Медвежатник - Евгений Сухов

— Что же вам не понравилось в его поведении? — улыбнулся Аристов. — Он что, хватает с тарелки мясо пальцами или, например, не умеет пользоваться рыбной вилкой? А может быть, во время обеда вытирает руки о край скатерти?

Голицын улыбнулся уголками губ. Так язвительно и в то же время очень любезно может уколоть неприятного собеседника только потомственный князь.

Аристов невольно поморщился.

— Ничего подобного не происходит, Григорий Васильевич. За столом он ведет себя подобающе. Я не замечал за ним дурных наклонностей — после первой рюмки клюквенной настойки он не пускается в пляс и не отбивает гопака так, что при этом начинают дрожать на столе приборы. Он искусен в тонкостях светского этикета, может быть, даже чересчур. И это первое, что мне не нравится в нем!

— Интересно!

— Савелий Николаевич Родионов выдает себя за столбового дворянина, но, смею вам заметить, всякий потомственный дворянин знает не только своих предков, но и чины, которые они занимали при российских государях, и с какими семействами они находятся в родстве.

— И что же такого необычного в нем?

— Разумеется, он представляет, что такое генеалогия, но при этом путает имена своих предков. Если он потомственный дворянин, то это весьма непростительный пробел в образовании.

— Продолжайте.

— Он как-то сказал, что находится в родстве с князьями Плещеевыми, но ничего такого нет и в помине, иначе бы я знал своего дальнего родственника. Дело в том, что моя прапрабабка была замужем за князем Александром Плещеевым. Для него это была честь, потому что, несмотря на древние корни, он находился в немилости у государя. Так вот у Плещеева была сестра Анастасия, и Родионов утверждал, будто его предок был женат на ней. Где-то я даже засомневался, а потом поднял кое-какие архивы и установил, что ничего такого не было. Я хочу сказать, что он совсем не тот человек, за которого выдает себя. Однажды я поинтересовался, кем служили его предки при Алексее Михайловиче Романове. И как вы думаете, что он мне ответил? Он сказал, что они были окольничими! Я не поленился и порылся в книгах. Действительно, в столбцах записан такой дворянский род Родионовых, но дело в том, что они никогда не поднимались выше стремянных и стольников. И об этом господин Родионов должен был знать.

— А может, он хотел придать своему роду значимость в глазах окружающих?

Голицын откровенно поморщился.

— В нашей среде подобные поступки не приняты. А потом, как это возможно сделать, если имеются соответствующие документы? — Голицын потер кончик носа пальцами и продолжал: — Еще он очень скрупулезно придерживается всех светских условностей, словно барышня, впервые пришедшая на бал. Я бы сказал, что в нем нет надлежащего шика, той шикарной небрежности, какая может присутствовать только у настоящих великосветских львов. Он напряжен, как будто бы опасается сделать глупость. Его манера больше напоминает поведение гимназиста, который выучил заданный стих и очень опасается сбиться с ритма. А еще его глаза — они мне не нравятся! — откровенно признался Голицын, поморщившись. — Взгляд светского человека не таков-с!

— И что же вам не нравится в его взгляде? — заинтересовался Аристов.

— В нем нет любезности, — просто объяснил князь. — Даже если он улыбается, то сквозь эту маску учтивости сверкают зубы хищника.

— Вот как?

— Неделю назад я наблюдал за шествием колодников, — продолжал делиться своими ощущениями князь Голицын. — Они шли через Малую Дмитровку по Садовой до Рогожской. Мне показалось, что выражение их глаз точно такое же, как у Родионова.

— Ну вы хватили, батенька! — всплеснул руками Григорий Васильевич. — Скоро вы начнете говорить, что он каждую ночь выходит на большую дорогу с топором за поясом. А ведь вы его почему-то недолюбливаете, — погрозил пальцем Аристов. — С чего бы это? Мне даже кажется это немного странным. Может быть, вы проиграли Савелию Родионову в карты и поэтому наговариваете на него напраслину?

— Помилуйте! — возмутился Голицын.

— Только не надо строить из себя невинность, милейший князь! — отмахнулся Григорий Васильевич. — Вы опять позабыли, какое ведомство я представляю. Мне доподлинно известно, что Савелий Родионов одолжил вам пятнадцать тысяч рублей. А не имеется ли в ваших словах какого-нибудь тайного умысла?

— Какой же, господин генерал?

— Сейчас я вам объясню: мы упрячем в кутузку господина Родионова, и вам не нужно будет отдавать долг.

— Господи!.. — вскричал Голицын, вскакивая со стула.

