Предвестник (СИ) - Горъ Василий

Мужчина потупил взгляд и изобразил стесняшку. Естественно, перед стайкой дронов с камерами:

- По моему распоряжению. Я хотел воспользоваться возможностью законно подержаться за вашу прелестную ручку!

- Он прощен…

- А я⁈

- Надо посмотреть на ваше поведение… — под хохот зрителей заявила она, сделала небольшую паузу и сменила гнев на милость: — Хотя, пожалуй, можно обойтись без этого. Ведь вы подарили мне возможность выйти в этот октагон, порадовать фанатов смешанных единоборств красивым боем и… доказать вам, что Чуме не скучно драться с нами, что мы прогрессируем параллельно с ним и при соответствующем желании могли бы сделать головокружительную карьеру в этом виде спорта.

- Определенно, с памятью у вас проблем нет… — вздохнул он и виновато опустил голову: — Я официально признаю, что был неправ. А еще горю желанием предложить вам продолжить выступать в моем промоушене, но знаю, что вы не согласитесь, и поэтому сейчас… просто подниму вашу руку, объявлю вас победительницей этого поединка и вручу пояс, созданный специально для победительницы этого фантастического поединка!

Ростовцева великодушно позволила ему выполнить всю озвученную программу, потом задумчиво оглядела полученный «аксессуар» и продолжила глумиться:

- Ничего, миленький! Но для джинсов широковат. Кстати, девчат, а вам такие не нужны? А то на всю команду их только два — у Чумы и у меня…

Что на это ответили «девчата», я пропустил мимо ушей — отслеживал безумные вспышки негативных эмоций в чувствах Дорохова, стоящего рядом с Гориным с каменным лицом и затыкающего уши, чтобы слышать то, что ему говорят в гарнитуру скрытого ношения. А когда увидел его виноватый взгляд, направленный конкретно на меня, еле удержал лицо и взмолился небесам, чтобы послематчевое интервью закончилось как можно быстрее…

Глава 15

25 октября 2042 г.

…Не знаю, что инициация сдвинула в моем организме, но армейская химия, которую Росянка нашла в оружейке «Гольфстрима» и скормила мне, отключила сознание как-то уж очень однобоко. То есть, вместо обычного сна без сновидений одарила одним бесконечным кошмаром длительностью в десять с половиной часов. В результате «мудрое» решение скоротать время перелета в бессознательном состоянии вышло боком. Ведь вместо привычного безвременья я раз за разом переживал одни и те же ситуации: входил следом за Дороховым в его номер, узнавал последние новости и сминал пальцами подлокотники модернового металлического кресла; пробивался сквозь толпу безликих фанатов к выходу из банкетного зала отеля, а тот все удалялся и удалялся; ломился в дверь командно-штабной машины, чтобы показать аналитикам записи камер наружного наблюдения клиники «Парацельс-Эм», но, оказавшись внутри, обнаруживал, что кунг пуст; врывался в нужный флигель с оружием наперевес, успевал всадить по две пули в ближайших обдолбанных наркош, рвал жилы, чтобы закрыть собой женскую фигурку, отчаянно отбивающуюся от насильников, ловил грудью остро отточенный клинок, а лицом — какую-то жидкую дрянь, почему-то пахнущую мазутом, и слеп.

Возвращение в сознание под другой армейской химией тоже не восхитило. Нет, всю муть из головы как вымело, но воспоминания о кошмарах стали только ярче, а обострившаяся эмпатия ухудшила и без того не особо радужное настроение аналогичными эмоциями девчонок. В итоге на трап самолета я вышел злобным, как цепной пес, наткнулся взглядом на звено знакомых «Финистов» с работающими движками, посмотрел на мрачное лицо приближающегося Еремеева и среагировал на вспышку боли в запястье левой руки только после того, как услышал требовательный шепот Голиковой:

— Держи себя в руках: ОН в этом НЕ ВИНОВАТ!

С последним утверждением можно было бы и поспорить, но толку? Поэтому я шевельнул кистью, стряхивая захват, почувствовал, как ногти подруги царапают кожу, спустился на бетонку и сухо ответил на приветствие.

— Денис Владимирович, на момент захвата заложников следственная группа еще не наработала критический объем материала, и у нас еще не было оснований для задержания Грибушина!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— А сейчас они есть? — задохнувшись от ненависти к этой конченной твари, спросил я.

