Безумное танго - Елена Арсеньева

– От собора хоть что-то осталось. А вон там была Иверская часовня, прямо напротив алтарных врат, ее когда стали жечь, так монашенки заперлись и сказали: не уйдем ни за что. Думали, этим остановят кого-то!

– И что?

– Ну, что? Сожгли вместе с ними, вот и все. Тогда это было обычное дело. Говорят, по ночам тут стоны раздаются… Я, правда, не слышала, но говорят. Да где же Инга?

– Может, внутри, в храме?

Алёна пожала плечами. Представить себе Ингу, которая побежала в храм, пусть и в разрушенный, грехи замаливать… хотя разве могла она представить сестру, рыдающую на ее плече и молящую о помощи? Тоже не могла!

Они вошли под разрушенные своды, и Алёна услышала, как Юрий резко вздохнул. Она посмотрела вокруг как бы впервые, как бы его глазами. Невозможно представить, что никогда больше не оживет эта благолепная красота, не вознесутся к небесам сладкие голоса певчих, солнце не проникнет сквозь тройные византийские окна и не озарит молящихся и святых, запечатленных на фресках. Битый кирпич, сырая земля, крапива и мокрец. Как в могиле.

Пусто, Инги не видно. Может, в алтаре?

Алёна вошла под арку – и вздрогнула от вдруг налетевших со всех сторон звуков. А, ну да, это всего лишь петухи кричат, а ей-то почудилось… плач почудился. Там, за листом железа, которым забиты врата, прямо там и стоит крест, обозначающий место, где некогда была сожженная вместе с монахинями часовня.

Юрий шел следом с выражением все того же ужаса и восторга. А ей почему-то только страшно.

Нет, надо уйти скорее отсюда. Не для нее эти стены, она недостойна…

Алёна повернулась и, не чуя ног, побежала куда-то в сторону. Споткнулась, поняла, что вломилась в боковой ход, еще заваленный кирпичом, обломками плит. Чуть не упала, но Юрий успел – подхватил под руку.

– Куда ты, что такое?

Она отвернулась, пряча слезы, которые вдруг так и хлынули из глаз.

Махнула рукой, полезла слепо вперед, пока не добралась до выхода. Зачем лезла, когда можно было вернуться и спокойно обойти?

Юрий, ничего не спрашивая, взял ее за плечи, прижал к себе.

– Какие тут сады были раньше… – жалким голосом сказала Алёна, опуская голову. – Сады как образ рая. Сам монастырь был построен как небесный град Иерусалим, а в садах сплошь райские яблоки и цветы, немыслимо сколько цветов, разноцветные душистые облака… Кое-где еще лезут из-под земли розовые кусты, уже одичавшие…

Она махнула рукой куда-то в сторону, еще сильнее понурив голову. Слезы капали на платье. Хорошо, что оно темное и их не видно.

Юрий повернулся и вдруг глухо ахнул.

Алёна отстранилась, глянула в ту сторону.

Там был полузаваленный боковой ход в Пещерную церковь – подземную. Что-то торчало из темного провала – вроде бы ветка с содранной корой. Только это была не ветка, а тонкая человеческая рука.

Варвара Васильевна Громова. Июнь 1999

Звонок раздался среди ночи, когда Варвара Васильевна только-только вздохнула с облегчением, ощутив, что милосердный сон легкими шагами приближается к ее постели. Почему-то в последнее время удавалось заснуть с огромным трудом, и по утрам она чувствовала себя совершенно разбитой. То ли дело раньше: засыпала, чуть коснувшись головой подушки, и утром вскакивала легко, радостно. А теперь сон просто-таки калачом не заманишь. И вот он был уже близко, а кому-то понадобилось его прогнать!

Она никогда не отключала телефон. Хотя бы потому, что звонить ей по ночам было просто некому, кроме внучатых племянниц, но они этого никогда не делали, зная, что Варвара Васильевна ложится довольно рано. Впрочем, они ей и днем-то практически не звонили. Да и вообще, с каждым годом все меньше оставалось людей, которые могли бы звонить Варваре Васильевне. Особенно когда прикончили Волжское издательство и всех их: редакторов, корректоров, производственников, бухгалтерию – весь их отличный, опытный, слаженный коллектив разогнали. Первое время они еще как-то держались друг за друга, встречались, перезванивались, на что-то надеялись, строили планы возрождения… Потом поняли, что возрождения не будет, – и люди вдруг один за другим начали умирать. Кто-то своей смертью, а двое вообще покончили с собой. И звонить друг другу стали все реже, потому что за каждым звонком теперь маячила еще одна смерть. Кому охота говорить только о похоронах, девяти днях, сороковинах и всяком таком? И в первую минуту Варвара Васильевна не хотела вставать и брать трубку: ну с какой радости ей могли позвонить глубокой ночью? Хотят ошарашить каким-нибудь очередным тягостным известием? Однако звонивший не унимался, а поскольку балконная дверь по случаю жаркой ночи была настежь, то звонки, конечно, разносились по всему двору. Только это и заставило подняться и взять трубку.

