Ложь во спасение - Ольга Егорова

Почему же они, черт побери, не вызвали тогда милицию?!

Несмотря на то что времени прошло не так уж и много, Евгений смутно припоминал события того вечера. В памяти запечатлелось четкое, неизгладимое изображение мертвеца в гостиной. Хронология событий же, как оказалось, была безвозвратно потеряна. Он помнил очень смутно, как искал ключи в кармане брюк у покойника, как отмывал потом эти ключи в кухонной раковине под струей холодной воды. Помнил топор, который поднял с пола и долго держал в руках. Помнил пятна крови на спортивной куртке, помнил испуг в глаза Яны и то, как она от него отшатнулась в прихожей. И еще помнил часы на белом браслете из дешевого металла и время, которое показывали эти часы. Маленькая стрелка замерла на самом верху, большая отошла от нее ровно на восемь делений.

Восемь минут первого.

Воспоминания казались обрывками какого-то чудовищного сна. Он так и не понял, как получилось, что они с Яной решили никуда не звонить и никому не сообщать об ужасной находке в квартире. Кажется, именно пятна крови на костюме, на его собственном домашнем спортивном костюме, послужили самым главным аргументом «против». И еще – отпечатки пальцев, которые он по неосторожности оставил на ручке топора.

Да, точно, теперь он вспомнил. Пятна крови и отпечатки пальцев. И никаких аргументов в свою защиту. Никаких свидетелей его отсутствия в квартире во время убийства. Никакого алиби – ох уж это набившее оскомину словечко из детективных романов! И все-таки, может быть, стоило рискнуть? В крайнем случае сидел бы сейчас себе спокойно в камере предварительного заключения. Не шарахался бы на улицах от прохожих, не шлялся бы по подъезду с чертовым креслом, пугаясь собственной тени, а главное, не гулял бы по ночам неизвестно где… А в милиции все равно рано или поздно разобрались бы, что к чему, и отпустили бы его с миром на свободу. Или, может быть, не отпустили бы?…

Бесполезно сейчас было размышлять о том, как бы все сложилось. Бесполезно пытаться кусать локти – все равно не дотянешься. Нужно избавиться наконец от проклятого кресла, успокоиться и ждать, что будет дальше. Главное – успокоиться…

Вяло усмехнувшись собственным мыслям, Евгений подумал о том, что так и не начал пить таблетки, которые прописала ему Ленка. Он купил их в аптеке два дня назад, но до сих пор так и не вынул из кармана кожаной куртки. Просто забывал про них каждый вечер, да и не очень-то верил в глубине души в их действие.

По пустынным улицам с мигающими желтыми огнями светофорами он очень быстро выехал из города. Уже через двадцать минут машина мчалась по шоссе, изредка обгоняя неторопливые гусеницы тяжело груженных «КамАЗов». Навстречу время от времени попадались легковые машины с номерами разных регионов. С замирающим сердцем он миновал пункт ГАИ и вздохнул облегченно, поняв, что ему не придется в третий раз за такое короткое утро рассказывать историю про старую мебель, которую он везет с утра пораньше на дачу к родителям.

Вскоре свернув с трассы, он ехал некоторое время по бездорожью. Осторожно объезжая рытвины и подпрыгивая на кочках, он добрался наконец до нужного места. Широкий, заросший тиной и камышами пруд находился неподалеку от дачных поселков. Когда-то, еще мальчишкой, он приезжал сюда с дачными приятелями на велосипедах. Двадцать лет назад пруд был чистым и глубоким, в нем можно было купаться, ныряя в обжигающую холодом воду прямо с высокого, поросшего лопухами и подорожником, обрыва. Он до сих пор помнил это удивительное ощущение, вмещавшее в себя страх и восторг, помнил сердце, бьющееся в горле, и даже сладковатый отчего-то вкус прозрачно-зеленой воды. Пруд был очень глубоким – сколько раз они ныряли в него с обрыва, достать до дня никому никогда не удавалось.

Отсюда, с этого самого обрыва, Евгений и сбросил кресло в мутно-зеленую заводь. Оно скрылось под водой очень быстро, всколыхнув густую тину и образовав светлое пятно в месте погружения. Пятно вскоре затянулось, вода успокоилась, погрузившись в тяжелый сон, а Евгений поехал обратно.

На этот раз ему опять удалось благополучно миновать пост ГИБДД, и он посчитал это хорошим знаком. Наконец расслабившись, он по привычке нырнул рукой в карман куртки за сигаретами, но вместо желанной пачки обнаружил лишь злополучную стеклянную баночку с таблетками. Сигареты закончились еще дома, а до ближайшего круглосуточного магазина было еще ехать и ехать. Легкое чувство досады, а вместе с ним и никотиновый голод он заглушил мятным леденцом, непонятно каким образом оказавшимся в бардачке «Нивы».

Сразу же вспомнились почему-то леденцы, крошечные и разноцветные, в маленькой стеклянной вазочке на столе у Ленки Лисичкиной. А вслед за леденцами вспомнились и ее тупые ножи, и ее раскрасневшиеся щеки, и прядка волос, выбившаяся из прически, и весь вчерашний вечер вдруг полностью заполонил память, взволновал и растревожил, будто ветерком коснувшись неподвижной водной глади, и на душе впервые за последние несколько дней стало как-то удивительно легко. И было непонятно, связано ли это новое состояние души с тяжестью, которую он в прямом и переносном смысле несколько минут назад сбросил в темно-зеленую, покрытую тиной холодную глубину, или оно пришло само по себе, вне зависимости от внешних обстоятельств, просто потому, что приходило всегда, в те редкие моменты, когда он вспоминал о Ленке.

А ведь в самом деле, не так уж и часто он вспоминал о ней за эти двенадцать лет с тех пор, как они окончили школу. Хотя сказать, что он совсем о ней забыл, тоже было бы неправильно. Он просто все эти годы знал о том, что она есть где-то рядом, и это знание, постоянно живущее внутри и ощущаемое почти физически, заменяло ему воспоминания.

Теперь же воспоминания текли рекой. Бурным потоком, словно прорвавшимся сквозь невидимую плотину лет, разделяющих это хмурое ноябрьское утро и тот вечер почти пятнадцатилетней давности, в котором два неумелых подростка играли во взрослые игры на диване в родительской спальне, а желтая долька луны наблюдала за ними в узкую щель между оконными шторами. Почему сейчас, когда жизнь трещит по швам и рвется на части, этот давнишний вечер вдруг стал для него таким важным, почему именно он превратился вдруг в ту самую соломинку, за которую хватается утопающий, не надеясь уже больше ни на что, Евгений не знал. Он только чувствовал, с каждой убегающей минутой чувствовал все сильнее, что соломинка оказалась спасительной, и ему начинало казаться, что где-то вдалеке уже виден силуэт долгожданного берега, окутанного густым туманом, но все-таки различимого.

«Только бы закончился этот кошмар, – подумал он, уже почти подъезжая к дому. – Только бы он закончился, а потом…»