и тот поставил ее на проигрыватель.

– Спасибо… У меня не слишком хороший слух, но Гардель – это святое, его я ни с кем не спутаю.

Зазвучал аккордеон, Рамон опустился в кресло и начал беззвучно повторять за певцом:

Мой черед угощать, парень, поднимем стаканы,Я пью и предлагаю, глотни и ты,Потому что сегодня мне необходимо убить воспоминания.

Одинокий, вдали от дома,Я хочу выплакаться на твоей груди.Выпей со мной, и, если мой голос дрожитВремя от времени, пока я пою,Я плачу не из-за нее, а потому, что она меня обманула,Я знаю, что мужчина не должен плакать.

Когда отзвучали последние аккорды, он несколько мгновений молчал, погруженный в свои мысли.

– …Старые воспоминания, – произнес он наконец. – Я совсем не меланхолик и никогда не думаю о прошлом, но помню, как горевала мама, узнав о смерти Гарделя, мне тогда было то ли семь, то ли восемь. Больше я родителей плачущими не видел. А ведь отец и Гардель поссорились, кажется, даже подрались однажды, но это случилось прежде, чем Карлито прославился. Всем нам тогда показалось, что жизнь остановилась.

– Благодаря Гарделю танго распространилось по всему миру, – сказал Йозеф.

– Для аргентинцев Гардель был живым богом. Каждый оплакивал его как близкого друга или брата. На похороны в Буэнос-Айресе пришло больше миллиона человек, все выглядели потрясенными. Это случилось тридцать лет назад, но я помню все до мельчайших деталей.

– Понимаю… – тихо сказал Йозеф, не сводя глаз с Рамона.

Передовая наука в целом и новые лекарства, произведенные в империалистических лабораториях, в частности помогли спасти Рамона. Йозефу пришлось экспериментировать, комбинировать препараты, давать пациенту максимальные дозы.

Через девять дней после приезда в санаторий Рамон почти поправился – благодаря таланту Йозефа, собственному организму и… кухарке Марте. Она никогда не училась кулинарному искусству (и даже не знала, что такое гастрономия) и едва умела читать и считать, но ничего не читала, да и считать ей было нечего. Она долго работала в министерстве по делам ветеранов и со временем стала незаменимой помощницей Йозефа в санатории.

В первый день Марта приготовила для больного свое фирменное пюре с луком, и все обратили внимание, что Рамон открыл глаза на запах. Накормить его могла только Хелена – Терезу и Лею он отвергал.

– Ну давайте, еще чуть-чуть, ради меня!

Она уговаривала его как маленького, он делал над собой усилие, но хотел, чтобы Хелена дула на пюре. Как только противомалярийные лекарства начали действовать и Рамон смог сидеть в подушках, Марта стала кормить его своими знаменитыми кнелями размером с апельсин: секрет потрясающего вкуса заключался в том, что хлеб для фарша пропитывался белым вином. Йозеф сердился – он говорил, что это неподходящее блюдо для тяжелобольного человека.

– У маляриков всегда снижен аппетит.

Рамон не захотел есть лежа, встал, сам отодвинул стул и сел за стол.

– Какое счастье видеть его таким, – произнес Сурек с благодарной улыбкой.

Они стояли вокруг Рамона, благоговея, как придворные перед королем. Хелена подала ему тарелку, он разрезал котлету вилкой и съел ее вместе с пюре.

– Можно еще?

– Что он сказал? – вскинулся Сурек.

В тот вечер Рамон съел полторы кнели – ко всеобщему удовольствию.

На следующий день, во время осмотра, он спросил Йозефа:

– Надеюсь, на обед опять будут кнели?

Марте не пришлось ломать голову по поводу меню. Она любила непривередливых мужчин, а этот к тому же любил хорошо поесть. Рамон через Хелену передал кухарке, что никогда не ел ничего вкуснее, и она стала относиться к нему еще участливей: красивый мужчина, хоть и похож на драного тощего кота, больно смотреть, как он сутулится и едва передвигает ноги, ну чисто старик.

Сурек столкнулся с неразрешимой проблемой. Как только у Рамона спала лихорадка, он заявил, что вылечился, пока лежал, что ему необходимо размять ноги и он хочет выйти на улицу. Йозеф урезонил своего пациента, пустив в ход патерналистскую дипломатию, которую врачи используют в общении со строптивыми больными. «Ваш организм ослаблен антибиотиками, вы рискуете простудиться, для легких это может стать катастрофой!» Слова Йозефа произвели впечатление, возражать Рамон не осмелился и сорвал злость на Суреке. Тот мирно пил чай на кухне, в санатории царила полная тишина, так что все смогли «насладиться» испанской бранью, способной сбить с курса перелетную птицу. Отголоски донеслись даже до Йозефа. Он, слава богу, не знал этого экзотического языка и потому порадовался: «Парень быстро поправляется, это хорошо».