Кентерберийские рассказы - Джеффри Чосер

На пальце перстень золотой светился,

В руке держал он зеркало высоко,

И обнаженный меч висел у бока.

К столу подъехал этот рыцарь вдруг,

И воцарилась тишина вокруг.

Все, кто присутствовал, – и стар и млад,

В него вперили изумленный взгляд.

А незнакомый рыцарь на коне,

Весь, кроме головы одной, в броне,

Поклон царю отвесил, а затем

Его супруге и дворянам всем

С таким изяществом и знаньем правил,

Что сам Гавейн [228] его бы не поправил,

Когда б вернуться снова к жизни мог

Сей рыцарских обычаев знаток

Из царства полусказочных преданий.

И вслед за тем, свой взор на Камбускане

Остановив, на языке родном

Он громко сообщил ему о том,

С каким к нему явился порученьем.

Блестящим поразив произношеньем

И всех своих движений красотой,

Он показал, что мастер он большой

В искусстве трудном выступать с речами.

За ним угнаться, вы поймете сами,

Не в силах я; то, что сказал он, вам

Я безыскусной речью передам.

Насколько помню, рыцарь так сказал:

«Я государя славного вассал,

Которому Аравия подвластна,

А также Индия. В сей день прекрасный

Он вас приветствует через меня

И просит медного принять коня,

Который подо мною. Конь за сутки,

Легко и не просрочив ни минутки,

Куда угодно вас перенесет.

Будь день погожим иль, наоборот,

Пусть дождь холодный хлещет неустанно,

Вас этот конь доставит невозбранно

В любое место, выбранное вами,

А если, как орел, над облаками

Вы захотите совершить полет,

Он, не пугаясь никаких высот,

По воздуху домчит вас, верьте мне

(Хотя б вы спали на его спине).

Когда в обратный захотите путь,

Вам стоит лишь иголку повернуть.

Усердно изучался ход светил

Тем, кто коня такого сотворил,

И разных тайных чар он знал немало.

А в это, что держу в руке, зерцало

Лишь взглянете, – узнаете тотчас,

Когда несчастье ждет ваш край иль вас,

И кто вам друг, и кто вас ненавидит.

Еще в нем дева чистая увидит,

Коль в человека подлого она

Всем сердцем беззаветно влюблена,

Какой он совершает грех пред нею,

И образ той, которую своею

Отрадой ныне называет он.

Сюда, под этот вешний небосклон,

Я прислан зеркало и перстень сей

Вручить Канаке, госпоже моей

И вашей дочери, отменно милой.

А в перстне этом вот какая сила;

На пальце он сверкай у госпожи

Иль в кошелек она его вложи,

Язык понятен станет ей всех птах,

Летающих над лугом и в кустах;

Она проникнет в тайну их бесед,

По-птичьи сможет им давать ответ;

И дар познанья трав ей будет дан,

Она сумеет каждую из ран

Излечивать особою травой.

На обнаженный меч взгляните мой,

Висящий тут. Любой рукой взнесен,

Броню крепчайшую разрубит он,

Хотя б она была, как дуб, толста.

И тела пораженные места

Одним лишь средством можно излечить -

Клинок плашмя на раны положить;

Когда клинок плашмя ударит вновь

По тем местам, откуда брызжет кровь,

Тотчас закроется любая рана.

Я сообщаю правду без изъяна, -

Послужит вам на пользу этот меч».

Когда свою закончил рыцарь речь,

Он зал покинул и сошел с коня.

Сверкая ярко, как светило дня,

Среди двора недвижно конь стоял,

А рыцарь все свои доспехи снял

И в предназначенный покой ушел,

Где для него уже накрыт был стол.

Его подарки – зеркало с мечом -

Отрядом слуг отнесены потом

На самый верх высокой башни были.

А перстень чудодейственный вручили

Еще сидевшей на пиру Канаке.

Меж тем – и это правда, а не враки -

Конь медный словно бы к земле прирос.

Как ни пытались, все ж не удалось

Громаду сдвинуть хоть бы на вершок, -

От лома и колодок мал был прок.

Никто не знал, как завести его,

И он до часа простоял того,

Когда им рыцарь рассказал, как надо

Пустить в движенье медную громаду.

Перед конем толпился стар и млад,

В него вперивши восхищенный взгляд.

Так был высок он, длинен и широк,

Так дивно строен с головы до ног,

Что на ломбардских походил коней,

А взор его был жарче и живей,

Чем у пулийских скакунов, [229] и люди

Считали, что природа в этом чуде

Исправить не могла бы ничего,

Что этот конь – искусства торжество.

Но высшее будило изумленье

То, что способен приходить в движенье

Лишенный жизни медный истукан.

Казалось, это – сказка дальних стран.

