Время Перемен - Анвар Кураев

ребята.

— Да что за чудище такое этот ворглинг, скажет мне кто-нибудь? — слегка побелел молодой солдат.

— Про них я могу сказать тебе только одно, парень, — серьёзно вещал взводный, — Увидишь его и останешься в живых — гордись, не увидишь — радуйся, — Байл чуть пригнулся и стал вглядываться в чащу ещё внимательнее, взяв протазан двумя руками.

Новичок тоже вцепился в древко и, стараясь совладать с паникой, пошёл на полусогнутых, вертя головой по сторонам.

Один из солдат не выдержал и стал давиться хохотом. Это продолжалось несколько секунд, потом и весь взвод разразился громогласным смехом.

— Чума на вас с вашими шутками! — Сибальт в раздражении выпрямился, но не заметил кочку под ногами, споткнулся и чуть не завалился, в последний момент упершись пятой протазана в землю.

Новый приступ смеха сотряс отряд — некоторые бойцы схватились за животы и не могли сделать ни шагу. Пришлось ненадолго остановиться. Но шутка оказалась кстати, прогнав уныние последних часов.

Наконец, Александр выехал на опушку леса и окинул взглядом чёрную землю, простиравшуюся между деревьями и стеной цитадели. Зловещее место. Выжгли тут давно всё, и спрятаться от огнемётов, угрюмо зияющих чёрными стволами со стен цитадели, совершенно негде.

Древний остановил караван, а сам прошёл чуть вперёд и подал условный знак тем, кто был на стене. Повторил несколько раз. Далеко, толком и не видать, заметили его или нет. Сигнальный фонарь зажегся, значит, заметили.

Он сел за первую телегу и сам поехал в сторону ворот. Часовой на стене направил огнемёт на отряд и терпеливо ждал. Древний знал: Байлу и его людям эти двести шагов никак не преодолеть. Да и они, наверное, знали. Но время от времени находились другие дураки, чьи обгоревшие кости чернели тут и там.

Монолитная стена в семь этажей, как и всё вокруг, навевала уныние. Открылись металлические ворота и его впустили. Он остановился возле одного из привратников:

— Перегони остальные шесть, я в казначейство.

Дорога шла прямо через ядовито-зелёную рощу скрюченных деревьев без названия. Около деревьев лежали люди, спящие с виду. Но Александр знал — эти «в потоке».

«Интересно, сколькие из них ищут что-то полезное, а сколькие блуждают, чтобы насытить собственное любопытство?»

По пути к озеру амброзии древний обогнал наблюдателя, который вёз на тачке троих, только что вырванных из «потока». Нельзя находиться там вечно, иначе тело умрёт. Но эти трое всё равно просились обратно. Зависимость слишком сильна. Неуклюжими, сонными движениями они пытались освободиться от ремней. Тщетно. Замки не дадут этого сделать, они и сами прекрасно знают, но ничего не могут с собой поделать: жажда бестелесных странствий сильнее их воли.

А вот и озеро — вторая зависимость древних. Легат не спеша огибал его справа и смотрел, как смертники внутри безуспешно пытаются выбраться по отвесной стене. Осталось всего четверо, но скоро и они утонут.

Он подошёл к Захарии, безучастно глядящей на мучения приговорённых:

— Вы не нашли другого способа освежать амброзию? Может, если погружать их хотя бы спящими, эффект сохранится?

— Нет, — отрезала она, — Ты каждый раз спрашиваешь одно и то же. Сам прекрасно знаешь — чем дольше мучаются, тем свежее пойло. Это висельники, Александр. К чему их жалеть? — Захария посмотрела на него пустыми глазами.

«Себя бы пожалела» — хотел ответить древний, но смолчал. Эта красивая женщина давно сошла с ума от своей работы.

— Приготовь мне концентрат на четыре месяца, — попросил он.

— Не хочешь здесь задерживаться, да? Приготовь предписание от совета.

— Захария, тебе нужно чаще отвлекаться от своей работы.

— С кем? Все вокруг вечно блуждают в потоке. Мягкотелые, рыхлые. Крепкие мужики всегда заняты или в разъездах, как ты…

Он махнул рукой: поди объясни ей, что, кроме «внешних сношений» существует много интересных вещей. Может справиться с зависимостями, но на большее её не хватает. Сидит, смотрит за болотом. Пустая жизнь…

Дорожка от озера вела к зданию Совета, ответвляясь по пути к спальному дому, району рассудка и району знаний. Он не хотел сразу идти к Совету, сперва проведать хоть кого-то из знакомых. Первый поворот древний пропустил: в спальном доме делать нечего, там отсыпались те, кто никак не мог себя контролировать. Поспят, поедят, и опять бредут в рощу блуждать. Амброзии больше положенного у Захарии не выкляньчаешь, поэтому забывались так. Потерянные люди, и таких большинство. Единственная надежда — что кому-то из них посчастливится родить относительно здорового ребёнка. Изредка такое случалось.

Поворот в район рассудка он тоже пропустил — там жили те, кто мог контролировать тягу к амброзии и потоку. Такие же, как сам Александр. Относительно счастливое меньшинство. У древнего тоже был дом в том районе, но чего он там не видел? Да и соседей никого сейчас.

Он свернул в район знаний — место учёбы, исследований и производства. Прошёл мимо школы, во дворе которой веселились ученики. Немного меньше, чем в прошлый раз. Видно, кого-то уже прибрал «поток». И смысл было выстраивать аж три этажа? Занято меньше половины. Наверное, когда строили, думали, будет лучше…

«А вот и химическая лаборатория», — древний распахнул дверь в длинный двухэтажный дом, больше похожий на монастырь.

— Михаил! — позвал он старшего лаборанта, но никто не отозвался.

Тогда он крикнул снова, и дверь одного из дальних кабинетов открылась. Из него показалась голова Фриды, второй лаборантки:

— Посмотри наверху, он был там.

Александр поднялся выше и отыскал друга в третьем кабинете:

— Привет. Как продвигается спасение нашего народа?

— Дружище, заходи! Мне таки есть, что тебе рассказать! Ты надолго? Или я могу рассчитывать только на короткую версию?

— Получу список заданий, запас амброзии и опять в негостеприимный внешний мир.

— Тогда слушай! Как ты знаешь, наш народ рождается с сильной зависимостью от амброзии, тяга к которой перебивается только тягой к «потоку». Обладающие достаточной силой воли — такие, как мы с тобой, могут снизить эту зависимость до двухсот миллилитров в каждые три дня. А я в последнее время мечтаю полностью избавиться от неё.

— Сколько ты уже работаешь над этим? Пятьдесят лет? Семьдесят? Неужто наконец получилось?

— Нет.