— Он уже арестован и вовсю дает показания…

— Арестован? — эхом повторил я после того, как допер, что отстранение и арест — далеко не одно и то же.

— Мы накопали столько всякой грязи, что ему грозит как минимум пятнашка с конфискацией. И если бы расследование началось хотя бы на сутки раньше…

— К сожалению, история не терпит сослагательного наклонения… — сглотнув подступивший к горлу комок, криво усмехнулся я, посмотрел на ночное небо, вспомнил о том, что десятичасовой перелет и такая же разница во времени между Вегасом и Москвой «съели» целые сутки, и спросил, что там с моей просьбой.

Еремеев чуточку поколебался, но как-то почувствовал, что убеждать меня в несусветной глупости принятого решения абсолютно бесполезно и зачем-то застегнул пиджак еще на одну пуговицу:

— Мы все решили.

Выдавить из себя слова благодарности оказалось неимоверно сложно, но я с этим как-то справился. И даже смог взять на себя лишние обязательства:

— Большое спасибо. Буду должен.

Зато предложение Виктора Викторовича составить нам компанию отверг. Вернее, сначала спросил, возможны ли какие-либо проблемы в том случае, если его с нами не будет, а когда получил отрицательный ответ, озвучил свои мысли без каких-либо купюр:

— Мы — свои. Вы — нет. Будете мешать.

Как ни странно, он нисколько не обиделся: мотнул головой в сторону одного из «Финистов», заявил, что эта машина в нашем распоряжении, и познакомил меня с офицером ФСО, который был в состоянии решить любые гипотетически возможные проблемы.

В этот раз сказать «Спасибо» получилось значительно легче. Вероятнее всего, из-за того, что я поверил в то, что ситуация сдвинулась с мертвой точки, и планировал следующие шаги. Прощальное рукопожатие тоже… получилось. Так что я обернулся к Кнопке, Линде и экипажу «Гольфстрима», сказал, что скоро буду, и в сопровождении самых близких подруг ломанулся к нужному конвертоплану.

Перелет до госпиталя толком не запомнил, так как невидящим взглядом смотрел в иллюминатор и видел обрывки из самых неприятных кошмаров. Но стоило машине замереть в центре посадочного круга, изображенного на крыше одного из корпусов люминесцентной краской, как все посторонние мысли как ветром сдуло, а сознание перешло в боевой режим. Поэтому за ФСО-шником, двинувшимся к башенке грузового лифта, я двинулся с целеустремленностью атакующего танка. Краем сознания отметил, что мы спустились на четвертый этаж, отпечатал в памяти чуть ли не каждый шаг по светлому коридору, почти не пахнущему больницей, а перед дверью с номером четыреста шестнадцать поймал поводыря за рукав:

— Дальше мы сами…

Он молча сделал шаг в сторону и застыл. А я плавно потянул на себя неожиданно легкую створку, скользнул в палату и разом охватил ее взглядом. Увиденное разбередило память и заставило вспомнить сначала «веселые картинки» из жизни в детдоме, в которых наширявшийся всякой дряни ублюдок жег каплями раскаленной пластмассы обнаженную грудь одной из самых затюканных ровесниц, а потом не менее «веселый» январь сорок первого. Точнее, тот самый момент, когда я увидел результаты «общения» наемников, нанятых Ильей Котовым, с Рыжовой.

Нет, прямой аналогии не наблюдалось — знакомая фигурка, лежащая на навороченной кровати, была накрыта тоненьким одеялом по середину груди, а все, что выше, было закрыто бинтами, зато глухая тоска, ощущающаяся в эмофоне, слишком уж хорошо перекликалась с тем отчаянием, которое я когда-то видел во взглядах Райки Митрохиной и моей Лерки.

Впрочем, зависал я от силы секунду. А потом еле слышным шепотом обратился к Афине, при нашем появлении бесшумно поднявшейся со стула и качнувшейся навстречу:

— Почему она привязана?

— Заявила, что жить калекой не собирается… — угрюмо буркнула Богиня Войны, серая от душевной боли, моральной усталости, недосыпания и плохо сдерживаемой ненависти к Мухомору, раздраженно сорвала с себя белый халат, чуть ли не лопавшийся на ее плечах, и швырнула его в угол: — Потом пообещала мне дождаться тебя, но та фраза была услышана. Вот эти придурки и перестраховались. Не понимая, что откусить себе язык — дело одной секунды.