Всяк с домыслом особым выступал,

И, словно шумный улей, двор жужжал.

В умах носился рой воспоминаний

Из старых поэтических преданий:

Пегаса называли, в небосвод

На крыльях совершавшего полет,

И пресловутого коня Синона,

Который погубил во время оно,

Как знаем мы из книг, троянский град.

«Боюсь, – сказал один, – что в нем отряд

Вооруженных воинов сокрыт,

Который нам погибелью грозит.

Быть начеку должны мы!» А другой

Шепнул соседу: «Разговор пустой!

Скорее это чар волшебных плод,

Подобный тем, которыми народ

Жонглеры тешат в праздничные дни».

И так предолго спорили они,

Как спорить неучам всегда привычно

О том, что для ума их необычно:

Они не разбираются в вещах,

Их домыслами руководит страх.

Дивились также многие немало

Еще не унесенному зерцалу,

В котором столько можно увидать.

И вот один пустился объяснять,

Что дело тут не боле и не мене,

Как в угловой системе отражений,

Что в Риме зеркало такое есть

И что об этом могут все прочесть

У Альгасена [230] и Вителлиона, [231]

Что знал зеркал и перспектив законы,

И говорил о них уж Стагирит. [232]

С не меньшим изумлением глядит

Народ на дивный всерубящий меч.

И о Телефе [233] тут заходит речь

И об Ахилле, что своим копьем

Мог поражать и исцелять потом,

Как всякий тем мечом, с которым вас

Недавно познакомил мой рассказ.

И вот о том, как раны исцелять,

Как и когда металлы закалять,

Беседа завязалась вдруг живая.

Я в этом ничего не понимаю.

Затем возник о перстне разговор,

И все признались в том, что до сих пор

О невидали этакой слыхали

Одно, а именно, что толк в ней знали

Лишь Моисей и Соломон-мудрец.

Все стали расходиться наконец,

И тут один сказал, что для стекла

Весьма пригодна ото мха зола.

Хотя стекло и мох ничуть не схожи,

Все согласились, ибо знали тоже

Об этом кое-что. Так гром, туман,

Прибой, сеть паутинок средь полян

Нас лишь тогда ввергают в изумленье,

Когда не знаем мы причин явленья.

Пока меж них беседа эта шла,

Поднялся Камбускан из-за стола.

Полдневный угол Феб уже покинул.

И с Альдираном [234] Лев бесшумно двинул

Свои стопы на горний перевал,

Когда из-за стола владыка встал

И, окружен толпою менестрелей,

Которые под инструменты пели,

Прошествовал в приемный свой покой.

Я полагаю, музыкой такой

Слух услаждается на том лишь свете.

И з пляс Венерины пустились дети:

Их госпожа в созвездье Рыб вошла

И вниз глядела – ласкова, светла.

Царь Камбускан на троне восседал,

И незнакомый рыцарь сразу в зал

Был приглашен, чтоб танцевать с Канакой.

Великолепье празднества, однако,

Кто в состоянье описать? Лишь тот,

Чье сердце, словно юный май, цветет

И кто в делах любовных искушен.

Кто описал бы нежных лютней звон,

И танцы, и роскошные наряды,

И юных дев прельстительные взгляды,

И полные лукавства взоры дам,

Ревнивым нестерпимые мужьям?

Лишь Ланселот, но он лежит в могиле.

Поэтому, не тратя зря усилий,

Скажу одно: дотоле длился пляс,

Покуда к ужину не пробил час.

Вино и пряности дворецкий в зал

Принесть под звуки лютней приказал.

Прислуга бросилась к дверям проворно

И через миг в приемный зал просторный

Внесла вино и пряности. Потом,

Поев, попив, пошли все в божий дом,

А после службы вновь к столу присели.

Подробности нужны ли, в самом деле?

Известно каждому, что у владык

Запас всего роскошен и велик.

Чтоб яства все назвать, день целый нужен.

Как только был закончен царский ужин,

На двор отправился с толпой дворян

И знатных дам преславный Камбускан

На медного коня взглянуть. Со дня,

Когда дивились так же на коня

Троянцы осажденные, едва ли

Какие-либо кони вызывали

Такое изумленье у людей.

Царь попросил, чтоб рыцарь поскорей,

Как заводить коня, дал объясненье.

Конь заплясал на месте в то мгновенье,

Как рыцарь под уздцы его схватил.

И тут же рыцарь вот что сообщил:

«Чтоб, государь, на нем пуститься в путь,

Иглу тут в ухе надо повернуть

(Ее вам с глазу на глаз покажу я),

А вслед за тем назвать страну, в какую

Попасть желаете, и конь тотчас

В желанную страну доставит вас.

Тогда необходимо повернуть