Умное Небо - Александр Мень

Я не помню записей в <...>, но и теперь моя молитва почему-то горячей о не ведающих Господа, по ослеплению, по лишенности своей, — дети не крещеные и воспитанные без веры!

Слушал доклад о Москве — в общем известная уже картина удушения церкви, однако с симптомами не угасающей духовной жизни. Подробности лично. Мучаюсь и изнемогаю сейчас от своего бессилия сказать о русской беде церковной на международной конференции. Я там немотствую, бессилен найти слова, и это тяжкие часы. Может быть, и язык. Кое-что набросал.

Вчера получил твое еще вольно-поэтическое письмо. Да, сейчас нельзя молиться, не думая о них и не молясь за них (вместо них?). Ведь Господь не отвергает, как дерзость, это «вместо», тем более, что мы все связаны единством вины. Есть гордость фарисейская, избранных из избранного народа, и есть любовь ап. Павла, который бы хотел быть отлученным. Бог и любовь к Нему — превыше всего человеческого, — первая заповедь, но вторая заповедь — люби ближнего — дает такой обертон: не могу молить о своем спасении без них. Если бы наша молитва была пламенна и дерзновенна, мы в ней находили бы ответ о смысле происходящего. Боже, спаси русский народ!

======================================

Среда, 9 (22) апреля 1931 г.

St Luke’s vicarage, Tavistock Road № 11

Дорогая Юля!

Когда я пишу эти строки, думаю, что Н.А. уже нет в живых и, может быть, именно сегодня его предают земле. Да упокоит Господь его мятущуюся душу, которую Он взыскал Своею милостию и благодатию и дал ему поистине христианскую кончину. В последнем твоем письме изображается уже агония — когда еще умирает тело, а земная жизнь души уже прекратилась, и происходит таинственный и страшный процесс разлучения души с телом. Господь судил, чтобы меня не было в эти дни и часы около тебя, и вы одни с Катей их изживали. Господь судил, что и последнее расставание совершается в мое отсутствие. В моем сердце, конечно, больно отозвался твой стон в последнем письме, что если бы я был здесь, все было бы иначе (?). Но я никогда не предполагал и никак бы не мог приехать даже в четверг (о котором ты пишешь) и не ранее пятницы, когда все равно уже поздно. Вижу в этом и суд Божий над собой: я слишком много, а, главное, страстно судил его при жизни и тем грешил против него и, конечно, против себя. Я считаю за особую милость Божию, что он допустил меня совершить над ним таинство елеосвящения (и этот елей от меня вы, надеюсь, влили в гроб как мое напутствие; а если и нет, то это было наше церковное примирение, которое завершилось любовно-христианским отношением в последние дни). Уезжая, как ты помнишь, я попросил у него прощения и расстался с ним примиренный этим. Но, конечно, нам недоступны судьбины Божии (мне, по грехам моим, не дано было быть при кончине папы и мамы). Мне было бы даже трудно самому его погребать, потому что я слишком близко связан со всеми вами, а близкие только в случае исключительной необходимости сами совершают отпевание. Конечно, это слабое утешение. Да укрепит и утешит вас обеих Господь в эти торжественные дни. Верю, что последние дни его были озарены таким нездешним светом по молитвам Л. Н. и отошедших чад ее, но и твоим подвигом и молитвами, как и сам он это чувствовал. Ты несла последние годы подвиг ухода за ним самоотверженно и, главное, непрерывно, терпеливо и твердо. Ты окружила его жизнь заботой и насколько возможно успокоила его. И Бог дал ему скончаться, как он этого желал и как это казалось столь трудным — на руках вас обеих. Ты можешь расстаться с ним в этой жизни, во всяком случае, с чувством исполненного долга. А все те неизбежные между людьми мелочи и трения должны быть отнесены на счет человеческой немощи. Когда я вернусь, мы будем вместе молиться на его могиле, я буду служить на 9-й день. Катя, вероятно, уезжает, если не уехала. Шлю ей свою любовь и благословение. Странники на этой земле ищут своего пути обычно, кружась в разных противоположных направлениях до тех пор, пока не дано им единое на потребу, которое так близко и просто. Твой папа метался в жизни в разные стороны, но неугомонно искал и жил, и ему было дано. Господь милосердый да упокоит его душу и нас помилует. Да не будет в тебе горечи, что не даешь телеграмму (я теперь вижу, что это была ошибка и греховное самосбережение с моей стороны, которое в таких случаях обычно постыдно). Все равно я не мог бы отсюда вырваться. Обо мне расскажет Ася.

======================================

5 (18) августа 1931 г.

High-Leigh

Дорогая Юля!