— Успокойтесь, не нужно быть таким мелочным, дорогой князь. Что для вас каких-то пятнадцать тысяч? Отдадите, а если он и в самом деле такой, каким вы его расписываете, он получит свое, можете не сомневаться, — примирительно заметил Григорий Васильевич.

Аристов поднялся, давая понять, что разговор подошел к завершению.

Глава 29

На предстоящий вечер у него были свои планы. Первое, что он сделает, покинув конспиративную квартиру, так это заглянет к Анне Викторовне. Вчера она обмолвилась о том, что намерена пригласить в свой салон четырех золотопромышленников. Аристов весьма неплохо знал этот народец. Едва прибыв в Москву, они швыряли деньги во все стороны, отдавая за бутылку шампанского по сто рублей. А если дорывались до карточных столов, то проигрывали деньги баулами, и Аристов не желал оставаться в стороне от общего праздника.

В ладонях ощущалось приятное жжение, и он был уверен, что проявившийся зуд к немалой удаче.

До предстоящей игры оставалось почти четыре часа. Вполне достаточно, чтобы придать усталому телу надлежащий вид. Лучше всего сходить в баню — ничто так благотворно не действует на организм, как раскаленный воздух. А если при этом истерзать тело еще березовым веником, то чувствуешь себя вдвое моложе. Очевидно, нечто подобное испытывает дитя, оставляя тесноватую материнскую утробу.

Григорий Васильевич ничего не имел против бани по-черному, когда печную сажу на шее следовало смывать ковшиком водицы. Частенько он заявлялся в баню инкогнито, сполна наслаждаясь предоставленной свободой. После жаркого пара можно было выпить пару бутылочек пива, в приятной прохладе потолковать с соседом, таким же голым и довольным жизнью дядькой. И никто из собеседников даже не мог предположить, что беседует с всесильным шефом уголовной полиции.

Аристов подошел к окну и, приоткрыв шторы, посмотрел вниз. Достаточно было всего лишь взгляда, чтобы понять: кучер Яшка Гурьев, любимец всех вдовых купчих, безнадежно пьян. Впрочем, это было его обычное состояние. Странно было другое: он повис на шее у лошади и пытался поцеловать ее в черные губы. Если хотя бы одна из покровительниц Яшки увидела столь впечатляющую картину, то наверняка крепко заревновала бы объект своего тайного обожания.

Григорий Васильевич надел строгий темно-серый костюм, прицепил на жилет карманные часы с золотой цепочкой. Два раза крутанулся перед зеркалом и понял, что в таком виде он очень похож на преуспевающего фабриканта, однако в своей внешности ничего менять не пожелал. Недовольно крякнул, подумав о том, что к подобающей внешности не помешало бы соответствующее жалованье да пару орденов на грудь, и, очень довольный собой, распахнул парадную дверь.

— Пьян, болван! — почти любовно пожурил генерал кучера. — Сказано же тебе было накануне, не ровен час, я и в баню могу наведаться. А ты, дурень, не внял моим нравоучениям. Может, тебя хлыстом проучить, как сивого мерина?

— Ваше высокоблагородие, помилуйте, Христа ради! — запротестовал Яшка, едва ворочая языком. — То не хмель, ваше высокоблагородие, то отрыжка после вчерашнего. Мне бы на свежем воздухе малость поваландаться, так я мигом в норму приду.

— Скотина ты безобразная, Яков Сергеевич, — душевно укорил Григорий Васильевич. — Да не дыши ты так на лошадь, а то и она вместе с тобой с копыт долой. А мне еще до бани добираться нужно, не ровен час, перевернешь повозку где-нибудь на дороге, мне такая шалость без надобности.

— Григорий Васильич, помилуйте! — взмолился кучер.

— Ладно, черт с тобой, — махнул генерал рукой. — Довезешь меня до бани, — произнес он, удобно располагаясь в экипаже, — а там езжай к себе да проспись как следует. Ты мне часа через три будешь нужен. Сегодня прием у княгини Гагариной.

— В сей же миг домчу, Григорий Васильевич. Вы и ахнуть не успеете, как я у баньки буду.

— И еще одна просьба, любезнейший, — ты уж больно не ори, когда к бане подъедешь. Все-таки не в департамент еду, а в баню, а стало быть, я лицо частное.

— Сделаю все в лучшем виде, — пообещал Яшка и, пьяно икнув, тотчас позабыл про свое обещание и заорал, будоража сочным басом округу: — Расступись, окаянные, ваше высокоблагородие ехать изволит!