– Алло.

Тишина. Нет соединения? Но Варваре Васильевне послышалось чье-то затаенное дыхание.

– Алло, я слушаю!

Тихо. И точно – дышит кто-то. А, ну понятно. Наверное, ошиблись номером и теперь, услышав ее голос, сообразили это. Ну уж положили бы трубку, если так!

Именно в этот миг раздались гудки. Варвара Васильевна тоже опустила свою трубку: ну, народ, хоть бы извинились!

Сколько сейчас времени, интересно? Наверное, уже около часу…

Звонок раздался так внезапно, что она вздрогнула и снова схватилась за телефон, не сразу сообразив, что теперь звонят в дверь.

Кого принесло в такую пору?

– Кто там? – выдохнула настороженно. И тут же устыдилась явного страха, прозвучавшего в голосе. Переспросила потверже: – Ну, кто?

Ответа не было. Варвара Васильевна приблизила ухо к двери, ловя ночные шорохи, но в подъезде царила тишина, никто не переминался с ноги на ногу, никто не затаивал дыхание перед дверью. Только почему-то вдруг резко понесло холодом снизу, там, где металлическая дверь на несколько миллиметров не смыкалась с порожком. Зимой там иногда так дуло, что Варвара Васильевна подкладывала старый половичок, закрывая щель, но сейчас-то был конец мая, чересчур жаркий конец слишком холодного мая, и о сквозняке можно было только мечтать.

Но это был не сквозняк. Как будто кто-то ледяной, исторгающий стужу, прилег под дверь Варвары Васильевны и сильно выдыхал в эту щель.

Глупости, какие глупости! Она попятилась, потому что ноги моментально замерзли, и беспомощно уставилась на дверь. Дура, вот же старая дура – ну как иначе себе назвать? Ну почему она не поставила глазок – ведь после случившегося в феврале дверь просто взывала о глазке, просто молила о нем!

– Кто там? – еще раз хрипло выкрикнула Варвара Васильевна, хотя что-то подсказывало ей: не стоит больше «ктокать», на площадке никого нет. Пусто, только этот ледяной ветер, это дыхание сырости, словно бы вырвавшееся из разверстой могилы…

Варвару Васильевну вдруг затрясло. Она обхватила руками голые плечи, но тут же выпрямилась, вскинула голову.

«Не сметь!» – мысленно приказала себе, пытаясь успокоиться, – и ее аж шатнуло к стене от неожиданности, когда телефон вдруг снова разразился звонками.

Варвара Васильевна сняла трубу и поднесла ее к уху.

– Алло?

До чего беспомощно, жалко звучит голос! А в трубке, конечно, тишина… Нет! Кто-то вздохнул – чуть слышно, сдавленно, словно на горло говорившего налегала чья-то тяжелая рука, а потом пробормотал:

– Зачем… зачем ты меня убила?..

Варвара Васильевна швырнула трубку на рычаг и отскочила от телефона так, что ударилась спиной о стену.

Вот чего ей не хватало, чтобы протрезветь, – боли!

Потирая ноющий локоть, она смотрела на телефон и заставляла трясущиеся, какие-то резиновые губы растягиваться в усмешке. Конечно, конечно, ее ведь предупреждали, что и родня, и дружки того подонка не успокоились, да Варвара Васильевна и сама помнила, как они грозили ей в кабинете судьи до тех пор, пока эта молодая женщина не припечатала стол ладонью и не крикнула:

– Уймитесь, безумные вы люди! Кого, по-вашему, первым притянут к ответу, если с Громовой что-то случится?

И только тогда вся эта свора притихла, но не перестала жечь Варвару Васильевну мстительными взглядами. Она уже давно ждала какой-то пакости, даже удивлялась, что ее оставили в покое, и вот теперь… Наконец-то!

Ей стало легче дышать. И смешок все-таки сорвался с дрожащих губ: призрак, который звонит по телефону? Выходит из могилы, отряхивает с себя сгнившие стебли похоронных цветов и комья земли, крадется к кладбищенским воротам и ищет ближайший телефон-автомат? А тот, конечно, сломан, и мертвецу приходится искать другой, и он все дальше углубляется в городские улицы, сжимая костлявыми пальцами телефонную карточку, и чертыхаясь, и оглядываясь на небо: успеет ли вернуться в могилу до рассвета?

Она нарочно заставляла себя выдумывать всякую такую чушь, самую несусветную, самую омерзительную, потому что это наполняло душу силой и презрением. Додумались! Звонить по телефону замогильными голосами! Лучше ничего не могли изобрести? А под дверь просто несло сквозняком, ей только показалось, будто там какой-то особенно ледяной воздух: у нее в последнее время стали сильно зябнуть ноги, вот и показалось. Надо надеть носки, только и всего.