Только что приехал и чувствую потребность сказать тебе слова благодарности, любви и дружбы. Благодарю Бога за Его милость и тебя за верность и дружбу и любовь. Я мог тебя ранить своим эгоизмом (хотя и горя) вольным и невольным, и за это прошу у тебя прощения. Хочется еще сказать, что я с тобою в твоих исканиях и вдохновениях, насколько могу моей слабой, тоскующей душой. Но ты должна знать и чувствовать, что, как и прежде, насколько есть жизни, я стою около тебя в твоих вдохновениях и работе. Тебе нужно бодрости, смелости, жизнерадостности, вопреки всем судьбам. Не надо допускать ни духа уныния, ни духа слабости, ни духа истеричности, хотя бы физически они даже и были в издержках производства. Постарайся также восстановить дух молитвы и богомыслия, чтобы чувствовать и знать сердцем, что есть Бог над нами и, стало быть, и в нас, и с нами, а мы — дети Его. Хочется тебе сказать много, много бодрящих, вдохновляющих слов, которые раньше сами исходили из уст, а теперь, хотя и молчат мои уста, но из сердца моего, подобно каплям крови, каплют эти сгущенные и застывающие вдохновения. Приими их и сохрани, даже если бы я умолк. Ибо и в молчании своем, в изнеможении я тот же и так же твоя судьба мне трогательна и умилительна. На ней лежит печать какого-то избрания, в ее необычности, парадоксальности и жертвенности. Правда, ты ее не всегда выдерживаешь — тогда мне по-человечески бывает тяжело и страшно, ведь и я только человек, как и ты, только человек. Но Богу угодна жизнь жертвенная, а не благополучная. Горе имеем сердца!

Благословляю.

Твой отец и друг.

======================================

13 (26) августа 1931 г.

Дорогая Юля!

У меня лежат неотвеченными все твои содержательные письма. Я чувствую вину перед тобой, но у меня нет свободных вечеров: третьего дня и вчера о. Мих. Сокол., сегодня — Ася. Все это очень приятно, но письма не пишутся.

Относительно приезда поступай, как знаешь: может быть и еще останешься пожить, я не буду в претензии, что  <   > Об этом совсем не думай, я ведь вовсе не ждал тебя так рано. Может быть, начнется хорошая погода! Я не советую тебе обращаться к Алексею, себе дороже. Если приедешь вечером, я сам могу тебя встретить, если буду знать поезд. Обедня начинается (для меня) в 9ј утра.

Любовь ко Христу, в одиночестве ли или среди людей находимся, никогда не призрачна и не бессильна, хотя может быть и слаба. Как любить, как учиться любить? Не соразмерна ли любовь жертве для нее, — жертве собой внутренней, усилием, и жертве внешней, усилием движения к людям. Мысль о retraite — творческая и правильная, только я не знаю, найду ли я в себе силы на это и осуществимо ли в рамках нашей жизни. Это ведь особая конференция, но без проблем, без кипения, а в тихой думе, молитве, совместном стоянии пред Богом. Это требует и сил, и вдохновения, и напряжения. У католиков (да и у англикан) есть и техника. Надо бы подумать.Когда-нибудь на прогулке поговорим.

Пирамида — да, но мало, потому что эта черта между видимым и невидимым не непроницаема, напротив, она снимается в известной степени верою.

Очень важна и трудна тема о вере и неверии. Как показывать веру, как заражать ею? Это сила первохристианства и радость его, дар Божий. Можно ли это делать преднамеренно? Думаю, что нет. Можно только верить или не верить, и это имеет (или не имеет) убедительность очевидности. Но, во всяком случае, не для всех, потому что нужно встречное движение собственного сердца. В сердце должна быть крепость веры, в которую можно надежно укрыться, но... «верую, Господи, помоги моему неверию». Вера — не достигнутое, а достигаемое, всегда напряжение и борьба. Что вера есть погружение в дух, следовательно, в свободный дух, в свободу этого духа, это есть истина, — вера есть опыт своего духа, ведение, которого нет у внешних и к которому их надо приобщить. Как? Только фактом самого себя, который может быть столь же убедителен, как и внешняя природа. В глубине духа встречаем Христа — Духом. Это есть встреча и ведение и источник жизни. Но разве не расходятся отсюда лучи? Разве дух не может не искать воплощения, творчества? Отсюда, думается, путь к культуре. Овеществление же получается, когда ток прерывается, из акта получается лишь продукт, в котором, хотя и необходимо осуществляется акт, но он не становится самозаконным. Прости, что так косноязычно отвечаю на твои расплавленные и сосредоточенные вопросы.